Одной из самой любимых потех государя была охота на девиц. Проезжая по грязным переулкам Москвы, он приказывал хватать каждую, из приглянувшихся ему красавиц, будь то простолюдинка, или дочь почтенного гражданина города. Несчастных пленниц прямо с улицы привозили во дворец, а ночью перепуганных и полураздетых отдавали сначала на забаву царю, а потом его холуям на поругание. Хуже всего приходилось строптивым и несговорчивым, их ломали, брали силой, а потом просто выбрасывали – зимой на мороз, а летом в топкую болотную жижу.
Нередко, уступая просьбам своего похотливого супруга, Мария одалживала ему и какую-нибудь из своих служанок, зацепивших Грозного за ретивое. Обласканные своей госпожой и утратившие последние остатки стыдливости они, как эстафетные палочки, переходили из постели государыни в постель государя.
***
Наконец, в 1563 году Мария родила царю сына, названного Василием. Но даже рождение ребенка не растопило ее каменное сердце. Бросив сына на попечение нянек и кормилец, она продолжала гулять и веселиться так, будто и не была молодой матерью. Прожив на белом свете чуть больше месяца, маленький и никому не нужный Василий умер тихо и незаметно, не вызвав о себе ни в ком из своих близких особого сожаления.
Трудно установить точно, как и по какой причине, протрезвев однажды от очередной попойки, Иван Грозный почувствовал вдруг, что в его окружении твориться что-то неладное. Но то, что враги у него есть и что все они заседают в Боярской думе, он знал наверняка. Бояре, вот, кто мешал ему, по-настоящему, быть свободным. Отношения между царем и Боярской думой испортились давно, едва ли не с самого первого дня Ливонской войны. Но, пока дела на фронте складывались успешно, и русские войска добывали одну победу за другой, бояре терпели и с царем не ссорились, надеялись, что война скоро закончиться, и жизнь в царстве вернется в прежнюю колею.
Однако, вопреки ожиданиям, характер Ливонской войны очень скоро переменился, и из легкой увеселительной прогулки она превратилась в прожорливого и ненасытного монстра, который непрерывно заглатывал и поглощал все, имеющиеся у государства в наличие ресурсы. Сильно ударила война и по личному кошельку граждан. Денег в казне катастрофически не хватало, а цены на продукты питания все росли и росли. Экономика страны резко пошла на спад. Мириться с такой ситуацией бояре, естественно, не захотели и потребовали от царя свертывания всех военных операций.
Пораженческое настроение бояр пришлось царю не по нраву.
Вот тогда-то он и придумал, что нужно сделать, чтобы сломить сопротивление бояр и добиться от них повиновения. 3 декабря 1564 года, никому и ничего не объясняя, царь вместе с семьей демонстративно покинул Москву и, прихватив с собой царскую казну, иконы и другие ценности, переселился в Александрову слободу. Укрепив стены и башни своей новой резиденции пушками, Иван отправил в столицу гонца с письмом, в котором уведомлял и нового митрополита Афанасия, заменившего на этом посту умершего Макария, и бояр, что вынужден оставить трон и искать подобающего ему места для уединения. В этом же письме, не выбирая выражений, царь обвинил Боярскую думу в страшных преступлениях: в разграблении государственной казны и в уклонении от военной службы.
Но одновременно с этим письмом посланник Ивана IV привез в город и другое сочинение царя, адресованное купцам и простому люду, в котором в самой доходчивой форме заверял народ в своем отеческом к нему расположении. Это письмо Иван IV приказал зачитать на площадях публично.
Опасаясь угрозы народного восстания, подстрекаемого самим царем, правящая элита готова была пойти с Грозным на мировую. Прибывшие в Александрову слободу послы и архиепископ Новгорода и архимандрит Чудова монастыря просили царя от лица всего народа, простить всех виноватых перед ним, не оставлять трона и править по своему усмотрению, милуя или наказывая предателей по своему разумению.
Победа над оппозицией далась Ивану Грозному нелегко. О том, чего ему это стоило, становится ясно из донесения ливонца Иоанна Таубе, отметившего, что ко времени своего возвращения в Москву в феврале, царь потерял все волосы на голове.
***
5 января, великодушно простив духовенство, бояр и народ, царь в специальном указе перечислил ряд принципиальных условий, на которых он только и мог вернуться на трон. По сути дела, все они сводились к одному, к установлению в государстве диктатуры. Однако, помимо требования полной и неограниченной свободы, царь одновременно извещал своих недругов и о том, что создает внутри государства свой собственный отдельный (опричный) двор, подобный земскому. Фактически, царский указ от 5 января провозгласил в стране двоевластие: царскую опричнину и боярскую земщину, которая все равно подчинялась самодержавной власти царя.
