– Его никто не знает.
– Здесь знаю я, Ние и… еще несколько человек, – Вир ввел его в небольшую, какую-то очень спокойную комнату с большим окном, кивнул сесть за стол и без лишних слов поставил перед ним синюю чашку с горячим какао и тарелку с печеньем. – Говорят, ты ни утром, ни вчера весь день ничего не ел. Сейчас будешь?
Юм озадаченно посмотрел на чашку, от которой поднимался парок. Разве он не ел? Да, правда… Если живой, то надо есть. Какао оказалось с немножко непривычным, незнакомым привкусом, но даже немного вкуснее, чем он пил на Океане. Густое от сливок. А среди печенья много было орехового. И об горячую чашку можно было незаметно греть пальцы. Вир сел со своей чашкой чая напротив:
– Попозже нормально пообедаешь.
Когда Юм поел, то даже сам удивился, насколько стало лучше и теплее. Вир спросил:
– Ты со мной поговоришь?
Юм кивнул. Раз уж он здесь. Не говорить – невежливо.
– Говорят, ты скрытный… Но никогда не врешь, и вежливый… Только вижу, что ты, к несчастью, еще и сдержанный. Это пугает. В глазах – мрак и лед.
Юм молча ждал, что скажет еще. На всякий случай начал возводить умозрительную преграду между разумом и эмоциями: это просто разговор. Это слова и их смысл. Это логика и риторические приемы. Все его нервы смотаны в аккуратные клубочки и лежат в коробочках с замочками… Никакие звуковые и смысловые сочетания их не заденут. Вир поглядел-поглядел на него, пожал плечами и сказал:
– Так, маленькое чудовище, если ты скажешь, что не хочешь тут учиться, я тебя отправлю обратно.
– Нельзя. Послали учиться.
– Ты сам хочешь или не хочешь учиться здесь?
– Мне все равно.
– Значит, мрак и лед не по поводу школы?
– Нет.
Вир помолчал, вздохнул:
– Я не буду расспрашивать о семье, расслабься. Раз даже они не сумели тебя приручить, то я уж не буду и пытаться… Но нам с тобой следует заключить договор. По поводу взаимодействия.
– Обязуюсь соблюдать все правила.
– Послушный, значит?
Он, кажется, смеется? Юм отвел глаза. Это смешно – быть сдержанным? Смешно – быть таким ледяным и несчастным? Да, наверно. Смешно и позорно. Несчастным быть – позорно, это правда. Только где ж его взять, это счастье? Счастье – для хороших. А он – кто? Убийца, проклятие семьи. Наверно, надо притвориться жизнерадостным? Притворяться – еще позорней.
Вир вдруг спросил:
– Ты мне постараешься правду говорить?
– …Всю?
– Надо всю. Если ты, конечно, хочешь, чтобы все у тебя здесь сложилось хорошо. Ты хочешь?
– Иногда «хорошо» не значит «правильно».
– Ладно, а как будет «правильно»?
– Чтобы у вас не было со мной хлопот. Для этого разве нужно говорить всю правду?
– Да. Попробуем. Юм, ты кто?
– …Несчастье, – подумав, ответил Юм. Этот Вир и так знает, как его зовут. И, наверное, знает, как он родился.
– Но еще и Астропайос?
– Слегка контуженный.
– Ты хочешь поправиться?
– Надо.
– Астропайос может все?
– Только делать надо лишь самое необходимое.
– Необходимо перестать быть несчастьем.
– Хорошо бы, – согласился Юм. Как же это уныло звучит, и он рассердился на себя: – Но я поправлюсь и буду полезным.
– Что, только для того и нужен?
Юм истолковал усмешку Вира как презрение. Пошарил в себе и предъявил другие свои полезные свойства:
– Еще я могу водить корабли в таймфаге. Это немного, я понимаю. Потому меня и прислали учиться. Чтоб от меня стало больше пользы.
– Надо, чтоб пользы от тебя стало больше для тебя же самого. Ведь без слез не взглянешь, честное слово. А раньше-то умел смеяться, вот смотри, – Вир усмехнулся, вынул откуда-то и положил перед Юмом большой снимок: – Здесь тебе год.
Юм уставился на фотографию улыбающегося малыша с лучезарными синими глазками, с проклятой черной полоской по серебряной головенке, нетвердо стоящего среди каких-то, выше него, густых белых цветов. Маленький. Совсем один. Улыбается. Глупый. Не знает, что совсем-совсем один на свете. Заныло в животе, и сделалось жутко холодно. Вир положил еще один снимок – тот же малыш, чуть постарше, хохочущий, на руках смеющегося Деда. Юм проверил взглядом Вира. Тот протянул ему еще один снимок – лобастый, хмурый мальчик с крепко сжатым ртом и сердитыми зоркими глазами, башка круглая, бритая под контакты ротопульта, с той же черной полосой ото лба к затылку… Совсем другой ребенок, отчужденный, и взгляд тяжелый, очень тяжелый…
– А здесь тебе почти пять.
