Комбат майор Васильев часов в десять вечера, перед отбоем, построил батальон, человек он был мягкий: «Мужики, мы же едем воевать…, тран-тан-дан», а они стоят с наглыми рожами, и говорят ему из строя: «Что ты пи… шь» Я одному такому наглецу: «А что ты так улыбаешься? На!» – Он: «А что руками-то?» – «Я могу и ногами!», и начал их бить. Васильев мне: «Олег, ты не убей, смотри!», – «Все равно убьют, так лучше я их здесь!» Они – хоп, сразу поняли, что замкомбата с ними нянчиться не будет. «Вы, рожи, – говорю им, – не доедете до войны, здесь поубиваю! Лично завтра на разводе проверю: если хоть одной обезьяны не будет в строю и в поле – в лесу закопаю, по одному. Уедем – кто вас будет считать здесь кроме меня, а по весне оттаете. Разойдись! Отбой!». Иду, слышу – мне в спину говорит кто-то: «Замочим тебя еще до Чечни!» – «Посмотрим – кто кого!»
Непросто складывались взаимоотношения между солдатами и офицерами… У каждого из них была своя правда, пусть и спорная…
«Боевого братства быть просто не могло…»
Андрей Д., по штатному расписанию – снайпер, командир отделения:
– Просто бесит, как офицеры о солдатах отзываются, да и не слишком-то они геройствовали в экстремальных ситуациях. Весь героизм выпирал, когда они с чеченами из оппозиции водку жрали, а потом у них на глазах солдат дубасили. И о том, как их солдаты по ним же стреляли, тоже молчат.
Есть лишь несколько офицеров, которых я могу считать офицерами, Морозов и Жуков в первую очередь. Были и обычные беспредельщики, и трусы. И бороды они отпускали там не потому, что им бриться нечем было, а чтобы снайпер, не дай бог, не узнал в них офицера Российской армии, и все знаки различия с себя поснимали. Я не говорю о том, что все такими были, но основная масса.
Да, были среди солдат преступные элементы, но в основном это были дальневосточные пацаны, которые выросли в таких условиях, что научились не бояться и драться за себя и свою жизнь. И не надо сейчас нас смешивать с грязью. Это офицеры должны были найти общий язык с 18-летними пацанами, а не пытаться показать нам, какие они крутые командиры. Я лично разговаривал с молодежью в Чечне, так они откровенно смеялись над нашими отношениями с офицерами. Каждая собака там знала, как офицеры относятся к солдатам. Полк героический, не спорю, но отнюдь не благодаря этим, так называемым героям, а скорее тем офицерам, что были там до них и, естественно, солдатам. Немаловажную роль играет в общей сплоченности внутренняя жизнь подразделения. Если было взаимоуважение и понимание в разведроте, этого никто не отрицает, и когда я туда попал, то сразу увидел и почувствовал разницу в отношениях между солдатами и офицерами.
А некоторым офицерам, может быть, и вспоминать особо нечего? Кроме пьяных оргий. Все бороды отпустили, с чеченами обнимались, как с родными. У ротного были в палатке два солдата, он их истопниками сделал, так одному богу известно, когда они отдыхали. Днем они занимались заготовкой дров, приготовлением пищи для господ офицеров и всякой другой бытовухой, а ночью им нужно было топить для них печь. Сам не раз видел у них фонари на рожах. Чуть температура упала, не дай бог уснул – снизу сапогом по лицу. И били их, кому только не лень было. Пацаны, бедные, на грани жили. Некоторые офицеры сами водку жрут чуть ли не каждый день, а стоило солдату чуть с запахом спалиться, и все круги ада обеспечены. И били, и током пытали, а какими словами обзывали – говорить не хочется.
Пацаны на постах стояли порой без сна по двое суток, а когда засыпали на посту, следовало избиение. Я не говорю, что меня лично это коснулось, но я это все видел, и по крайней мере в яме за штык-нож, который даже не получал, я сидел. И свое 19-летие я встретил именно в этой яме. И это я рассказываю лишь малую часть того, что там творилось. Никакого боевого братства быть просто не могло, нам не на кого было равняться. Был ротным Жуков – была дисциплина, не стало Жукова – пришел новый, и началась анархия. Офицерам можно, почему нам нельзя? И пошли солдатики в разнос. Но в бою даже последний забитый солдат показывал себя с лучших сторон, а что много глупостей совершали, так не их это вина.
