Парни было взялись переговариваться. Они еще не знают, что даже подчиненные сотрудницы навек запомнят сказанное тобой неосторожное слово. На работе, даже если от этого зависит человеческая жизнь, могут забыть все, что угодно. Но сказанное тобой о себе, всегда может быть использовано. А что мои тут лишнего сейчас сболтнут, не угадаешь. Негромко, но очень внятно сообщил:
– Кто еще без команды раскроет рот, выгоню навсегда! Никакие объяснения, извинения, уговоры не помогут.
Заткнулись. В блаженной тишине внимательно следил за влюбленными. Вот они закончили, и взявшись за руки, медленно пошли.
– Старуху отпустить!
Проплыли мимо нас. Елена тихо и задумчиво позвала.
– Ефросинья… домой…
Мы приотстали и пошли следом. Девушка с жаром живописала:
– Буду бороться! Закричу, докажу!
Матюшка от сладких речей любимой тихо млел.
– Только все это без толку, – вмешался я, до этого времени игравший лицо без речей.
Лена остановилась, развернулась и также эмоционально спросила:
– Почему это?!
– Только обозлишь. У девочек свои, более верные и безотказные способы добиться своего. Сидеть и лежать печально при матери. Отцу плакать, особенно когда он ест или выпил немного вина. На мужчин это действует очень сильно. Ближайшие дни ничего не рассказывать. Надеюсь, старушка промолчит?
– Да, да, – подтвердили в два голоса. Старая карга уже тоже старалась дуть в нужную сторону. Жить-то неимоверно было охота!
– Если все делать только так, результат будет виден очень быстро. Как бы они не донимали, ближайшие дни – перетерпеть. Родители, думаю, перепробуют все: уговоры, подарки, гулянья, сватовство. Матушка будет пытаться выведать через твоих подруг, в чем дело, поэтому, даже если дружите с детства – молчок. Она найдет к ним ключик. Поэтому с подружками беседовать только о самоубийствах. Дать понять, что никакие другие темы тебя не интересуют. А вот про это горячо будешь обсуждать.
– А про что тут говорить? – вклинился Матвей.
Да, ему это абсолютно чуждо. Обвел взглядом музыкантов. Не дай бог, еще эти начнут умничать. Народ безмолствовал.
– О том, чем можно отравиться и где это берут. Простит ли бог, велик ли грех. Чем плохо быть похороненной не на кладбище и без попа. Вот ушкуйники же гибнут невесть где. Побольше стараться собрать об них сведений. Как живут, не сильно ли пьют горькую, не гуляют ли от жен, ну и чего еще самой придет в голову. Будут говорить о купцах, особенно отец, не спорь, гляди в сторону. А в конце – скажи: ушкуйники тоже торгуют. В конце концов мать сделает правильный вывод. Подойдет и спросит: кто этот ушкуйник? И расскажешь все что хочешь.
– А отец?
– Она его махом переубедит.
– Откуда ты все это знаешь?
– Мне уже далеко за пятьдесят, девочка. Вам с Матвеем в два раза меньше.
– Но он тоже умный!
– Умнейший. А кое в чем гораздо опытней меня. Мы с ним оба кем-то командуем. У меня пять человек, а у него – тридцать. Напади сейчас разбойники, меня сразу убьют. А он поражений не знает, всех побьет. Это я не сам придумываю. Его друзья, у них свои ушкуи, вместе плавают. Говорят, что очень храбр, просто безудержно. Прозвище – Смелый.
Она уже глядела на него безотрывно.
– А мне показался таким робким…
– Это только с сильно любимой. А так он ради тебя горы свернет, из горящей избы вынесет, всегда для семьи заработает. Пить горькую не любит. Может принять рюмку из уважения, а чаще отказывается. А главное – жизнь за тебя отдаст не раздумывая.
Елена разрумянилась, глазенки горят. Женщины любят ушами. Народ не ошибается.
– Вам с Ефросиньей, наверное, уже пора?
– А… да, мы, наверное, пойдем…
Скоро подошли к калитке, девушка шепнула Матвею на прощанье.
– Завтра буду ждать в церкви.
Они зашли внутрь. А мы погнали ближе к кабаку. Там я раздал каждому музыканту по рублю. Договорились о завтрашней встрече и, страшно довольные заработком, сияющие, как после получения Нобелевской премии, музыканты разбежались. Неужели! То не было даже на еду, а тут каждый день деньги и не малые. Не было ни гроша, да вдруг алтын…
– Пошли поедим, плачу, – позвал меня ушкуйник-счастливец.