Юм подождал и спросил:
– А еще есть?
– Есть, но пока тебе не стоит их смотреть.
Можно подумать, ему хочется. Нет уж, пока хватит воспоминаний. И так уже тошнит. Это небо высокое, сияющее на снимках, кусты с белыми снежками цветов, руки Яруна, бережно удерживающие прильнувшего к нему ребенка, серый таймфаговый комбинезон на нем пятилетнем – от всего этого тошнит. И печет за ребрами. Завыть бы… Так. Все эмоции – вниз. Глубоко. И еще глубже. Все коробочки с нервами – в сейф. Ну, чего этот Вир от него хочет? Чему он еще не научился? Сказал бы прямо, как себя вести, чему полезному учиться, и все. Спокойней всем… Что такого придумать, чтоб оставили в покое? Посмотрев еще на снимки, Юм, превозмогая тошноту, отодвинул их к Виру.
– А ты не хочешь их взять себе?
– Нет, спасибо, – Юм старался не подать виду, как тошнит. Не надо ему никаких цветных картинок. Ему вообще ничего не надо. – А вы почему все обо мне знаете?
– Ну, не все. Но многое. Потому что я Хранитель Венка. Но больше, кроме Ние, здесь никто ничего о твоем прошлом не знает. Ты для всех такой же мальчик, как и другие. Жить, одеваться, ходить в школу будешь, как все. Объяснять ничего никому не нужно. Имя за тебя все объяснит. И ты был предъявлен сегодня, там в порту, тьме народу. Все прекрасно поняли, кто ты такой. Уважение к имени – да, будет. К тебе самому – как себя покажешь. Вообще будешь учиться – без особых условий. Как и твои братья. Но на самом-то деле ты уникален. Ты – страшно тяжелое существо. И опасное. Поэтому очень тебя прошу – какая бы проблема перед тобой не возникала – иди ко мне. Я тебе очень хочу помочь. По-настоящему. Понимаешь?
Юм кивнул и неуверенно переспросил:
– Я буду – как все ученики?
– Да, а что?
– Среди детей?
– Да. Ты не хочешь?
– Не знаю. Я думал…
– Что ты думал?
– Думал: как в детстве, когда я один и много учителей и врачей.
– Нет. Будешь, как все. Школа, класс, интернат.
– А Сташ как велел?
– Сташ велел тебя социализировать.
– А?
– Интегрировать в социум. Приучить жить среди людей. И сам я думаю, что тебе лучше обычной жизнью жить, подальше от взрослых, с ребятами. Чтоб ты играл, бегал, портфель в школу таскал.
– Но я ведь права не имею на все это. Сами же говорите, что я опасен. Мне под надзором – самое место. А не в этой детской жизни.
– Ты ошибаешься. Ние говорит, что ты что-то важное в жизни перепутал. Что винишь себя в том, в чем не можешь быть виноват.
– Ну, это говорит Ние, а не Сташ, – усмехнулся Юм, стараясь не поднимать глаз. – Он знает правду, я знаю правду – все остальные могут думать как угодно. Да вы не волнуйтесь, я буду слушаться. И никто не будет в опасности, потому что… Ну, потому что я сам себе тюрьма.
– Ты очень жесток к себе. И несправедлив.
– Не стоит об этом, – на самом деле это была мольба, но Юм выразил ее как мог сухо. Никаких эмоций. – Я буду вести себя, как велено – социализироваться. На самом деле все как раз таки справедливо: ведь в настоящей тюрьме-то было бы куда легче, чем вот так, среди всего этого… такого детского, такого хорошего, среди деток, которые никогда ни в чем не были виноваты.
– Ты хочешь сказать, что Сташ так изощренно жесток? Что будто бы он хочет, чтоб ты думал, что эта детская жизнь – не тебе? Что нельзя быть, как все эти мальчишки и девчонки – а только смотри на эту жизнь, а сам не смей ни играть, ни бегать? Смотри на игрушку, но не трогай? Хорошо ж ты о нем думаешь… Да он весь «Венок» -то придумал и построил специально для тебя, еще за полсотни лет до того, как ты появился!
– Я знаю. Все было бы прекрасно, если бы я ни в чем не был виноват… Но я все испортил. Что ж, буду ходить и смотреть. Думаю, я… Я вытерплю. Кааш учил меня сознательно управлять нервной системой. Я не выйду из-под контроля, обещаю.