«Принял роту, но ее не было…»
Виталий Зябин, командир разведывательной роты, старший лейтенант:
– С пятого января, когда в полк привезли солдат, и до пятнадцатого, мы из машин не вылезали. Домой на два-три часа забежал, поцеловал жену и снова бегом в полк.
В декабре я принял должность командира роты, до этого был командиром взвода в третьей роте первого батальона. Принял роту, но ее не было. Пока не прислали с Дальнего Востока 55 человек, чтобы было по штату. Все они служили, кто в учебке, кто в разведывательных подразделениях. Заменили из них всего несколько человек. Только братьев Громовых прилетевшая за ними мама забрала, а больше никого. Приняли людей, день-два на получение оружия, и началось боевое слаживание роты. Процесс знакомства с людьми и боевое слаживание шли одновременно. Буквально перед выездом из разведбата командиром взвода пришел Игорь Булатов, из 47-й дивизии – старший лейтенант Павел Лапшов и техник.
Занятия с личным составом роты проводили начальник разведки 22-й армии и его офицеры, а также офицеры разведбата. Солдаты освоили БРМ-к, приборы спецразведки, радиостанции. И хорошо освоили, ребята натаскались так, что потом даже с помощью техники определяли, кто идет – человек, корова или бык.
«Специфики ведения разведки не знали…»
Вячеслав Стрепихеев, начальник разведки полка, майор:
– В разведку мы выбирали из пехоты самых лучших, и не ошиблись, наверное. Солдаты были физически крепкие. А вот о военной службе у них были только общие понятия – пострелять, побегать, попрыгать. Специфики ведения разведки не знали. Сразу же выяснилось, что уровень обучения механиков-водителей был очень слабый. Когда приехали в Чечню, то, особенно ночью, вместо механиков-водителей первое время ездили офицеры, но скоро и штатные водители натаскались.
Выдали всем оружие, может быть, кому-то досталось и с ржавчиной, не помню, но почистили. Я свое оружие, автомат и пистолет, хранил дома: не было места в оружейной комнате и пирамид для автоматов.
«Что-то умели, но не все…»
Вячеслав Петров, зам командира взвода разведроты, прапорщик:
– Служил в полку еще в Германии, остался на контрактную службу. Когда нам объявили, что полк разворачивается, командир разведроты старший лейтенант Виталий Зябин предложил мне должность замкомвзвода, я согласился.
Когда привезли в полк людей с Дальнего Востока, то в разведроту мы отбирали сами. Смотрели, кто что умеет, часть из них на боевом слаживании отсеяли, кто физически не подходил или по моральным качествам. До отправки узнать и изучить удалось только сержантов, и то – более-менее. Ребята к нам пришли в основном из разведывательно-десантных рот, со спецназа были, некоторые из пехоты. Что-то умели, но не все, что нужно.
«Пиджаков» у нас в роте не было…»
Владимир Левкович, командир взвода инженерно-саперной роты, лейтенант:
– Люди в нашу роту пришли разные, мало было времени на их изучение. Ни один командир нормального солдата в другую часть не отправит, всегда старается избавиться от балласта, а тут такая возможность – Чечня. Отбирать людей в роту у нас не было возможности. Готовились капитально, хотя времени не было – мороз, не мороз – на это никто внимания не обращал. Очень интенсивно занимались, с утра до вечера. Каждый взвод занимался на отдельной точке. Основы – поднатаскали сразу, но все же мало было времени на боевое слаживание.
Командиром нашей роты был капитан Николай Николаевич Тимко, боевой офицер, прошел Афганистан, Ленинакан. Командиры взводов – Дмитрий Мерзляков, штатный, кадровый офицер, очень грамотный сапер, и Влад Паникар – головастый был парень. «Пиджаков» у нас в роте не было.
«Я мужик или кто?»
Богдан Баглий, командир хозяйственного взвода, старший прапорщик:
– Жена мне говорит: «Может, ты откажешься ехать?» – «Нет. Поеду. Хочу испытать себя, как мужик. Я мужик или кто?».
