Вскоре, в полном безмолвии, Пьер ехал в душном салоне легкового автомобиля марки, какую он никогда не встречал и о существовании которой никогда не догадывался. Всё его внимание было поглощено сумасшедшей суматохой творившейся снаружи, здесь с трудом можно было разобраться в направлениях дорожного движения, в правилах, которыми руководствовались водители, управлявшие как обычными, для данной местности, легковыми автомобилями, так и причудливыми мотороллерами с широкими кузовами для транспортировки всего, что только могло туда поместиться.
Пьер пришёл к выводу, что его поездка в Кашмир оказалась не такой уж плохой идеей. С одной стороны, неприятная сцена с Амили положила конец отношениям, которые зиждились на лицемерии и не могли, по идеи, привести ни к чему хорошему, с другой стороны все знакомые и коллеги Пьера регулярно ездили за границу в качестве туризма. Часто, люди утверждали, что подобные туристические путешествия были для них некой формой расширения кругозора. Однако Пьер понимал, что кругозор расширить очень сложно, если по прибытию в туристические центры, человек заселяется в фешенебельную гостиницу, при которой уже находится искусственный пляж, бассейн и зона отдыха. А единственные маршруты за пределы этой рукотворной зоны комфорта ограничиваются регулярным шопингом в торговые центры под строгим присмотром гидов.
Теперь же, сам Пьер оказался в стране, куда не ступала нога ни одного из его знакомых и при упоминании о которой у большинства обывателей пробегали мурашки по коже. Ещё вчера Пьер сам рисовал себе картины того, как выглядит Кашмир, представляя себе однотипные многоэтажные дома с выбитыми окнами, улицы, условно разделённые между индийскими и палестинскими силами, а также банды никому не подчиняющихся головорезов, вынужденных бороться за своё существования путём мародёрства.
Глядя из окна автомобиля, скорость которого увеличивалась пропорционально тому, как сокращалось количество плотной жилой застройки, Пьер не мог не вспомнить о муравейниках, которые ему доводилось видеть в детстве, когда он ещё жил со своими родителями в Артуа. Тогда, будучи ребёнком, натыкаясь на муравейник в лесу неподалёку от посёлка, он не мог пройти мимо, не остановившись и не всмотревшись вглубь замысловатого строения. Миллионы опавших когда-то хвойных иголок, веточек и остов от листьев, были сложены в солиднейшую конструкцию, ставшую живым домом для огромного количества муравьёв, деловито сновавших во всех возможных направлениях, занятых своими работами. Пьер вдруг вспомнил, как тогда, в детстве, он пытался всмотреться между всеми этими перекрытиями, служившими муравьям одновременно стенами их дома и тропами, по которым они могли перемещаться. Там, в образовавшихся ходах, даже при свете самого яркого солнца, оставалось темно и насколько Пьер мог знать, в муравейнике поддерживалась собственная, особая температура. Однажды, наткнувшись на особенно крупный муравейник, Пьер склонился над ним, и после нескольких минут пристального наблюдения, он вдруг ощутил, как его сознание словно отделилось от его тела и устремилось по одному из сотен тысяч извилистых ходов муравейника, туда, к самому центру. Он пролетал, огибая очередную выступавшую на пути перекладину – тростинку, едва успевая заметить сновавших повсюду муравьёв. Он замечал, как менялись обитатели муравейника по мере того, как он углублялся к центру строения. Работяг, известных поверхностному уровню, сменили войны, с большими головами и огромными челюстями. Пьеру казалось, будто войны смотрели на него с некоторым подозрением, они явно были не в восторге от незваного гостя, особенно учитывая направление, в котором он мчался. Но они не могли ничего поделать, он мчался с такой скоростью, что при всей своей расторопности, муравьи не могли бы состязаться с сознанием Пьера, к тому же, сознание не имело никакой материальной оболочки, которой челюсти воинов могли бы навредить. Наконец, и войны остались позади, их сменили ещё более грозные, но гораздо более малочисленные стражи, и появление этих представителей сословного общества, устраняло всякие сомнения Пьера относительно того, куда он двигался.
Внезапно, за очередным, особенно крутым поворотом, замедляя своё нисхождение, сознание Пьера ворвалось в сферическую полость, сердцевину муравейника, то самое место, куда так отчаянно пытался добраться взгляд мальчишки.
