– Сейчас мы идем к Максу. Макс – художник. Он – потрясающий. Мы идем в его мастерскую. Он там что-то вылепил гениальное, и попросил нас прийти и обсудить.
– Он скульптор? – попыталась уточнить Лена, но ответа не получила.
– Он – классный. У него целый дом под мастерскую. Я тебе все покажу, тебе понравится… и Макс понравится… у него там много людей бывает… всегда народ толчется… Только правило одно – когда приходишь, то надо принести кофе, сахар, чай и хлеб с собой. Без этого не пускает. Видишь, а мы собрались сегодня, а с деньгами, как назло… Ну прямо, как назло!
И пожаловалась: «Он же запретил приносить любой кофе, только самый дорогой – а потом тяжело вздохнула – Иначе может обидеться и потом не пустить…»
Ребята им махнули, чтобы поторапливались, и вскоре все нырнули в прореху между автосервисом и огороженной территорией какого-то института с вывеской из четырех букв и метров пятьдесят шли по узкой кишке между очередными двумя заборами. Неожиданно заборы оборвались с двух сторон одновременно, и они очутились в большом прямоугольном дворе – налево пятиэтажка, направо красное здание школы, впереди – небольшой скверик, за которым какие-то бараки, обгорелые развалины и ТЭЦ.
– Смотри, вот она, мастерская, – с придыханием сказала Алена, показав налево.
Поиски.
Когда Лена не появилась к ночи воскресенья, Ирина Андреевна еще не волновалась. Она прибирала квартиру, пила чай и расслабленно сидела перед телевизором, дожидаясь возвращения дочери.
«Бывало такое, знаем. Придет, куда денется…» – думала она, продолжая заниматься своими делами.
Ближе к полуночи она позвонила Ларисе узнать не у нее ли дочь, но заспанная Ларка ответила, что Лена ушла домой в середине дня, и совершенно не проявила желания что-либо обсуждать дальше. Ирина Андреевна выждала еще немного и позвонила дочери на мобильный. Поскольку эта бунтарка частенько не поднимала трубку или просто сбрасывала звонки, это всегда было неприятно. Но узнать, где ребенок, было необходимо – где-то в середине груди и немного в горле нарастало странное волнение, которое никак не хотело подчиняться разуму, повторяющему, что беспокоиться не о чем вообще.
Мобильный Лены зазвонил в коридоре, и она быстро пошла туда, думая, что Лена просто вернулась и сейчас раздевается, а поэтому не берет трубку. Но телефон играл свою дурацкую попсу на полочке под зеркалом, закрытый платком, свалившимся с вешалки. Рядом лежали Ленины ключи от дома. Ирина Андреевна смотрела на все это и не могла поверить глазам. Осознание приходило очень медленно. Мысль, что она не может позвонить дочери сначала пульсировала в висках, а потом разлилась по всему телу непривычным испугом, сделав ее, волевую и всегда уверенную в себе, беспомощной и слабой. Она чувствовала себя словно в ловушке и задавала сама себе в десятый раз вопрос «это как же?», задавала совсем по-бабьи, растеряв весь свой лоск: «Это как же так?»
«Это как же так случилось?» – бормотала она.
Потом она бросилась к телефону и начала звонить мужу. Вообще-то он давно выговаривал ей за излишнюю жесткость в обращении с дочерью. Но сам он воспитанием не занимался, пропадая на работе, и об их с Леной конфликтах знал от случая к случаю.
– Алло… – его голос был усталый и от этого глухой – Алло, слушаю.
Она собралась с духом.
– Ты когда придешь домой? Скоро? Выходной сегодня.
– Да, почти выезжаю. А что случилось?
И тут ее прорвало. Она не стала ждать его приезда, а прямо в мобильник, плача и крича, поведала историю их с Леной конфликта, уход ее из дома, не забыв провыть про оставленные ключи и телефон. Она, обливаясь слезами, вопрошала, что делать, а он молчал и молчал, огорошенный, усталый и почти равнодушный.
– Не плачь, я сейчас приеду, не плачь. – только и сказал он, сразу повесив трубку.