В полк я попал третьего января 95-го года, прикомандирован был из 278-й бригады. Когда в полк стали прибывать люди с Дальнего Востока, мне, как командиру хозяйственного взвода надо было из них выбрать тех, кто умеет готовить пищу. Надо было получить кухни, имущество, продукты… До самой погрузки в эшелон заканчивали в час-два часа ночи, а в шесть – подъем, и снова: получение имущества, техники, продуктов. Мой взвод был подготовлен нормально. Срывов никаких не было.
«Идёшь по казарме – один мат стоит…»
Александр Коннов, заместитель командира полка, подполковник:
– Офицеры – постоянно кто-то прибегает, кто-то убегает, запомнить не успеваешь – кто такой? Начали присылать офицерский состав. Жизнь пошла… Оружие привезли – валом, и в ящиках автоматы, и россыпью, как угодно. Начали вооружаться…
А вечером в казарме на двухъярусных кроватях – солдат на солдате, тесно. Идешь по казарме – один мат стоит, никто нормально ничего не говорит. Я сам там одурел окончательно, потому что, что такое зам командира полка – это самому нужно быть, как собака. Я до утра ходил с мегафоном. Мрак, сумасшедшей дом…
«В какой люк прыгнуть…»
Олег Шатохин, капитан:
– Полтора суток мы только принимали людей. Разместили всю эту ораву сначала в клубе, рассчитанном на четыреста человек. Прислали с ними и сержантов из учебок. Командиры отделений, наводчики-операторы, все были с удостоверениями.
Я на второй день пошел заниматься с экипажами, распределил по машинам и дал команду занять штатные места. И вижу, как наводчик-оператор с командиром БМП бегают по броне и думают, в какой же люк ему прыгнуть – они никогда не сидели там! Даже люка на башне не знают, в какой из них кому прыгать! Где он вообще в БМП сидеть должен! Мне чуть хреново не стало… Ну, пехоту можно быстро научить, а этих-то как научишь?
«Самому запускать двигатель не приходилось…»
«Гранит-60», механик-водитель БМП-2 6-й мотострелковой роты, сержант:
– В парке с техникой было гораздо уютнее, чем в роте. Помню, первый раз заводил свою БМП… Знал, как это делается, только в теории, благо книгу об устройстве и обслуживании БМП всегда держал под рукой. Поскольку в учебке техника была такая, что заводилась еле-еле, и глохнуть на ней было крайне нежелательно, на танкодроме при вождении техника всегда стояла заведенной, и самому запускать двигатель не приходилось, инструктор лез сам и заводил, если что. Чужому это дело не доверял. Ну, так вот – пытаюсь запустить подогреватель – никак, все вроде делаю, как надо, а он не фурычит, хорошо, что прапорщик, по-моему, Червов, подсказал подергать тумблер свечи туда-сюда. Подергал, свеча нагрелась, и подогреватель запустился. Видимо, окислились контакты от времени. После этого проблем с ним не возникало.
Пока я ковырялся по своей части, Емеля сидел в башне и тоже что-то ковырял, ставил пулемет и чего-то там ворчал. Периодически смотрю, как народ на соседних машинах суетится, пушки чистит, говорю ему: «Емеля, ты пушку-то разобрать можешь?», – «Могу, что ее разбирать-то?». И правда, парень оказался толковый. Пыхтел там что-то, стучал молотком, «пальцы» какие-то откуда-то вытаскивал, я ему, чем мог, помогал. Пушку разобрали, Емеля все запчасти аккуратно на броне разложил, и начал их протирать и смазывать. Ствол был полностью забит каким-то солидолом, почистили. Собрать пушку не успели, аккуратно накрыли брезентом и поехали в роту.
Наутро Емеля слег с температурой. Поехал без него, выделили мне временно другого наводчика, спрашиваю: «Пушку собрать сможешь?» – «Ага!», – отвечает. Собрал как-то не так, закачивать пружину начал – заклинило пушку. «Ну, все, – думаю, – пи… ц, повоюем». Наводчик этот потом куда-то смылся, больше его я не видел. Дальше я ковырялся в одиночестве.