Здесь, в кромешной темноте, сознание некоторое время пребывало словно в подвешенном состоянии, пытаясь привыкнуть к окружающему пространству и нащупать утраченную способность различать объекты. Внезапно, то, что сперва воспринималось пустотой, пришло в движение и напротив Пьера возникла муравьиная голова с двумя фасеточными глазами и парой длинных антенн, уходящих в противоположное друг от друга направление. Челюсти создания были совершенно другими, и не имели ничего общего с мандибулами всех остальных жителей муравейника. Казалось, что эти челюсти не могли выполнять работу, разламывать твёрдые предметы или использоваться в качестве грозного оружия. Туловище создания было точно таким-же, как и у других муравьёв, за исключением только лишь большего размера. А вот брюшко у этого обитателя глубин представляло из себя огромную, непропорционально-огромную по отношению ко всему остальному телу, белёсую, пульсирующую массу.
Тогда Пьер понял, что перед ним была королева-матка, та, ради которой возводился весь муравейник и та, на которую работали миллионы других жителей муравейника.
Её морда некоторое время смотрела прямо на Пьера, а затем её челюсти несколько раз двинулись, и гость увидел невообразимую картину, в которой отразились видения сразу всех жителей муравьиной колонии, с их повседневными заботами, тревогами и небольшими радостями. Пьеру не понадобилось много времени, чтобы понять, что это был совершенно другой муравейник, ведь вместо лесного мусора, травинок, веточек и прочего, привычного для муравьёв строительного материала, местные жители таскали необработанные куски золота. При этом, сами муравьи обитали, судя по всему, не в муравейнике, по крайней мере не в таком, какие Пьер привык видеть в лесу. Вместо сотканных из лесного материала стен, здесь кругом были стены из плотного песчаника, в котором были прорезаны многочисленные ходы.
Внезапно видение Пьера оборвалось, когда он почувствовал, как кто-то расталкивает его в плечо и при этом безостановочно о чём-то говорит. В слепивших лучах солнца, мальчишка увидел свою мать, которая с встревоженным видом нависла над ним.
Его мать уже не в первый раз заставала его в состоянии ни то бодрствования, ни то сна. Доктора говорили, что всему виной врождённая аномалия развития какого-то участка в мозге мальчишки, из-за чего тот мог внезапно засыпать посреди какой-либо деятельности. Некоторые, особо рьяные поборники медицины утверждали, что ребёнка следовало определить в коррекционное учреждение, поскольку с таким недугом у него было очень мало шансов преуспеть в жизни, да и к тому же, было опасно оставлять Пьера одного. Однако мать и слушать ничего не хотела, продолжая водить сына в сельскую школу для обыкновенных детей, строго настрого запретив ему рассказывать кому либо о своих видениях. Пьер не ослушивался материнских назиданий.
Когда его матери не стало, Пьеру было двенадцать лет, однако его отец всё равно решил держать в тайне от сына обстоятельства гибели матери, отделываясь скупыми фразами о том, что она, стало быть, погибла в несчастном случае, случившемся на железной дороги, на станции Витри-ан-Артуа. Однако, как бы не пытался Пьер прояснить обстоятельства этого дела, ему ничего не удавалось узнать, и поскольку, уже повзрослев, он так и не смог найти даже тех сведений, которые бы констатировали факт самого происшествия, Пьер обвинил отца во лжи. После очередной словесной баталии, отец Пьера попросту приказал сыну оставить его в покое. Ещё несколькими неделями позже, когда поутихшие страсти всё же позволили сыну вновь оказаться на пороге дома отца, он обнаружил, что тот исчез. Старик оставил своё жилище, и большинство личных вещей, взяв с собой только самое необходимое и больше его никто не видел. Один из соседей, проживавших в том же доме, что и отец Пьера, утверждал, что в день, когда старика видели в доме в последний раз, он выглядел вполне себе счастливым. Все попытки узнать, куда ушёл отец, оказались тщетными. Так Пьер остался в этом мире наедине со своими видениями, природа которых никогда не доставляла ему особых проблем. В те, непродолжительные, периоды своей жизни, когда ему удавалось установить близкие отношения с женщинами, его недуг отступал, словно вытесняемый вниманием, которым Пьера одаривала та или иная девушка. Но стоило очередным отношением рассыпаться, и обмороки вновь приходили к мужчине. Со временем, Пьер сделал их чем-то вроде неотъемлемой части самого себя и перестал расценивать как недуг. Более того, те редкие дни, когда бы его сознание не находило нескольких минут на то, чтобы совершить путешествие к неизвестным пределам, Пьер расценивал как нечто-то из ряда вон выходящее и проявлял дополнительную осмотрительность.