Она рыдала и металась по квартире, а потом вспомнила про мобильный телефон. Взяв его с полочки, как самую дорогую драгоценность мира, она пролистывала телефонную книжку дочери и набирала все номера подряд, задавая собеседнику только один вопрос: «Лена у тебя?». Кто-то спал и отвечал лаконично-раздраженное «нет», кто-то не отвечал на звонок совсем, кто-то долго дурачился, выясняя, почему Ленке нужна Лена и что у нее с крышаком, были и такие, которые посылали. Но во всех случаях, когда отвечали, она понимала, что дочери там нет. Она прозвонила все номера к приезду мужа и готова была начать снова выть и метаться по квартире, когда повернулся ключ в замке и Игорь, не снимая обуви, влетел в комнату. Куда только делось его телефонное спокойствие?
– Рассказывай! – почти закричал он, а она уже знала, на чьей строне он будет. Хотя в настоящей ситуации это было неважно, важно было найти Лену.
Она, плача, рассказывала и про поведение дочери, и про скандал в коридоре, и про то, как обнаружила ее ключи и телефон, и как обзванивала ее друзей. Около двух часов ночи они с мужем стали звонить в милицию. Она, зареванная и не имеющая возможности связно говорить и думать, и он, подавленный и неуверенный, пытались узнать, что им делать в такой ситуации, куда обращаться, как заявить об исчезновении ребенка.
После вопросов: «А не у подружки ли она? А не пошла ли она к мальчику ночевать?» и раздражения на возражение родителей: «Да вы можете этого и не знать!» и опять вопросов: «А не употребляет ли она алкоголь? Наркотики?…» … и далее по списку. « А уходила ли она раньше из дома? А как часто у вас конфликты?», они наконец-то дождались советов. Им посоветовали еще раз обзвонить всех лениных друзей и знакомых ее возраста. Знакомых и друзей семьи, близких и далеких родственников, о существовании которых знала девочка.
– Лучше дождаться утра, – сказал спокойный дежурный, – Не будить людей. А сейчас вы можете позвонить в общую справочную больниц и морги. Да и ложитесь отдыхать. К нам советую придти денька через два, если она не найдется, все-таки возраст переходный.
И он, пожелав счастливого разрешения ситуации, повесил трубку, оставив их наедине со своей бедой.
×××××
Пробуждение было ужасным. Ирина Андреевна помнила только страх и надежду той ночи. Морги, описание одежды, «нет», «да», описание особых примет, длинные гудки телефона и опять страх, и опять надежда. Они с Игорем все-таки немного поспали, хотя вряд ли это можно было назвать сном. Но три часа усталой дремоты дали возможность немного отдохнуть, и с утра они начали опять обзванивать лениных приятелей.
Особая надежда была на тех, кому ночью Ирина Андреевна дозвониться не смогла. Вторым эшелоном стояли родственники, которых, надо сказать, у них было очень немного. Когда и с этим делом было покончено, они снова вернулись к обзвонке больниц и моргов.
Игорь на работу не пошел, а метался, как и она, из угла в угол, звонил, носил кофе, валидол и чай для них обоих. Она плакала, обзванивала больницы, проводя на дозвонке слишком много времени и каждый раз погружаясь в смешанное чувство желания и страха одновременно. Желанием было найти дочь, пусть даже в больнице, страх – в каком состоянии. И пока она ждала ответа на другом конце провода, ее воображение рисовало картины одну страшнее другой.
У Игоря задача была тяжелее, а эмоции проще – каждый раз, звоня в морг, он истово надеялся, что его дочь или похожий на нее ребенок не лежит в стенах этого заведения. Среди дня он поехал в морг, куда под утро привезли левочку лет двенадцати, сбитую машиной. По описанию она походила на Лену, хоть и была одета совсем не так, как она. Надо было проверить. Вернулся вымотанный, бледный и молчаливый. Единственное, что сказал Ирине: «не Лена» и рухнул в кресло.
К вечеру они пошли писать заявление. И дальше был ад ожидания.