В какой-то из дней приказали выгонять технику из парка. Завел машину, съехал со шпал, на которых стояла машина, и выехал из парка. Показали, куда поставить машину, поставил, заглушил двигатель. Остальные механики тоже начали свои БМП выкатывать, и тут произошел курьезный случай. Один из механиков служил у нас в учебке хлеборезом. Обучение на механика-водителя он тоже проходил, как все, т.е. «корки» имел. Тронулся с места, и въехал прямо в борт стоявшей в проезде БМП. То ли забыл, где тормоз, то ли перепугался. Может быть, и тормоз не работал, не знаю, но фальшборт машине он разворотил. Остальную технику наш ротный, по-моему, сам выгонял из парка. Потом принесли краску, зеленую и белую, и трафареты, я замазал старый бортовой номер и нашлепал на бортах и корме новый номер – «860».
Пока я занимался тюнингом своей БМП, подошли ко мне двое офицеров или прапорщиков, не помню точно, спросили: «Какие есть проблемы с машиной?». Ответил, что по моей части никаких особых проблем, а с башней полная ж…: пушку заклинило, наводчик болеет. Ребята запрыгнули на броню, разобрали пушку, ствол еле вытащили, собрали снова: «Все, теперь работает».
«Времени было катастрофически мало…»
Александр Коннов:
– В шесть утра подъем, и машина закручивается – опять стрельба, вождение. Из этих тысячи семисот оказались и матросы, и хлебопеки, и авиаторы. Никто ничего не умеет… Может быть, человек пятьдесят было механиков-водителей, наводчиков орудий столько же, а БМП-2 никто не знает. Надо было учить, хотя бы две недели. Времени было катастрофически мало. Но сделали, что могли.
В полку в эти дни работали офицеры дивизии, армии, все были разбиты на учебные группы. Присылаемые в полк из других частей округа офицеры убегают пачками, одних привозят – другие убегают, других привозят – эти убегают. Мои с Воронежа все держались: «Товарищ подполковник, мы уйдем только с вами!». – «Не позорьте, – говорю, – своих родителей, и себя не позорьте, все это когда-нибудь закончится. На роду написано, что убьют – значит, убьют, не написано – не убьют». Они все со мной так и пошли в Чечню. Хотя к лейтенанту Калашникову отец приезжал, он был у него полковник. Не ушел, поехал с нами. Потом орден Мужества получил, а так бы был дезертиром.
«Ребята, вам же в атаки не ходить!»
Игорь Бабанин, старший помощник начальника штаба полка по кадрам и строевой части, старший лейтенант:
– Написали рапорта, что не поедут в Чечню, командир зенитного дивизиона, командиры артиллерийских батарей и начальник вещевой службы полка. Я с ними беседовал: «Ребята, вам же в атаки не ходить!» – «Нет, всё… Жёны…» Когда дали ход рапорту командира зенитного дивизиона, оказалось, что он и не идет в Чечню, только батарея «Шилок». Он, седой, большой, всегда всё просчитывал, такой был положительный, его дивизион – лучшее подразделение полка, и такой прокол.
С нами в Чечню пошел прикомандированный к нам узел связи, для организации связи с «большой землей» (штабом армии, округа и другими органами центрального управления минобороны), хотя по штату он нам и не был положен. Они базировались также в Мулино. Его командование – старшие офицеры, не поехали, вместо себя направили старших лейтенантов, командиров взводов. Ребят командировали на должности сразу на три ступени выше. Толковые офицеры, с хорошими человеческими качествами. Прошли с нами всю компанию, ни разу не подвели. Потом, летом, на их замену стали приезжать те самые старшие офицеры, когда стало ясно, что не так страшен черт, как его малюют и можно, особо не напрягаясь, получить награды, звания и льготы.
Текучка офицеров в эти дни была колоссальная, да еще в сжатые сроки формирования. Офицеры убегали! Утром я привожу командиру батальона Цуркану командира взвода, он в обед ко мне приходит: «Лейтенанта этого нет, пропал». Вечером привожу другого – утром его уже нет. В бардаке 94-го года за это офицеров не наказывали. Из Германии в полк вообще не приехали восемь прапорщиков. Кто-то на Украине осел, кто-то перешел в другие части, и мы их задним числом увольняли. Сначала они в СОЧ (самовольно оставивших часть – авт.) числились, клеточки в штатке занимали.