Однако в назначенный вечер девушка не пришла на их хромоногую скамеечку. Исхак, прождав час, позвонил в общежитие. Там сказали, что Лейла ушла ещё днём и не возвращалась. Не зная, что делать, тоскуя и беспокоясь, Исхак побрёл на улицу Маяковского, к общежитию. Не решаясь зайти, топтался у подъезда. К обочине тротуара подкатила «Победа», из неё вышли Лейла и какой-то грузный пожилой мужчина. Увидев Исхака, Лейла подбежала к нему.
– Прости, Исхак, папа приехал. Я не могла прийти, он уезжает завтра.
Исхак молчал, не находя, что сказать. Значит, сегодня они не увидятся? А он так ждал этого свидания…
– Ты не сердись, я не стану тебя с папой знакомить. – Лейла скользнула взглядом по его немудрящему одеянию и улыбнулась, словно извиняясь.
Исхак повернулся и быстро пошёл прочь. Придя в общежитие, лёг на койку, закрыв лицо локтем. Никого не хотелось видеть, мир рухнул. Дурак он. Конечно, дурак… Шаркуны ей нужны в модных ботинках, а не бедный студент из глухой деревни.
– Эй, – окликнул его кто-то. – Исхак, тебе из дому письмо.
Исхак взял письмо, сел, полуотвернувшись от товарищей, чтобы они не глазели на его расстроенное лицо, распечатал письмо и стал, не видя, водить глазами по строчкам, накарябанным неверной рукой матери. Всё как обычно: приветы, новости о сёстрах, деревенские новости – газета деревни Куктау… Какое это может сейчас иметь для него значение?… Вдруг глаза его зацепились за какую-то строчку, и сердце, вздрогнув, заныло: Хусаин женился!..
«…Муратшин Хусаин вчера привёз невесту Фариху, дочь Фазиля. На свадьбу не затруднил себя приглашением, хоть и сватами приходятся… Но таких одиноких сов много… Ладно, пусть им простит Аллах!..»
Дочитав письмо до конца, Исхак снова лёг на койку, сделал вид, что спит.
Ещё час назад, уходя от Лейлы, Исхак вспомнил Хусаина: прости, Хусаин, прости, Сания! Он хотел изменить им – и вот наказан. Справедливо наказан: памяти мёртвых изменять нельзя… Так он думал, вспомнил грустное лицо Хусаина, когда тот на горе над Камой говорил: я любил эту девушку… И было Исхаку почему-то легче от этих покаянных мыслей.
Но, оказывается, Хусаин женился, взял за себя рыжую толстушку Фариху, говорит ей те слова, что берёг для Сании. Выходит, Исхак остался один.
Ну что ж… Он будет верен памяти Сании. История с Лейлой послужит ему хорошим уроком.
Вскоре пришло письмо и от Хусаина. Тот тоже сообщал, что женился, писал, словно оправдываясь, что мать очень старая, нужна помощница в доме. И ещё, что ему очень хочется иметь детей…
Кончились экзамены и практика, Исхак, как всегда, уехал в Куктау: дома и стены лечат!.. Ещё на пароходе он предвкушал, как, приехав, вечером же натопит баню, попарится всласть. За долгие месяцы учёбы парень соскучивался по деревенской бане: в городе и вода жёстче, и пар не тот, и веники не душисты. Натопит баню, чтобы камни накалились докрасна, натаскает море воды во все тазы и бочки, возьмёт два веника в чулане… Когда Исхак парился в бане, никто не мог выдержать – камни и те трескались от жара, подпрыгивали к закопчённому потолку, пар сладко обжигал разомлевшее, расслабившее мускулы тело.
И вот наконец сбылось: сладкий дух ожившей в этом желанном аду берёзы течёт за приоткрытую дверь. Исхак, постанывая и подпрыгивая на обжигающих пятки досках полка, хлещет до изнеможения себя вениками. Уходит усталость и напряжение, уходит сердечная боль и чувство униженности.
В конце-то концов на чём эти большие города стоят? На земле… И самолёты с земли взлетают. И лётчик, не поев хлеба, вряд ли сможет держать штурвал. Вот так-то, дорогая Лейла!..
После бани Исхак блаженно потел, положив, как, бывало, отец, сухое полотенце на шею, чтобы пот не тёк по спине, выпил целый самовар чая. Сегодня – отдых, а утром его ждёт работа. Дел хватает: он один на два дома. Надо и кизяков насушить на топливо, и торфу привезти, и травы тайком (рано утром и поздно вечером) накосить по обочинам дорог. Всё это надо сделать сейчас, летом: зимой, как говорится, съел бы грибок, да снег глубок… Ну а потом картошку надо окучивать, сараи и плетни подлатать, дыры замазать, завалинки подсыпать. Работы хватает!..