– Да, засада, – вздохнул Вир.
– Нет. Я никого не трону.
– Я знаю, – пожал плечами Вир. – Да если б ты был для других опасен, разве тебя привезли бы сюда? Юм. Пожалей себя хоть немножко.
– …Пожалей? Я – себя пожалей? С какой стати?!
– Чем меньше ты себя жалеешь, тем более жалко выглядишь снаружи.
– Неправда!!
– Знаешь, если я вижу вот такое чучело ребенка, как ты сейчас, я тут же отправляю его в санаторий неврологии. К специалистам.
– …Не вздумайте.
– Отправим, если дело пойдет плохо, – пожал плечами Вир. – Наверно, твои родственники думают, что сам Венок станет для тебя таким санаторием.
Юм почесал бровь, подумал. Тоже пожал плечами:
– Да пусть они думают, что хотят…
– Они хотят тебе только добра.
– Да, – вздохнул Юм. – Они… как это? Великодушные.
– Что-то не очень у них получалось, – вздохнул Вир. – Юм. Ну что ты творишь со своей жизнью. Ты что, правда не можешь посмотреть на себя честно и увидеть, что ты живой, настоящий? Надо жить по-настоящему. Зачем ты так сам с собой?
– Иногда мне кажется, что я никакой и не живой вовсе.
– Это, кстати, страшный неврологический синдром. Юм, ну-ка, пожалуйста, скажи правду: тебе себя вообще не жалко?
– У меня все в порядке.
– Ты врешь. Ты знаешь, что врешь, – Вир взял снимок с ним пятилетним и показал снова: – Посмотри на этого ребенка. Что ты испытываешь? Говори сразу.
– Жалко. Потому что он правда жалкий. Вы хотите сказать, что я, на ваш взгляд, и теперь так же жалко выгляжу?
– Примерно. Куда хуже, если честно. Юм, если ты этого не признаешь, помочь тебе будет… трудно. Помоги этому несчастному пацаненку внутри себя. Юм, ну как же ты себе внушил, будто чудовищно в чем-то виноват?
– …А вы знаете, в чем?
– Знаю. И дети никогда не бывают в этом виноваты. Никогда.
– Но я – Юмис.
– Ты полагаешь, что поэтому еще до рождения мог что-то там предвидеть и влиять на события? Юм, маленький дурачок, это просто нелепо, смешно звучит. Ничего ты не мог. Юмасик, у меня чувство, что никто и никогда с тобой об этом не говорил. Ну, включи логику. Какую чушь ты несешь, бедный. Это, кстати, тоже неврология. Конфабуляция.
– Я слышал это слово. А! Кааш тоже так говорил. Что я выдумываю то, чего помнить не могу.
– Значит, Кааш с тобой говорил? Что незачем тебе брать на себя такую вину?
– Но кто-то ведь должен.
– …Это Кааш так сказал?!
– Нет, Кааш со мной об обстоятельствах моего рождения не говорил, потому что тогда я не умел еще собой владеть.
– …Ты правда думаешь, что Сташ винит не себя, а тебя?
– «Конечно,» – хотел сказать Юм, но подумал, что так говорить мерзко. И он ведь не знает той правды, что на уме и на сердце у Сташа. Надо прекращать этот разговор, пока еще удается подавлять энцефалообмен простым (Кааш научил) приемом, внушая нервному мозгу, что этот разговор с Виром вовсе не на самом деле и потому вообще не волнует. – Я не знаю. Давайте так, Вир: я понял, что надо что-то сделать с тем, чтоб не выглядеть так жалко и Сташа не позорить. Если для этого надо поработать с внутренним «я» – я поработаю.
– Ты говоришь, как робот.
– Да, я сейчас осознанно блокирую лимбическую систему. Иначе выброс нейромедиаторов так даст по всем структурам, что… Короче, не стоит. Но долго я ее держать не могу. Кора незрелая. Так что прошу этот разговор… Хотя бы отложить.
– Мы его вообще прекратим, – вздохнул Вир. – Ты только подумай все же над тем, что я сказал… Эта чудовищная вера в то, что именно ты во всем виноват – да она же лишена всякого смысла. Тупое отчаяние, не больше… Нужна надежда. Поработай с этим. Пожалуйста. Ну ладно. Юмасик. Тебе тут будет хорошо, правда, Юм, и не надо выдумывать, что тебя поместили сюда в наказание. Не надо смотреть на эту школьную жизнь со стороны. Пойми, ты теперь внутри этой жизни.
– Я здесь, потому что должен вернуть свои прежние высокие способности и побыстрее начать делать что-то полезное.