Знакомство
Мастерской был небольшой одноэтажный домик, с розовыми стенами и отгороженным простой рабицей садиком вокруг. Он, притулившийся в углу между сквериком, гаражным кооперативом, детской площадкой, сгоревшим бараком и ТЭЦ, казался почему-то круглым, а крошечный садик вокруг – запущенным и уютным одновременно. По периметру вдоль ограды стояли белые скульптуры, разной степени готовности или разрушенности. Под огромным кленом царствовал большой стол, чуть сбоку мангал.
«Значит, скульптор» – подумала Лена.
Чтобы попасть внутрь, нужно было спуститься на десять достаточно крутых ступенек, и войти как бы в подвал. Сразу было видно, что ребята с удовольствием и каким-то азартным предвкушением заходят в дом. Лена поняла, что в этот момент они просто забыли об ее существовании и были полны эмоциями чего-то, ждущего их за этими стенами. Чего? Ей только предстояло узнать. Никто из них не подумал объяснить ей что-либо, поэтому она полностью доверилась сбивчивому рассказу Алены и вместе со всеми поспешила внутрь.
Меньше всего можно было ожидать то, что она увидела. Убогая лестница вывела их на угол огромного светлого зала, который казался белоснежным, с окнами по всему периметру и потолоком, парящим где-то там, высоко-высоко. И Лена, даже толком не успев осмотреться, но почувствовав себя такой маленькой в этом месте, непроизвольно ахнула, вложив в этот короткий звук все неожиданное благоговение и восхищение. И это ее «Ах», казалось, вернуло всех в действительность, и четыре головы, мгновенно повернувшись к ней, застыли в немом вопросе. Казалось ребята силились вспомнить, кто она такая, и как она оказалась вместе с ними в этом священном пространстве.
Потом головы заулыбались и, обращаясь куда-то вдаль, почти хором сказали.
– Алена Вторая …
И в этом нереальной белизны пространстве и свете, который мешал разглядеть всю комнату, прозвучал бархатно-спокойный голос:
– Ну, что ж, проходите… и Алена Вторая тоже…
А его обладатель показался из-за мольберта, обращенного к окну, а потому скрывающего своего хозяина от постороннего взгляда. Чуть лениво, но все-таки протягивая руку, он подходил к Лене.
– Привет, привет, Алена Вторая. Я – Макс.
И без малейшего перехода в интонации:
– Располагайтесь. Чай-кофе – сюда.
Он указал на огромный стол, стоящий около стены и окруженный разнокалиберными стульями, никоим образом не совпадающими друг с другом ни по материалу, ни по фактуре, ни по возрасту… Было понятно, что появились они здесь по случаю, выброшенные хозяевами в силу профнепригодности. Пластиковые легкие креслица соседствовали с деревянным антиквариатом прошлого века, но настолько видавшим виды, что сиденье заменяла уже продранная подушка, а колченогая табуретка подпирала такой стул сбоку, то ли чтобы не дать ему упасть, то ли, чтобы не упасть самой, то ли для обоюдной выгоды. Остальные экземпляры тоже были достойны отдельного описания, если бы не стол. Стол этот, как квинтэссенция всего места, был самодельным. Заляпаный самыми разнообразными жидкостями, заваленный горами разномастных предметов, он скорее напоминал место, куда складывают всякие ненужные вещи до случая, чтобы потом, при необходимости, извлечь оттуда что-то ценное. И только застеленный клеенкой угол, на котором толпились чашки с остатками кофе и чая, пластиковые стаканчики с недопитым вином, пластиковые крышечки от банок с лежащим на них засохшим сыром, да зачерствевшим хлебом, подтверждал его оригинальное предназначение. Может быть этот стол никогда не убирался, может убирался слишком часто, судя по вытершемуся рисунку на клеенке, но ребята с удовольствием сложили на него принесенные припасы и кинулись ставить чайник.
Ну а когда к ней подошел Макс, то она и вовсе расслабилась, почувствовав себя дома и осознав, что здесь и сейчас ее жизнь круто меняется. Она не могла сказать как, но была уверена, что ровно с этой секунды превращается в другого человека, Алену Вторую.
