– В самом деле? И каковы же ваши расценки? Скажите как профессионал профессионалу, – грубовато спросил он.
– Три фунта за экземпляр средней величины. И, естественно, я беру больше за специальные заказы.
– Три фунта! Вы что, сначала покрываете эти чертовы экземпляры золотом? Да это же настоящий грабеж!
– Это стандартная цена за качественные образцы, а мои – самые лучшие, – парировала я. – И не бойтесь, мистер Стокер, если бы я хотела отправиться в настоящую экспедицию, я выбрала бы руководителя более уравновешенного и инициативного, чем вы. К тому же я хорошо знакома с узостью и неоригинальностью мышления мужчин-исследователей, и я никогда не хотела бы работать под их началом. Мне вполне достаточно личной экипировки. Все свои путешествия я предпринимала по собственной инициативе. Я еду туда, куда сама захочу.
К моему удивлению, он не принял мой укол за оскорбление.
– И куда вы намереваетесь отправиться сейчас, мисс Спидвелл?
Я в задумчивости потерла лоб.
– У меня в планах был Малайский архипелаг. Думаю, хорошо было бы найти там кого-то из рода гиполимнас. Особенно прекрасна болина, и я уверена, что без труда найду на нее покупателей. Пожалуй, мне даже придется отбиваться от них зонтиком, если моя задумка увенчается успехом.
Труды предыдущей ночи и этого дня, кажется, наконец утомили его окончательно, потому что он широко зевнул.
– Вам нужно отдохнуть, – сказала я, будучи почти уверена, что он откажется из чистого упрямства. – Знаю, вы работали над слоном почти беспрерывно, и отдых позволит вам вернуться к делу со свежими силами. А я буду счастлива провести время за чтением, если вы позволите мне воспользоваться вашей библиотекой, – добавила я и кивнула в сторону полок, прогибающихся под весом внушительных томов.
Он открыл было рот (явно для того, чтобы возразить), но я строго забрала у него из рук банку с чаем.
– Вы правда выглядите совершенно разбитым.
Если бы я была чуть более стеснительной, он, без сомнения, просто выругался бы и сразу вернулся бы к работе. Но я вела себя решительно, и он позволил забрать свою банку и закинул ноги на диван. Почти в тот же миг, как его тело заняло горизонтальное положение, усталость одолела его, и он уснул. Гексли возмущенно вздохнул, потому что его хозяин был гораздо больше меня, и с ним было трудно делить диван. Он ретировался под него и снова захрапел, а я стала исследовать мастерскую.
Я подошла к полке с экспонатами, чтобы рассмотреть ящики Уорда, очень изящно сработанные, на каждом красовались маленькие металлические таблички с вырезанными на них буквами «Р. Т.-В.». Я водила по ним кончиком пальца, и тут у меня возникло подозрение.
– Р. Т.-В., – пробормотала я. – Ревелсток Темплтон-Вейн. Вот это интересный поворот.
Я постаралась припомнить все, что знала о прославленном исследователе и натуралисте, но фактов было очень мало, к тому же я находилась на другом конце света, когда его история заполонила английские газеты. Звезда среди натуралистов, он зарекомендовал себя как блестящий ученый благодаря серии статей, в которых пересматривал противоречащие друг другу взгляды Дарвина и Гексли на естественный отбор. Но все рухнуло в провальной экспедиции в… Куда же? Я напрягла память, но не могла припомнить до тех пор, пока в уме не всплыло краткое упоминание мистера Стокера об Амазонке. Да, это она и была. Он возглавил единственную экспедицию в Южную Америку, и именно это путешествие стало свидетелем того, как вся его карьера разбилась о рифы бесчестия. До меня долетали только обрывки сведений о его провале, но слухов ходило множество, а сам он на долгие годы исчез из научного сообщества.
Но вот передо мной были его ящики Уорда, сосланные в заброшенный склад на берегу Темзы. Его имя также наводило на определенные мысли. Не требовалось особого воображения, чтобы вывести Стокера из Ревелстока. «Вот так некогда сверкающая комета, чей свет сиял так ослепительно, упокоилась сейчас во тьме и бедности», – размышляла я, обводя взглядом обветшалую комнату.