Вот и теперь, глядя через окно пассажирского места легкового автомобиля, мужчина видел в окружающей его среде что то, что роднило эту среду с муравейником. Ему даже хотелось поделиться своим наблюдением с двумя мужчинами, сидевшими на передних местах, но в очередной раз посмотрев на выражение их лиц, Пьер понял, что в этом не было смысла.
Последующая встреча, ради которой Пьера и прислали в Кашмир прошла в обстановки напряжённости, навеянной не столько торговыми отношениями двух сторон, которые осуществляли свою деятельность через компанию в которой работал Пьер, сколько местной ментальностью.
Встреча проходила за городом, в частном доме, некогда целиком принадлежавшим одному местному промышленнику, которого разорила война, и который теперь был вынужден работать на несколько направлений.
К собственному удивлению Пьер обнаружил, что мужчины, привёзшие его на встречу, вовсе не были подчинёнными владельца кашемирового цеха.
Владелец цеха был мужчиной старшего возраста, хотя из-за специфической внешности, все люди в этой местности выглядели несколько старше своих лет. Мужчину звали Кхамап, он носил просторные светлые одежды, которые тоже, судя по их внешнему виду, не часто знавали стирку.
Кхамап оказался куда более разговорчивым, нежели непонятные люди, работавшие при нём.
– Эти люди не мои подчинённые. – объяснял Кхамап, когда из-за опоздания второй стороны переговоров было решено перенести встречу на час и это время хозяин большого дома использовал, чтобы познакомиться с Пьером – Они работают на одного человека из индийской группы влияния, если вы понимаете о чём я говорю.
Сказав это Кхамап широко улыбнулся не размыкая губ, заставляя свои толстые щёки напрячься и собраться в плотные бугры в районах скул.
– Они бандиты, про которых я читал, прежде чем приехать сюда? – наивно спросил Пьер, смущаясь своего вопроса – Знаете, у нас в компании далеко не всякий горел желанием сюда приезжать.
– Ну что вы, что вы! – продолжал улыбаться Кхамап, пока они шли по длинному, пустынному коридору, вдоль которого было много дверей, ведущих в комнаты, остававшиеся пустующими и сильно запылившимися – У нас здесь их называют группами влияния. Видите ли, Кашмир остаётся довольно спорной территорией и Индия с Пакистаном не перестают периодически выяснять свои локальные, геополитические отношения. Однако никто из них не может на долго оставаться у «штурвала». Мы вынуждены полагаться на те силы, которые могут себе позволить постоянно находиться здесь.
– Вы добровольно идёте на эту уступку, или же… – Пьер не нашёл подходящих слов, чтобы окончить свой вопрос, однако Кхамап прекрасно его понял.
– Скажем так, я бы прекрасно себя чувствовал и без них, если бы не знал, что в их отсутствие придут другие, которые могут захотеть работать на более невыгодных для нас условиях. Это очень тонкая материя, мой друг.
– Этот ваш бизнес с кашемиром, – говорил Пьер – это же не единственная ваша деятельность. Объёмы экспорта довольно незначительны, чтобы сделать вас столь заметной фигурой.
– Вы абсолютно правы. – подтвердил Кхамап – Здание в котором мы теперь находимся, некогда принадлежало моей семье и мы проживали в нём, встречая гостей из Великобритании, устраивая приёмы для видных политических деятелей. Однако те времена прошли, и теперь я оказался вынужден использовать излишние площади под самые, порой даже весьма непотребные, вещи.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, например, нижние этажи я сдаю в качестве складских помещений. Несколько залов было переоборудовано под конференц-залы и миттинг-румы, которые также предоставляются за разумную плату, но эта услуга не пользуется особой популярностью. Ещё я превратил отдельное крыло здания в гостиницу, там останавливаются люди, прилетевшие в Кашмир и желающие оставаться подальше от шумного и неспокойного города.