После чая Исхак отправился к Нурулле. Тот сидел на завалинке, опёршись обеими руками на палку. Увидев Исхака в воротах, радостно зашумел:
– Ого, мать, радость! Студент приехал! Давай подвешивай казан над огнём, начинай суп варить, известно, как густа студенческая похлёбка!..
– Да я сыт, я же из дому! – стал отнекиваться Исхак, но Нурулла затащил его в дом, усадил в передний угол и, пока Хаерлебанат готовила угощение, принялся как всегда, за расспросы.
– Ну, милок, какие хорошие новости привёз? Всё вперёд и вперёд идём, даже оглянуться назад некогда?… А деревня тем временем вовсе в упадок пришла, землю чертополох да кустарники истощили… Где техника обещанная, трактора где?
Исхак смущённо улыбался, пожимая плечами: те же самые вопросы он мог бы задать кому-то, только кому их задашь?
– На Украину, я читал, отправили два эшелона тракторов. Им ведь ещё хуже, чем нам, – ответил он.
Нурулла кивнул головой, взгляд его одинокого, горящего, точно уголь, глаза смягчился.
– Да, сынок… Верно, им хуже. Немец проклятый там многие деревни вообще с землёй сровнял. Но только надо, чтобы трактора и до нас когда-то дошли… Нельзя крестьянину терять надежду!..
Исхак и сам понимал, что нельзя, что чертополох всё нахальнее обступает деревню, кустарники тоже поползли на поля, – но что мог он сделать?
Кончилось лето, и вновь наступила зима. Четвёртый курс тоже шёл к концу. Исхак злорадно вспомнил Мунира Тазюкова: не сбежал Исхак из института ни на первом, ни на втором курсе, скоро кончит, получит диплом, уедет в деревню – помогать измученной земле… Интересно всё же, где сейчас процветает давно окончивший свою юршколу Мунир Тазюков? На каких дорогах отражают солнце его форменные пуговицы, где гуляли те гуси, чьи лапки так сладки?…
Ещё не сошёл снег, Исхак получил от матери встревожившее его письмо. Махибэдэр писала, что очень сильно стала у ней поясница болеть, так, что даже в глазах темнеет. Как-то брала она воду из родника, упала, еле после до дому добралась. С тех пор почти с постели не встаёт, хворает.
Мать прямо не просила «приезжай», но Исхак обеспокоился, и, когда полетел в Челны первый самолёт, он отправился домой.
К счастью, мать оказалась не так тяжко больна, как он опасался. Действительно, прихварывала, годы не молодые, но, главное, тоска, тревога её брала. Приезд сына поднял её на ноги.
– Муратшина Хусаина председателем поставили! – выпалила она торжествующе, едва успев обменяться с Исхаком первыми приветствиями и вопросами о здоровье.
У Исхака даже чемодан из рук выпал. Вот оно, оказывается! И в деревне жизнь не стоит на месте, свежим ветерком и тут потянуло… Ишь, скромник Хусаин! В своём последнем письме к Исхаку он и не обмолвился об этом!
Нурулла тоже встретил его с улыбкой до ушей.
– Слыхал? Сковырнули того подлеца!
Хаерлебанат сокрушённо покачала головой:
– Горе с ним. На каждом перекрёстке вот так болтает… Зачем открыто говорить? Ушёл, значит, время подошло!..
Нурулла стукнул кулаком по столу.
– Время подошло… Сами время приблизили!.. Как представитель из района защищал Салиха? Опытный, мол, кадр, много лет работал, сельское хозяйство хорошо знает! Я слово раз попросил – не дали! Прихвостни Салиха орут, мол, твоё дело готовый хлеб в навоз переводить! Молчи, мол, калека убогий… Тогда я твою тётку домой послал за орденом, нацепил Красную Звезду! «Имеете право красному партизану слово не дать?» Дали… Гильми орёт, мол, ты купил Красную Звезду, пьянчужка! Ну а я говорить стал. Все его художества перед народом раскрыл, как он колхоз доит себе на пользу, как перед начальством выслуживается, а на рядового колхозника плевать хотел. Подпевалы Салиха орут, сам он в колокольчик звонит, а я за своё… Расшевелил народ, Красная Звезда моя, спасибо ей, помогла!