Я провела пальцем по одному из ящиков, и он оказался черным. Я встрепенулась. Неразумно было сидеть без дела, когда вокруг столько грязи. Как ученый я против беспорядка и давно уже обнаружила, что ничто так не мешает мыслительному процессу, как хаос. Пока мистер Стокер дремал, я подмела пол, выбросила мусор на задний двор, который я обнаружила за мастерской. Я вычистила золу из очага и аккуратно собрала ее в ведро, оставив толстый слой под решеткой. Ее я отполировала и заложила новую топку. Огонь весело затрещал, а я стала рыться в скудных запасах провизии в надежде приготовить суп. Я почистила большой котелок, наполнила его водой и поставила закипать в надежде, что хотя бы в недавнем прошлом в нем не хранилось ничего отвратительного. Я нашла говяжью кость, еще недавно очень приличную, и бросила ее в котелок, добавив несколько дряблых морковок вместе с ботвой и луковицу с молодыми зелеными ростками. На заднем дворе я обнаружила пробивающуюся ароматную травку, хоть и чахлую, мелко порезала ее и также добавила в котелок. Соли были огромные запасы (вероятно, он использовал ее во многих препаратах), и я решила, что он не станет возражать, если я немного позаимствую для супа. Я бросила ее в воду вместе с раскрошенными остатками хлеба от предыдущей трапезы, чтобы похлебка загустела. Пока она кипела, я нашла ложки и почистила их золой, натерев до блеска.
После этого я продолжила убирать мастерскую: вытерла пыль с коробок и ящиков, выровняла книги на полках и счистила с липких рабочих столов въевшуюся грязь. Бесконечные кипы газет, как я с интересом обнаружила, служили ему материалом для рисования: почти на всех полях виднелись маленькие рисунки – лица и корабли, растения или животные. Я осознала, что он был талантливым художником: в нескольких линиях карандашом или углем он изображал самую суть предмета. Я сделала немало набросков и рисунков своих бабочек и могла отличить истинный талант с первого взгляда. Техника была грубой и неаккуратной, но талантом он намного меня превосходил.
Я сложила газеты в аккуратные стопки, не разбирая их, но проглядывая заголовки, чтобы хоть приблизительно понять, что я пропустила за годы странствий по миру. Часто мелькали ирландский вопрос[4] и восстание махдистов в Судане[5]. Регулярно появлялись пруссаки, но в этом не было ничего удивительного. Пруссаки постоянно замышляли что-то низкое. А на западе Соединенных Штатов впечатляло количество вооруженных стычек. Но и это, вообще-то, не было новостью. По моему опыту, американцы очень дружелюбны, но при этом обожают свое огнестрельное оружие. Я отложила газеты в сторону и перешла к полкам с бутылками, содержащими химические препараты. У него была их целая коллекция: масса ядовитых, все легковоспламеняющиеся, а несколько могло вызвать сильные ожоги при контакте с открытой кожей. Во многих бутылках хранились различные консервирующие растворы, а одна этикетка просто рассыпалась у меня в руках, когда я до нее дотронулась. Я решила установить содержимое опытным путем, и когда понюхала раствор, в нос мне ударил резкий, отталкивающий запах формальдегида. Я отодвинула бутылочку подальше от края и продолжала уборку до тех пор, пока не придала всему помещению некое подобие порядка. С удивлением я обнаружила сборник романтической поэзии, примостившийся под горшочком с клеем, и уже собиралась устроиться поудобнее и почитать, как вдруг за спиной услышала гневный возглас:
– Черт побери, я же просил ничего здесь не трогать!
Мистер Стокер проснулся и, морщась, сидел на диване, разрабатывая одеревеневшие во сне мышцы.
– Я ничего не передвигала, – заверила я его. – Просто поровнее сложила книги и корреспонденцию, чтобы ничего не падало, и приготовила еду. Я бы поменяла консервирующую жидкость в некоторых из этих устрашающих банок, но, кажется, это не просто этиловый спирт, и я побоялась навредить экспонатам, изменив раствор.