Каждое свободное место вдоль стен этой странной комнаты было занято скульптурами. И, как потом выяснилось, каждому, впервые пришедшему сюда, Макс устраивал маленькую экскурсию по периметру этой комнаты.
Поэтому и сейчас он предложил показать свои работы. Оказалось, что только небольшое количество скульптур было сделано для себя, а основное – на заказ, но по воле обстоятельств эти заказанные скульптуры так и остались здесь, в мастерской. Каждая из них имела свою историю и причины проживать в этом месте. Про каждую вещь с улыбкой и активной жестикуляцией, иногда вставляя острое словцо, Макс рассказывал совершенно невероятную историю.
Лена была поражена, услышав этот очень приятный и, чувствовалось, отточенный за множество прогонов спектакль. Она была изумлена, с каким почтением к ней отнесся Макс и как по-взрослому он с ней разговаривал. И даже пикантные словечки в его рассказе скорее были просто острой приправой к пресному блюду экскурсии, а не оттачиванием ненормативной лексики перед и так хорошо осведомленным подростком.
Когда они завершили обход комнаты по кругу по часовой стрелке, закончив его у самого входа, то там обнаружился незамеченный Леной холодильник, раковина и электрический чайник, который уже вскипел и ждал только момента быть поставленным на стол.
На другой стороне стола, который в силу своей огромности находился на таком отдалении, что в первые минуты пребывания здесь Лена не могла разобрать, что там лежало, жили своей игрушечной жизнью вылепленные маленькие фигурки на скамеечках, десятисантиметровые скульптурки и бюстики. Очевидно пока это были только наброски оригинальных работ, но уже сделанные с большой степенью точности. Тут находились и хорошо известные актеры, вылепленные в полный рост, и фигурки знаменитых людей, и сидящие на скамеечках совершенно незнакомые ей персонажи, которых, как сказал Макс, принято рассматривать, оценивать, ранжировать по степени нравится-не нравится, похож-не похож, и всячески обсуждать, чтобы он слышал отзывы, понимал куда и как развивается и «не звездился без надобности».
Над этой фразой Лена особо поулыбалась, потому что у нее эта «звездистость» была врожденной чертой характера, и только оттого что она сейчас оказалась в таком бедственном положении, она изо всех сил пыталась скрыть это качество, о котором ей толковали родители и учителя. Она привыкла к нудным нотациям типа, что «ты еще ничего такого не совершила, чтобы себя так вести». А потом выходило, что и когда даже что-то сделаешь достойное, то опять вести себя так не гоже, а надо быть скромной, отзывчивой и рассудительной. У старающейся все время и любыми путями выделиться Ленки, эти слова вызывали раздражение. Она протестовала и внутренне, и внешне, и потому что поведенческие ее привычки были таковы, у нее не имелось близких друзей, кроме Лариски. У нее было достаточно приятелей, поклонников и последователей, тех, кто делал из нее кумира, подражал и набивался в друзья, а, оказавшись близко, пытался скинуть ее с воздвигнутого ей самой пьедестала и занять на нем место. А друзей… друзей, кроме Ларки у нее не было…
А здесь – взрослый мужчина…
«Кстати, сколько ему лет?» – подумалось Лене.
…Здесь взрослый мужчина, художник, разговаривает с ней без выпендрежа и превосходства и ставит ее в такое положение, что она может высказываться об его работах, критиковать, одобрять и не быть при этом достаточно жестоко им осмеянной, в результате своей некомпетентности или отсутствия художественного образования.
Она выплыла из своих мыслей, увидев что Макс указывает на одну из стен, рассказывая про висящую на ней картину. Эта картина была подарена знакомым художником, но дома ей места не нашлось, а потому она теперь живет здесь, в мастерской, вкупе с остальными двадцатью полотнами, не нашедшими своего места в другом доме. И только тут Лена осознала, что все стены густо увешаны картинами, а помещение не такое и большое, да и окна не так высоки, как показались изначально. При ближайшем рассмотрении все вокруг оказалось покрыто слоем пыли.