– После три дня говорить не мог, охрип… – усмехнулась грустно Хаерлебанат. – Герой…
Поздно вечером к Исхаку зашёл Хусаин, поздоровался, спросил про городские новости, потом присел на сакэ.
– Дороги не очень плохие?
– Пешком пройдёшь. Если семена везти хочешь, неделю обождать придётся.
– Обождём… – Хусаин поскрёб чёрную густую щетину на подбородке. – Ведь это я тебя сюда вызвал. Болезнь матери – просто повод.
– Сам об этом написать не мог?
– Да не мастак я на бумаге уговаривать. – Хусаин нахмурился. – Вон бумаги – снопами в правлении лежат, шею переели! Поговорить, обсудить дело надо, глаза в глаза поглядеть!..
– Ну что ж… – Исхак пожал плечами. – Проходи, чай пить будем. Поговорим. Я не против разговора.
Махибэдэр поставила на стол шумящий самовар, стала у двери, спрятав руки под фартук. Хусаин сел к столу, взял протянутый ему стакан свекольного чаю.
– Ты писал: этой весной на преддипломную практику едешь. Агрономом? Приезжай к нам! Сам знаешь, ни агронома, ни черта у нас нет. А нужно бы. Хозяйство поднимать нужно.
Исхак опустил глаза, отвёл их от настойчивого, умоляющего взгляда матери.
– Боюсь я… Сам знаешь, Хусаин, посылают студентов к опытному агроному. Самостоятельной работы, ответственности не доверяют… Рано ещё…
– Ну а мы-то вовсе ничего не знаем. Дедовский опыт… В МТС главный агроном есть, да он не разорвётся на все колхозы!.. Ну если трусишь, то, конечно…
– Зря ты горячишься… – Исхаку стало стыдно: действительно трусит, боится так вот сразу взвалить на себя ответственность за живое дело, живых людей. А Хусаину каково?
– Загорячишься! Неделю стоя сплю! Сеять скоро надо, а в амбарах мышь и та зерна не найдёт. Хоть плачь, хоть что…
– Вместе плакать, что ли, понадобился?
– Семена найти – моя забота! Из земли ногтями выкопаю! Ты почву понять попытайся. Разберись, что делать надо, чтобы народ, наконец, с хлебом был.
Исхак молчал, размышляя.
– Если надо, запрос в институт пошлём. Какие хочешь печати на бумаге сделаем.
– Согласен, – сказал Исхак.
Уже с более весёлым сердцем, как бы связанные общностью будущего серьёзного дела, они стали пить свекольный чай без сахара, есть печёную картошку без хлеба. Говорили, говорили, прикидывали, что нужно делать, что доставать, как сеять, чем удобрять истощённую чертополохом, горькую их, родную землю…
Вернувшись в Казань, Исхак сразу пошёл к декану.
– Почему вы решили ехать именно в эту деревню? – спросил декан, выслушав Исхака. – Вы распределены в другой район.
– Это моя родная деревня… – Исхак покраснел. – Потом, там поля очень запущены, урожаи мизерные. Хочется наладить как-то…
– С этого бы и начал, – декан усмехнулся. – Это хорошо, что вы жаждете трудностей… Пока молоды – что ж… Пусть запрос пришлют.
Исхак достал из кармана бумагу с печатями.
К майским праздникам Исхак уже был дома. До правления колхоза его довёз главный агроном МТС; уезжая, ещё раз напомнил Исхаку:
– Хочешь успешно работать, ориентируйся на ветер, что из района дует. Всё оттуда придёт – и ветер, и тучи, и дождь с молнией! Так что держись и ушами не хлопай… Я знаю: молодой, хочешь поломать укоренившиеся обычаи. Оставь эти пустые мечты, понял?
Исхак решил свести разговор на шутку:
– Хорошо, а как быть с обычным дождём и градом?
– А это уж в руках Божьих, ни от тебя, ни от меня не зависит. – Агроном погрозил ему пальцем.
Много вопросов хотелось Исхаку задать главному агроному: всё же лет десять тот работает в их краях, но после такого разговора желание пропало.
Он начал работать. Теперь луга и поля, которые всю жизнь были для него просто Овечий загон, Огурцова гора или кустарник Ахми, разделились на квадраты и гектары, превратились в сенокосные луга, засоленные пустоши, болота. С утра до вечера они мудрили с Хусаином, что предпринять с этим кусочком, что делать с тем…
Увы, то, что он проходил в институте, пока никак не годилось ему. Нигде в плане не обозначено, какая почва на том или ином поле, нет расчёта севооборотов, навоз со скотных дворов возили зимой не на те поля, где он нужнее всего, а сваливали, где поближе. И то верно, далеко ли увезёт его на маленьких саночках выбивающаяся из сил, голодная кляча!..