– Ну хоть на это у вас ума хватило, – ворчливо признал он. – Раствор моего собственного изобретения.
– И не очень эффективный, – сказала я ему, указав на банки с новорожденными поросятами, плавающими в пенистой желтой жидкости.
– Это были первые попытки, их цель – обнаружить недостатки моей формулы, – едко ответил он. – И если ваше величество будет так любезно посмотреть образцы на этой полке, думаю, вы признаете, что раствор прозрачен, как ирландский хрусталь.
Я выполнила его просьбу и одобрительно кивнула.
– Отличная работа. Может быть, лучшие заспиртованные образцы, которые я когда-либо видела. Вы используете обыкновенный формальдегид? Нет, конечно, вы мне не скажете. Не нужно даже было спрашивать. Я бы очень хотела посмотреть, как вы монтируете свои образцы. Я научилась только правильно засушивать бабочек, но монтировать чешуекрылых несравненно проще, чем млекопитающих.
Он с любопытством, но не очень дружелюбно посмотрел на меня.
– Как получилось, что вы интересуетесь бабочками? Это обычная сфера деятельности для дамы-натуралиста, но я очень удивлен, что вы не занимаетесь чем-то зубастым.
– Хм… – Я рассматривала очередного новорожденного поросенка, восхищаясь завитком его маленького розового хвостика. – Это впечатляет. Кажется, что он вот-вот завизжит.
Этот образец, один из лучших, до такой степени был похож на живого, что мне все время казалось, будто он вот-вот пошевелится. Как и мои бабочки, он производил впечатление просто замершего на минуту посреди какого-то своего занятия и собирающегося двигаться дальше. В нем виделось спокойствие и ожидание – качества, которые должны быть свойственны любому хорошему препарату.
Я очнулась от своих мыслей.
– На чем мы остановились? А, да, бабочки. Они давали мне возможность убегать подальше от деревень, где я росла. Девочкам не положено бесцельно бродить по полям. Это признак эксцентричности. А потому я купила себе сачок и морилку, и тогда все стало выглядеть благопристойно.
Его губы тронула тень улыбки.
– Это я могу понять. Меня всегда считали странным из-за того, что мои карманы вечно были набиты банками с головастиками, да к тому же я препарировал кроликов, вместо того чтобы их есть.
Я улыбнулась при мысли о том, как он мальчиком ходил с карманами, полными головастиков, но он неожиданно устал от разговора. С резкостью, которую я замечала у него и раньше, он холодно посмотрел на меня и поднял банку с клеем.
– Мне пора возвращаться к слону. Я и так уже потратил уйму времени.
Он снова принялся за толстокожее создание, оставив меня в компании Гексли. Я не возражала.
– С затворниками тяжело ладить, – пробормотала я собаке.
Мистер Стокер был не первым мужчиной в моей жизни, который чувствовал себя неуютно в компании женщин, и точно не последним. Может быть, он страдал от патологической нелюбви к женщинам в целом, но с уверенностью, появившейся с опытом, я считала причиной всех этих уколов и грубостей разбитое в ранней юности сердце. «Некоторые люди так и не могут оправиться от давних потерь», – подумала я.
Я разлила себе и Гексли по мискам суп, намеренно проигнорировав мистера Стокера, раз он был занят слоном. Над мисками клубился густой пар и разливался аромат, вкусный и манящий, и мы с Гексли с удовольствием принялись за еду, а мистер Стокер в конце концов отложил лопатку с клеем и подошел к котелку.
– Ну и что это такое? – спросил он.
– Еда для собаки, – спокойно ответила я.
Он раздраженно посмотрел на меня и налил себе порцию. Свободных мисок больше не осталось, и ему пришлось есть из треснутой фарфоровой чаши, которая явно была частью его рабочего инвентаря.
– Удивительно, что вы ничем не отравились, – заметила я.
Он отправил в рот сразу полную ложку похлебки.
– Я был бы рад отпустить какое-нибудь колкое замечание по поводу отравления вашей стряпней, но не получится. Это прекрасно. Не припомню, когда я последний раз ел горячую еду.