Вир подумал, поиграл карандашиком, спросил:
– Должен? И все? А сам-то вернуть их – хочешь или нет? По правде – хочешь? Ты ведь Юмис Астропайос, ты можешь все, что захочешь, нет?
И почему он сам раньше не задавал себе такого вопроса? Свыкся с мыслью, что вернуть полеты на Высоких Равнинах невозможно? Юм выпрямился и уставился на Вира во все глаза. Он что, серьезно? Дар и все остальное можно вернуть? Снова стать частью всемогущей и всезнающей Сети? И опять сеять звездочки во все подходящие борозды космоса, как в детстве? Но Сташ разве отпустит?
– Звучит логично…
Вир засмеялся:
– Ну вот с этого и начинай, захочешь – и все вернешь. И переставай уже страдать, а то привыкнешь и на всю жизнь неврастеником останешься… Но… Знаешь, ребенок, твое могущество, твой Дар, Юмасик, – это сейчас совершенно не то, о чем следует думать. Полагаю, как только тебе действительно понадобятся такого рода инструменты – то ты без затруднений ими воспользуешься. Другой вопрос, что торопиться не следует, пока еще не окреп соматически.
– А о чем же следует думать?
– Да вот как бы тебе сказать, чтоб не обидеть… Ты, может, и небесное чудовище, Юмис там Астропайос, REX NAVIGATOR и все такое – но это только твои оболочки. Понимаешь? До этого мне дела нет. Меня интересуешь ты сам, ты, как есть – а ты есть маленький, невежественный, замкнутый, трусливый, ледяной ребенок… Довольно жалкое существо. Ну какой в тебе сейчас интерес для отца? Ты – мощь, да, но по сути – болванка, кувалда. А ему нужен в тебе не то что тонкий сложный инструмент, а – соратник. Единомышленник. Ты ж сейчас вообще не в состоянии его понять. Забудь ты про космос, ты, тупая звездная сила, тебе бы человеком суметь стать. Чтоб Сташ увидел в тебе не примата, не истощенного невротика, не опасную обузу, а друга, с которым можно поговорить о важных вещах. Вот об этом мы с тобой будем думать и вот именно это постараемся изменить. Для этого как раз школа и нужна. Пора взрослеть. А то по сути ты – малыш-псих.
Юм не сразу смог заговорить:
– И что, вы в самом деле вот так насквозь видите? И все – видят? Меня – такого? Психа?
– Все видят то, что ты им показываешь, – голос у Вира был успокаивающим, точным, таким, что хотелось слушать и соглашаться. К тому же он ведь говорил правду – Юм ведь и есть такой, невежественный и трусливый. – А с виду ты немного странный, отчужденный, дикий, но видно, что послушный, мальчик… Это обнадеживает, хотя все твое послушание – с тоски, – Он вздохнул и улыбнулся: – Юм. Ты вот что пойми – ты еще маленький, и очень многого не понимаешь просто потому, что у тебя нет обыкновенного навыка просто жить. Ярун это понимает. Конечно, когда ты Астропайос, то все на свете знаешь – только в обычной жизни ведь тоже надо что-то знать и уметь, верно?
– Да… – от имени Яруна вдруг сжалось сердце. Он посмотрел на фотографию на столе, где Дед держал его на руках. Разве… Да, Дед его правда любит. И не как кусок космоса. А – по правде. А он-то сам, тупая бедняжка. Идиот. Скотина. Прав Вир: он – дурная кувалда. Отказаться от родства – значит предать.
– …учиться и расти, – настойчиво говорил Вир. – А то привидение какое-то дикое, а не ребенок. Ничего, кроме своей навигации, не знаешь, разве что, говорят, немножко ноты да псалмы. И вот еще что ты должен знать: ты не болен. И не считай себя больным. Хотя я бы тебя психиатрам показал.
Юм пожал плечами, думая о Яруне.
– Выдумал ты про себя какие-то гадости… Да, ты перенес травму мозга, но у тебя и своя выживаемость запредельная, и лечил тебя в итоге сам Кааш Дракон. Давай прекрати выдумывать ерунду. Ты ни в чем не виноват. Успокойся уже и живи нормально. Надо учиться. Ты просто мальчик, для которого у отца нет времени. И как человек, собеседник, помощник отцу – ты ноль. Потому Сташу не интересен. Сам должен понимать. У него и для остальных детей не было и нет времени. И не выдумывай ничего ужасного. Может, все твои выдумки оттого, что немножко смещена нейрохимия, но, анализы показывают, что все в пределах возрастной нормы. Поживешь нормально – и все пройдет. Все вспомнишь, ко всему приспособишься. И амнезия твоя никаких – понимаешь, никаких! – физиологических причин не имеет. Завтра можешь проснуться и все вспомнить.