Желание Ивана Грозного раздробить единое и целостное государство на две административно-территориальные единицы внесло большое смятение и в умы, и в души просвещенного московского общества. Что все это значило, открылось скоро. В действиях государя усматривался очень четкий восточный след. Ведь неслучайно главой опричного войска царь назначил никого-нибудь из своих, а брата второй жены – Михаила Темрюковича Черкасского, женатого, кстати, на дочери знатного боярина Василия Юрьева – родного племянника покойной царицы Анастасии. Породнившись с царем, черкесский княжич Михаил-Салтанкул стал одним из ближайших его советников. Известно так же, что сразу после объявления опричнины, Иван Грозный, оставив свой дворец в Кремле, переехал, на всякий случай, на подворье князя Михаила.
Черкесы давно знали и имели полное представление о том, что такое «особый двор» османских султанов, представляющий собой отдельное государство в государстве с собственной казной, судом, правительством и маленькой профессиональной армией. Только там, на Востоке, земли, выделенные в распоряжение султанского двора, именовались «хассе», а все остальные «дивани». В Москве они, соответственно, получили русское звучание – «опричнина» и «земщина». Вот и все различия! А смысл, суть восточного «хассе» и русской «опричнины» оставались теми же!
Впрочем, на Руси земли опричнины, известные еще и под названием «дворцовых земель» в большом количестве появились еще при деде Ивана Грозного – Иване III, и уже тогда находились под особым управлением. Именно они, «дворцовые земли», и были забраны Грозным в опричнину, составляя ее основной территориальный массив. А уж потом, по прошествии какого-то времени, царь просто отнимал ее у противных ему бояр и княжат, раздавая своим особо отличившимся в лютости сподвижникам.
Неофициальной столицей опричнины Грозный объявил Александрову слободу, превратив ее в настоящую цитадель. Сюда и стали сходиться все нити внутреннего и внешнего управления державой: здесь размещался «опричный государев двор», функционировали опричные приказы, Боярская дума, располагался печатный двор, принимались иностранные посольства.
***
Но, расширяя границы опричнины, царь с лихорадочной поспешностью укреплял и важнейшие опричные центры, возводя неприступные замки и крепости. Сначала Иван IV задумал выстроить «особый» опричный двор внутри Кремля, но, поразмыслив на досуге, принял решение перенести свою резиденцию «за город». Менее чем за полгода на расстоянии ружейного выстрела от Кремля вырос мощный каменный замок, окруженный широкими и надежными стенами высотой в три сажени. На воротах, обитых жестью, красовалась казуистская символика – два резных разрисованных льва. У одного раскрытая пасть была обращена в сторону земщины, а у другого – внутрь опричного замка. Между львами располагался двуглавый черный орел.
Однако недолго мрачный и угрюмый замок на Неглинной казался царю надежным убежищем. Здесь, в Москве, мучимый страхами и подозрениями, он никогда не чувствовал себя в безопасности. В конце концов, шарахаясь даже от собственной тени, Грозный решил основать собственную опричную столицу в Вологде, выстроив там мощную крепость, наподобие Московского Кремля. Опричные власти спешно приступили к осуществлению царского проекта, и за несколько лет в Вологде была возведена главная юго-восточная стена крепости с десятью каменными башнями. Внутри крепости вырос грандиозный Успенский собор. Около 300 пушек, отлитых на московском Пушечном дворе, доставлены были в Вологду и свалены в кучу. 500 опричных стрельцов круглосуточно стерегли стены Вологодского кремля, которому так и не суждено было превратиться в опричную столицу.
В феврале 1565 года, не переставая пугать Ивана заговорами, Малюта Скуратов, Афанасий Вяземский, Грязной и другие приспешники, ставшие во главе опричнины, подвели царя к мысли о необходимости переезда из Москвы в Александровскую слободу. Грозный легко согласился, только на этот раз он не взял с собой давно и безнадежно ему опостылевшую Марию Темрюковну. Приставив к царице надежный караул, царь распорядился никуда ее из Кремля не выпускать. С некоторых пор у Ивана Грозного появилась новая игрушка, любимый фаворит, молодой, румяный и пышный телом Федор Басманов.