Вошли, присели. Подбежал обрадованный Олег.
– Милости просим, гости дорогие! Сегодня, видно, спокойный день у ушкуйников.
– Почему?
– А вы без сабельки.
Посмеялись, сделали заказ. Половой погнал на кухню. Поговорили. Оказалось, что ушкуйник не мог утром есть из-за волнения – вдруг замечательнейшая девушка Новгорода не обратит на нас внимания.
– До последнего не верил! А ты молодец: все и спел, и сказал, как было нужно. Без тебя, будь я один, ничего бы не получилось!
Это тебе не половцев резать, – гордо подумалось великолепному скромняге – мне.
– Ну ты же ослаб, не дирижировал. Я даже усомнился, скажешь ли чего, когда стоять будете рядом. Гляжу – оживился, говоришь.
– Меня при ней оцепенение взяло. Про то, что руками надо махать, совсем забыл. Но ты все правильно доложил – кто я, как зовут, что хочу жениться. И мы с ней все обсудили. Замуж она за меня пойдет, родителей уговорит. Узнал, что Елена, когда мы ходили к половцам, переживала – вдруг бросил. И, спасибо тебе за то, как ты мои качества расписал. Мне бы она, может, и не поверила.
– А знаешь, что главное в моих восхвалениях?
– Что?
– А то, что теперь, если родители сильно будут упорствовать, ее силой утаскивать не надо. Куда скажешь, туда и пойдет.
– Не очень-то верится.
– Ну дай бог, обойдется без этого.
Акимович уже натащил всего. Водки брать не стали, оба не любители, пиво не уважаем. Матвей высказал свою точку зрения: это для немцев. Я с раннего утра есть не особенно люблю, у квартирной хозяйки перед уходом хватанул всего лишь вареное яичко с каким-то взваром. Поэтому на местных гусей-лебедей накинулись как стая оголодавших волков. В основном наевшись, стали разговаривать.
– Да, выручил ты меня. А то сидел, горевал, не знал с чего начать, вроде уже все перепробовал – плохо дело. И тут ты – и с такой мыслью! Я бы и за десять лет такого не выдумал. Не дано. Друзья ничего путевого посоветовать не могли – одна у них идея – хватай и увози!
Я сидел и думал: как говорят французы – тысяча голов лягушек не заменят одну голову лосося. Ума у меня не вот, что палата, но всегда был склонен к нетрадиционным решениям.
– Если все получится, после свадьбы – проси, чего хочешь. Все отдам, что могу, все сделаю.
– Деньги ты мне уже заплатил, больше не спрошу. А вот помочь, когда решишь, что пора пришла, помоги.
– Если в моих силах…
– Я вот о чем: ты как биться можешь?
– Прибить кого надо? Покалечить или убить?
Моральных проблем на привычном занятии не возникло никаких.
– Нет такой заботы пока. Проблема в том, что меня самого вчера думали избить, а по дороге пытались убить.
– И как же ты вывернулся? Боец хороший?
– Воин из меня никакой. Наставника сроду не было.
– А как же все обошлось?
– Вчера ушкуйники подошли, хотели тебя развеять. Попутно отогнали двух наглецов. В дороге поймали посланные нас убить. Я двоих приложил из самострела.
– Попал?
– Это можно и без обучения, лишь бы подошли поближе. А вот дальше десяти шагов уже надо тренироваться.
Матвей заинтересовался.
– Покажешь мне, как время будет? А то в лавках вижу, а пользоваться – не пришлось. Наши говорят, что этим только разбойники орудуют.
– Есть свои плюсы и свои минусы.
– Расскажи про минусы.
– Заряжается долго, стоит дорого, стрела из лука летит дальше.
В свою пору я заинтересовался этим вопросом, читая книгу про очередного ловкого попаданца, и просмотрел в интернете несколько подборок по этому поводу. Многое узнал: арбалет упомянут еще в Библии (сам в ней такого не видел), узнал длину болта и количество шагов, на которые он улетает, и много всего интересного в сегодняшней моей жизни. У ушкуйника угас интерес в глазах.
– Зачем же он, этот самострел, нужен?
– Расскажу про плюсы. Первый: пробивает любую кольчугу, особенно, если ближе тридцати шагов.
Исчезнувший было интерес вспыхнул с новой силой.
– Неужели любую?
Прямо хотелось бросить: нехороший буду, зуб даю! Но шуточки в тюремном стиле привьются еще не скоро.