– И как часто у вас останавливаются постояльцы? – полюбопытствовал Пьер.
– Бывает, бывает. – задумчиво ответил Кхамап – Вот прямо сейчас один такой остановился в одном из номеров.
Пьер удивился, ему с трудом представлялось, что кто-то мог специально приехать сюда и остановиться в таком месте, где по сути постоянно слонялись бандиты. Мужчина подумал, насколько ему бы удалось чувствовать себя комфортно в подобной обстановке. Особенно Пьеру стало не по себе, когда после очередного упоминания про людей из индийской группы влияния, Кхамап признался, что некоммуникабельность тех двух угрюмых типов, привёзших Пьера из аэропорта, объяснялась тем, что им некогда отрезали языки.
– О, это не приятная история, скажу я вам! – заявил Кхамап, хотя судя по всему его виду нельзя было сказать, будто бы он испытывал сильные негативные эмоции.
Пьер сам не понимал почему но упросил мужчину рассказать ему поподробнее о случившемся. Кхамап без задних мыслей поведал гостю о том, как некогда эти двое, будучи участниками группы, занимавшейся вопросами поставки каких-то, «особых» товаров, попали в поле зрения другой группы влияния, что повлекло за собой столкновения и гибель многих вовлечённых людей. Впоследствии, один из высоких чинов группы влияния учинил суд над подозреваемыми, но оба мужчины мастерски изворачивались в попытках отвести от себя обвинения. Они указывали друг на друга и приводили всевозможные доводы в свою пользу, свидетельствуя друг против друга. Тогда, выступавший в качестве судьи головорез, принял не простое решение и приговорил сразу обоих мужчин к усечению языка. Разумеется, после этой экзекуции, мужчины стали бесполезны на тех позициях, на которых они до этого работали и их перевели на позиции охранников для Кхамапа.
– Они охраняют меня, мой дом. Выполняют некоторые мои просьбы, если это имеет дело с их выгодой. – пояснял Кхамап.
– А почему тогда они встречали меня в аэропорту? – спросил Пьер.
– От того, как пройдут предстоящие переговоры, определится судьба одного из источников моих доходов. – отвечал Кхамап – Это важно для группы влияния.
Пьер уже успел кивнуть, давая понять, что он понимал этот принцип, однако хозяин дома не спешил прекращать говорить.
– Это важно для них, а следовательно и для меня.
Повисшая в воздухе пауза подействовала на Пьера гнетущим образом. Многозначительность, которой веяло от произнесённых слов, не давало мужчине покоя, пока он, в конце концов, не спросил:
– Что вы, всё-таки, имеете в виду? – задавая этот вопрос, Пьер остановился, чем заставил хозяина дома тоже прекратить движение – Они вам угрожают?
Кхамап вновь улыбнулся, но на этот раз не столь широко, и его глаза уже не блестели, в них отразилась тень страха.
– Вы до конца не понимаете местного уклада, мой друг. – констатировал Кхамап – Мы здесь не живём, а скорее выживаем. И наше выживание зависит от того, насколько тесно мы кооперируемся, нравится нам это или нет. Если с кашемировым бизнесом что-то пойдёт не так, и мы потеряем существенную часть дохода, я могу стать не нужен группе влияния, но допустить, чтобы ко мне пришли другие, пусть и за меньшей долей, нынешняя группа не может.
Пьер обомлел, поскольку до него только теперь дошло, какое значение имели предстоящие переговоры. В этот момент он проклял своего руководителя, вспоминая вечер, когда тот объявил о предстоявшей командировке.
– Вы же не хотите теперь сказать, – заговорил после непродолжительного молчания Пьер – что от моих усилий зависит ваша жизнь!
Кхамап только покачал головой, не избавляясь от своей дурацкой ухмылки.
– Моя судьба принадлежит вовсе не вам, мой друг, и не вам её решать, разумеется. Однако, если я не ошибаюсь, вы атеист. – сказав это Кхамап взглядом указал на шею и грудь Пьера, явно подчёркивая отсутствие какого либо атрибута принадлежности к какой-либо религиозной конфессии.