Все беды и заботы, все нужды земли навалились на Исхака с Хусаином. Из МТС категорически сообщили, чтобы трактора на долгий срок они не ждали. Если и дадут, то не больше чем на два-три дня. Так что надо максимально использовать лошадей, даже крупный рогатый скот. И – лопаты…
Нурулла теперь с утра до ночи торчал в правлении, вместе с парнями мозговал, прикидывал, подбадривал их. Старайтесь, мол, джигиты, не жалейте себя. Земля, народ сторицей вам отплатят за это…
И джигиты старались.
Исхак чем свет бежал в поля. Хусаин висел на телефоне, торчал в МТС, надоедал в райкоме. Семена нужны, запчасти нужны, деньги нужны, помощь нужна… Себя, своих трудов нам не жаль, пожалейте людей, пожалейте землю!..
Однажды Хусаин пришёл к Исхаку поздно ночью радостный: выбил трактор!.. На следующий день, едва трактор прибыл, для тракториста истопили баню, зарезали барана, отвели квартиру в самом чистом доме. Пусть только работает, трудов не жалеет!..
Все, кто был в силах, вышли на заброшенные земли воевать с чертополохом. Трудились даже старики и дети. В ход пошли косы, лопаты, грабли, мотыги, заострённые палки…
Три дня и три ночи шла битва. Трактор, шесть лошадей и люди, люди, люди… Копали, выдёргивали, боронили, пахали. Полоса за полосой уступал чертополох завоёванное. Сухие будылья жгли прямо тут, на полях, – к самому небу взмётывались вечерами языки пламени.
– Что у вас горит? – звонили пожарники из деревень, расположенных в тридцати километрах от Куктау.
– Нужда горит, – отвечал Хусаин. – Горе горит…
Когда начали сеять, в поле прискакал на своей деревяшке Нурулла. На шее у него висело лукошко, в нём семена и десяток крашеных яиц. Как когда-то аксакалы, вышел на борозду, стал разбрасывать зерно, приговаривая:
– Расти, хлебушко, густой, как стена! Чтобы жать тебя без устали, вязать, не разгибая спины! Пусть придут сытные времена, чтобы суп был густой у крестьянина, бульон жирный… Чтобы песок не занёс, ветер не выхлестал, чтобы дождь вовремя шёл и солнце, когда надо, светило! Пусть дурной глаз не возьмёт! В добрый час!..
– Трогай, Минлебай-ага!
– Дава-ай!
– Пошли!
Трактор распахал поля по обе стороны дороги, ведущей в райцентр, сеяли, как сказал Исхак, поперёк борозд, по правилам агротехники. Старики, качая головами, следили за сеятелями, приговаривая:
– Земля отдохнувшая, пусть хорошо уродится.
– Семена мелковаты, но зерно полное, крупное…
Старухи, видя, как тают, превращаясь в дым и пепел, заросли чертополоха, плакали, падая на землю:
– Господи, ты судил нам дожить до этих дней, увидеть своими глазами!..
В ночь на двадцать восьмое мая над Куктау собрались тучи, упали на землю первые, после окончания сева, капли дождя. Хусаин и Исхак возились на колхозном огороде, тут, не стерпев, пошли в поля. По дороге меж полей шёл простоволосый, в одной нижней рубахе Нурулла. Подставив редким каплям дождя единственную ладонь, он мочил прилипшие ко лбу волосы, постанывал от удовольствия. Увидев друзей, он замахал рукой, заскакал им навстречу.
– Мёд с неба течёт, ребятки… Сытость, жизнь, благополучие… Даже по заказу лучше не угадаешь! Пойдёт теперь в рост пшеничка, пойдёт… И людям Куктау иногда дуб с желудями выпадает…
Тучи набухли, словно бы опустились ниже, дождь хлынул косой и сильный.
– Пойдёмте к нам от дождя! – позвал Нурулла.
Мужчины, зайдя под навес, выкурили по самокрутке, потом, когда и навес протёк, побежали в правление.
Дождь лил всю ночь. Под утро Нурулла снова вышел в поле. На глинистой земле образовались лужи, по бороздам спешили бурлящие коричневые ручьи. А дождь и не думал переставать. Нурулла вернулся обеспокоенный.