– Те, двое убитых, оба в хороших кольчугах были. Фрол их потом продал.
– А почему не ты?
– Он купец, а я певец.
Хотелось добавить для полноты рифмы: а им… В общем, настигла их нехорошая кончина. М-да, видимо, выход вчерашнего алкоголя. Вспомнилось, как в брежневскую пору, читал где-то в прессе (И – боже вас сохрани – не читайте перед обедом советских газет, – как написал в «Собачьем сердце» великий Михаил Афанасьевич Булгаков) о том, как бороться с попытками на массовой гулянке налить вам водки. Нужно встать, привлечь к себе внимание и, уняв, общий гвалт, громко объявить: абстинент! Видимо, имелось в виду, что термин общепринят, и абсолютно известен окружающим. А варианты, когда народ будет у тебя выяснять, что это за никому не ведомая лабуда и зачем ты это ляпнул, а потом весь вечер уламывать выпить рюмочку, не рассматриваются.
А наш народ, удивляющий весь мир своими особенностями (уж не немцы какие-нибудь!), всегда поражал и меня, ярко выраженного русака, у которого четыре поколения русских предков абсолютно известны, тем, что наливает спиртное человеку, жестко отказывающемуся, неважно по каким причинам и настаивают, чтобы он это пил. До этого обсудив, что имярек склонен к запоям, не раз лечился, сейчас не пьет и как рады мать, жена и дети – сегодня его же и убеждают: ну что тебе будет с рюмки-то! А он, вместо того, чтобы встать и убежать от этих страшных врагов, сидит, вяло отказывается и, чаще всего, пьет. И понеслось! А уйти было неудобно…
В собственной блевотине лежать – удобно! Лишиться жены, детей, работы – наплевать! Терпеть это долго будет только мать. Умрет, правда, пораньше с горя – ну против этой рюмочки, все это – фигня и мелочь!
– Еще, – продолжил я, – ловко стрелять из-за укрытия.
– Мне это ни к чему, – заупрямился молодой смельчак.
– Конечно, в уютной харчевне – незачем. А вот, положим, ты на ушкуе, а по берегу скачут степняки, все очень хорошие стрелки из лука.
– Мы не хуже!
– Конечно. Обычно вас сколько? Самое меньшее.
Он задумался.
– Ну, положим, сто сорок.
– А тех гораздо больше. Столько, что на берегу драться не будешь.
– Да я…
– Ты можешь и один кинуться. А у всех жены, дети, кое у кого очень любимые невесты. А у тебя – ни папы, ни мамы, ни деток.
– Родители живы!
– А невеста поплачет с полгодика и замуж выйдет.
– Она не такая!
– Значит, прорыдает год или два.
– Ну, один-то я на такую толпу и не полезу.
– А что будешь делать?
– Бросим весла, ляжем на дно.
– А враги уже нашли лодки, набились в них и поплыли вас резать.
– А мы встанем, схватим луки, прицелимся…
– И будете утыканы стрелами, как ежик иголками.
– А щит…
– Будет мешать стрелять из лука.
Матвей еще подумал и понурился. Что ж ты молодец не весел, буйну голову повесил?
– А хорошо было бы сделать вот что: лежать за бортами ушкуя. Внезапно высунуться из-за досок, и, молниеносно прицелившись, стрельнуть в чужих.
– Поиграть в ежа?
– Лучник за это время прицелиться не успевает. А тебе, с заряженным самострелом, много времени на это не надо. И что хочу отметить: в других землях обычно на десять ратников один с арбалетом. И вот прикинь, как на разных кораблях, в разных их местах, резко поднимаются люди, в разное время, четырнадцать человек, с неведомым для степняков оружием, очень быстро стреляют и исчезают за бортом.
Матвей уже был охвачен идеей.
– Это ведь и лодки им можно пробить!
– А они деревянные?
– Откуда у степняков что добротное, кроме луков. Сабли, и те у русских стараются купить. Или, кто побогаче, берут из дамасской стали. В неведомом Дамаске делают. Слыхал про такой?
– Я там жил как-то.
На самом деле только читал о нем. Ушкуйник разинул рот от удивления.
– Это что, страна такая?
– Крупный город.
– А где?
– Далеко на юге. Жарко там очень и сухо.
– А что за народ?
– Арабы.
– Нехристи?
– Мусульмане. Но и христиан немало.
– Католики?
– Они там православие раньше нас приняли.
– Как это?
– А так. Они прежде принадлежали Византии, Константинополю.