Он съел три миски, каждую следующую все медленнее и спокойнее. Наконец он выскреб последнюю ложку и вздохнул с сытым видом.
– Вы плохо о себе заботитесь, – сказала я. Это было просто наблюдение, а не обвинение, и, кажется, он так это и воспринял.
Он пожал плечами.
– Слишком много работы, слишком мало времени и слишком мало денег. Вы были правы насчет моих привычек. Я сплю, когда придется, и что-то перехватываю из еды, когда вспоминаю об этом, просто, чтобы поддерживать свои силы. Ну и джин, конечно, – добавил он с утомленным видом заядлого пьяницы.
Я ничего не ответила, подошла к своей сумке и достала фляжку.
– Вот. Я привезла это из своих путешествий. Мне кажется, это очень укрепляет.
Он взял фляжку у меня из рук, сделал большой глоток и сразу закашлялся так, что чуть не задохнулся.
– Господи, что у вас там, черт возьми?!
– В Южной Америке есть такой напиток, называется кашаса, это что-то вроде рома, но его делают из сока сахарного тростника, а не из патоки.
– Я с ним знаком, – сказал он с сожалением в голосе, – чуть ли не год потратил на эту дрянь в Бразилии. Но это совершенно на нее непохоже.
Я намеренно оставила без ответа это упоминание о его прошлом. Если он с таким усердием старался скрыть свое настоящее имя, я была не вправе его разоблачать. По крайней мере, пока.
– Когда я охотилась на бабочек в Венесуэле, я останавливалась на постой у одного джентльмена, владельца обширных полей сахарного тростника в Бразилии. На его вкус, кашаса была чересчур банальной, и он решил дистиллировать ее дважды. В результате получился этот агуардиенте, гораздо более крепкий напиток.
Он сделал второй глоток, на этот раз гораздо более скромный, и рукавом вытер горлышко фляжки с изяществом лорда. Потом вдруг резко заморгал.
– Кажется, я ослеп. И мне это совершенно не по душе.
Я завинтила фляжку и вернула ее на место. Он приподнял глазную повязку, и, к своему изумлению, я поняла, что этот глаз такой же целый и невредимый, как и второй, только веко пересекает тонкий белый шрам. Я заметила также, что его глаза синего цвета, не яркоголубые, как бабочка «морфо», а темно-синие, как Limenitis arthemis astyanax, «ленточник Артемида», в красную крапинку, на которого я успешно охотилась в Америке. В отличие от легкомысленного «морфо», «ленточники» были очень серьезными бабочками.
– Вы видите этим глазом, – сказала я почти обвиняющим тоном.
Он кивнул и стал тереть глаза костяшками пальцев.
– Хотите – верьте, хотите – нет: не хуже, чем вторым. Но он быстро устает, и тогда мое зрение становится мутным. А потом в глазах начинает двоиться, и мне ничего не остается, как только закрывать этот глаз повязкой, чтобы он отдохнул.
– Но таким образом вы утомляете второй, – заметила я.
Он вернул повязку на место и потряс головой, будто пытаясь ее прочистить.
– Ну, тут уж ничего не поделать, ведь нужно заканчивать этого проклятого слона.
В этот момент у двери послышалось шебуршение.
– Мистер С., я принес вечерние газеты, – весело сообщил Баджер, – и ваши сладости.
Он вручил газеты и кулек мятных леденцов мистеру Стокеру, который сразу с жадностью накинулся на них. Я повернулась к мальчику.
– Как хорошо, что ты пришел. У меня есть миска супа, которая пропадет, если ты ее не съешь, а если я отдам ее псу, ему точно станет плохо. Ты не против?
Я вылила суп в чашу мистера Стокера и вытерла ложку. Баджер не стал мыть ни руки, ни лицо, а сразу принялся за еду. Он чавкал так же радостно, как Гексли, и прикончил свою порцию за несколько минут. Мистер Стокер в это время просматривал газеты. Вдруг он выпрямился, и каждый мускул его тела напрягся так сильно, что я поняла: случилось что-то очень плохое.