Уязвленная изменой мужа в самое сердце, Кученей, в отместку Ивану, завела в Москве гарем из поклонников. Но царь, потеряв к супруге последний интерес, относился к ее неверности, более чем снисходительно. Но, подозревая Кученей в хитрости, лютости и женском коварстве, он, на всякий случай, поручил Афанасию Вяземскому за ней присматривать. Очень скоро пылкий и любвеобильный князь, немало наслышанный о дивных талантах красавицы, оказался в числе тех, кто уже побывал в ее постели. Неутомимая в ласках и любовных играх Кученей, так распалила и раззадорила своего надзирателя, что из соглядатая и доносителя он незаметно для себя самого превратился в глаза и уши царицы. От князя она узнавала обо всем, что происходило в Александровской слободе. Дикая горянка, она не могла простить мужу измену, и, в духе национальных традиций, рассчитывала при случае поквитаться с ним за предательство.
***
Вынашивая в голове план мести, Кученей удалось, благодаря своему поклоннику, установить связь с руководителями земщины, в частности, с ее лидерами- князем Иваном Челядиным-Федоровым и боярином Никитой Романовичем Юрьевым. Неплохо разбираясь в политической расстановке сил при дворе, Мария, знала слабости каждого. Эти знания и помогли ей привлечь на свою сторону обиженных на царя людей.
Случайно или нет, но где-то, примерно, в это же самое время лазутчик с литовской стороны доставил главам земской Боярской думы – Челядину, Бельскому, Мстиславскому и Воротынскому адресованное им тайное послание. Польский король, занятый подготовкой к новой военной кампании против России, делая ставку на внутренние затруднения противника, предлагал боярам организовать вооруженный мятеж против царя и даже обещал им поддержку войсками. В случае удачи, король божился быть щедрым, причем настолько, что планировал не только вернуть бывшим владельцам их земли, но и восстановить в стране прежний порядок.
Однако Челядин, который в это время находился в Полоцке и мог без труда бежать в Литву, почему-то этого не сделал, а выдал лазутчика Ивану Грозному. Опытный воевода и мудрый политик Федоров-Челядин счел для себя невозможным полагаться на честное слово польского короля, а, тем более, становиться заложником его авантюрных планов.
Более чем разумно отнесся к случившемуся инциденту и сам Иван Грозный. Получив известие о поимке польского шпиона, царь, прервав инспекционную поездку в Вологду на строительство новой опричной резиденции, спешно прибыл в Полоцк. Учинив лазутчику личный допрос, Грозный, так и не выявив ни одного факта предательства, успокоился и не дал делу дальнейшего хода.
И, тем не менее, призрак смуты, возникший из глубины земщины, породил в его душе отчетливую тревогу и большие опасения за свое будущее. Все чаще и чаще в узком кругу своих прилипал Грозный то ли в шутку, то ли всерьез стал поговаривать о монашеском клобуке. Так, будучи много лет назад в Кириллове на богомолье, царь, и в самом деле, пригласив в уединенную келью нескольких старцев, в глубокой тайне поведал им о своих сокровенных помыслах. Вспоминая о том удивительном дне, Грозный и через семь лет, обращаясь к кирилловским келейникам, писал: «Вы ведь помните, святые отцы, как некогда случилось мне прийти в вашу обитель, и как я обрел среди темных и мрачных мыслей „малу зарю“ света Божьего, и повелел неким из вас, братии, тайно собраться в одной из келий, куда и сам я явился, уйдя от мятежа и смятенья мирского. В долгой беседе с вами „аз, грешный“ я вам возвестил желание свое о пострижении… И мне мнится, окаянному, – завершал Грозный свое послание, – что наполовину я уже чернец».
Пытаясь убедить монахов в серьезности своих намерений, Грозный даже пожертвовал монастырю крупную сумму денег и попросил, чтобы ему отвели в стенах обители отдельную келью. Монахи выполнили просьбу государя, но он в ней так и не поселился.
Несмотря на все старания царя сохранить содержание кирилловской беседы в тайне, слухи о них через Вяземского и Марию дошли и до руководителей земщины, приведя их в легкое замешательство. Поверить в добровольное пострижение Грозного было трудно, но очень хотелось. Уйди он на покой в монастырь, и многие несуразности его правления исчезли бы сами собой. Но как можно было поверить человеку, который нередко ради достижения каких-то своих малопонятных целей охотно прибегал ко лжи и притворству. Подозревая царя в очередном юродстве, земские вожди пришли к твердому убеждению, что, только свергнув Грозного, можно будет покончить и с войной, и с опричниной.