– Не знаю.
– Знаешь. Только называешь по-другому. У нас его зовут Царьградом.
– Да вся наша вера пошла оттуда! А у католиков Рим какой-то.
Я не стал вступать в теологические беседы, и мы продолжили.
– А тебя как туда занесло?
– Угнали в рабство.
– Кто?
– Я их языка не знаю. Потом арабам продали.
– Ты там долго прожил?
– Год.
– А как толковал с ними?
– Там был раб, украли еще пареньком из Киева. А сейчас он уже живет в Дамаске лет десять, язык выучил хорошо, переводил мне.
– А что ты там делал?
– Считал, я в этом силен.
– Кого считал?
– Числа. Меня монах в Ипатьевском монастыре учил.
– Ты из церковников?
– Да нет, просто ходил к ним. Пилил, колол дрова – в общем, делал все, что мог. А монахи объясняли, как читать, писать и считать, срисовывать с картинок (по юности любил рисовать. Самое странное, что только левой рукой. Все остальное уверенно делал правой.).
– Считать я тоже умею.
– Давай сравним.
– Давай.
Велели Олегу нести гусиные перья, чернила и бересту. Начали битву средних веков против двадцатого, в котором я учился. Начал Матвей.
– Двенадцать плюс семнадцать.
Ответ сказали практически одновременно и одинаково. Продолжил я.
– Пять плюс пять девять раз.
Смельчак схватился за перо. Этак мы считать будем до вечера… Акимович наблюдал и за нашими подсчетами, и за залом – вдруг кто позовет. Я тут же сказал ответ.
– Ты знал, – возмутился Матюха.
Негодование горело на его честном лице.
– Спроси сам.
– А вот, семь плюс пять и так пять раз?
Глаза горят, сам весел. Как же, поймал обманщика и посрамил. Триумф налицо! Ушкуйника на драной козе не объедешь. Одно слово – молодец! Всякие ипатьевцы верх не возьмут. Но веселился он очень недолго – секунды три. Удар был сокрушителен: шестьдесят. Не поверил. Схватил перо, обмакнул в чернила и бойко начал пачкать бересту. Приятно видеть этакое рвение в молодом человеке, как написал бы великий драматург Александр Николаевич Островский. Однако пара минут у парня на это ушла. Теперь он выглядел несколько обескураженным, а половой удивленным, – видимо, тоже считал.
– Может быть, это случайность?
Я, вспомнив, анекдот с бородой, ответил.
– Второй раз – это будет совпадение, а третий – привычка.
Поняли не сразу. А когда дошло, Олег ржал так, что многие жеребцы позавидовали бы. И все лошади бы присели, как от голоса Ричарда Львиное Сердце. Конец веселью пытался положить обозленный Матвей. Он велел половому стоять подальше. Но не тут-то было. Того стали звать к разным столикам, видимо желая узнать мою простенькую шутку, а заодно заказывая вино и закуску. Эта возня длилась еще минут пятнадцать. Потом, мне все это надоело, я начал зевать, и бросив детские игры, мы продолжили беседу.
– А как же ты выбрался из Дамаска?
– Убежал. А у тебя сабля из дамасской стали?
– Да.
– Дорого отдал?
– Половец хотел очень дорого, мою жизнь. Но взять не успел, срубил я его.
– Так из чего лодки у степняков?
– Делают деревянные поперечины и обтягивают шкурами коней и сайгаков.
– Пробить такую болтом нехитро.
– Да, надо поглядеть, может и верно толковая вещь.
– Рыцарские латы ей не прошибить, это конечно, минус. Но возле каждого в таких доспехах идут подчиненные ему ратники. Вот тех-то можно и достать. А ты мне скажи, как опытный воин, почему сабли приходят на смену мечам? Вроде как мечом невозможно колющий удар нанести?
– Это все вранье тех людей, которые кроме ножичка для хлеба ничего и никогда в руках не держали, никого не кололи и не резали, а любят выставлять себя опытными бойцами. Меч, он тяжелее сабли. Центр тяжести ближе к рукояти, рассчитан для двух рук. Сабля полегче, тяжесть ближе к острию. Она хороша против степных. Пока замахиваешься мечом, кочевник увернется, тебя еще достанет. Вот на рыцарей – там меч нужен, латы саблей не разрубишь. И колоть им ловчей в стыки сплошного железа. Мы с половцами и прочими кочевыми народами бьемся чаще, чем с немцами и шведами. Поэтому все при саблях. Так чем тебе помочь-то?