где губ немое оправданье
безверья с верою свиданье.
Икона перед алтарем,
и то, что нам не быть вдвоем.
Память все возвращала и возвращала Эльзе взгляд Павла до тех пор, пока горечь не захлестнула беззащитную душу, и вскоре, в ней в полной мере ожила боль потери мужа. Как он посмел, так жестоко напомнить ей, что она давно уже одна. Эльза горько и безутешно заплакала.
Спустя два дня. Утром, слуга Тимофей доложил своей хозяйке баронессе Левиной, что некто граф Формер Леонтий Потапович просит принять его. Услышав странно знакомое имя, Эльза вздрогнула. Какое-то неприятное предчувствие тенью заползло в её сердце. Но Левина справившись с волнением, поспешила спуститься в гостиную. Она шла как можно медленнее, будто темп шагов мог что-то изменить. Гостиную украшали несколько букетов кислицы, резные мягкие стулья расположились подле стола вместе с тремя изящными китайскими вазами. Декоративные восьмигранные колоны в углах комнаты и между окнами, придавали некоторую строгость помещению, которая, впрочем, скрадывалась мягким светлым ковром на полу. Эльза вошла в комнату, и увидела свой обеспокоенный взгляд в большом круглом зеркале.
– Баронесса, какая честь для меня, – эти слова произнес слегка металлический повизгивающий голос. Голос принадлежал пожилому мужчине, в глазах которого застыло несмываемое презрение ко всему, что он видит. Эльза, с трудом выдержала церемонию приветствия.
– Что привело вас, граф, в мой дом? – спросила растерянно женщина.
– Я слышал, Эльза Львовна, от Томаса Райта о ваших непревзойденных познаниях в живописи, и любви к искусству. Осмелюсь, сударыня, предложить вам картину. Пустяк, право слово, но мне приятно сделать вам подарок.
– Подарок? – удивилась женщина. Эльзе представилась ядовитая змея, подаваемая графом Формером в миленькой корзиночке с бантиком. Формер подскочил к двери и от своего слуги принял небольшой в позолоченной раме портрет. Левиной показалось, что пол уплывает из-под ног. На неё с портрета смотрел красавец Павел Мелецкий. У баронессы похолодели руки. Леонтий Потапович кажется, что – то говорил. Или нет? Кланялся, странно улыбаясь? Она приняла портрет? Или Формер положил его на стол? Эльза очнулась от голоса Тимофея.
– Матушка, барыня, чай подавать?
– Да, – тихо проговорила она, глядя на лицо Павла, обнаружив портрет в своих руках. Для неё это было потрясением. Кто он такой, этот Леонтий Потапович? Эльза осмотрелась, отложив портрет. Визит Формера лишил её покоя. Она пыталась вспомнить, где слышала это имя. Почему-то вспоминалось убийство герцога Беррийского, салон мадам Рекамье, и так называемые друзья истины. Раздумья женщины прервала, вошедшая подруга княгиня Муравлина. Она быстро вошла в дорожном коричневом платье, в котором её полноватая фигура смотрелась достаточно гармонично. Глаза княгини светились беспокойством, но в целом её черты лица говорили о том, что хозяйка очень заботливая и благородная женщина.
– Лиза, вели укладываться, – без приветствий заявила Ирина, – Евгений ранен. Мы едем к нему.
– О чем ты говоришь? Он же в Старой Руссе, – непонимающе возразила баронесса.
– Это ты так думаешь, – продолжала Ирина, снимая перчатки, – он уже месяц как в составе Дунайской армии14. Петра Сергеевича благодари. Он посодействовал его переводу в драгунский полк седьмого корпуса под начало самого Михаила Павловича15. Видите ли, настоящий мужчина должен понюхать пороха, увидеть врага лицом к лицу. Говорила я ему пощади Лизу, чурбан бесчувственный!
– Панютин? – Эльза все еще не верила. – Женя ранен? Но откуда тебе это известно?
– Мой двоюродный брат известил меня об этом, он тоже служит в этом полку. Он написал, что они вошли в Бессарабию, переправились через Дунай и подошли к крепости Браилов.
– И где теперь мой сын? – произнесла баронесса, готовая расплакаться.
– Где?! В военном госпитале конечно. Его переправили из Бессарабии в Россию. Мой брат распорядился, и нас будут сопровождать.
– Мой бедный мальчик, мой юный герой, – Эльза немного пришла в себя, прижимая руки к груди. Муравлина грустно покачала головой, сочувствуя своей подруге.
Дорога есть дорога. Она всегда оставляет тебя наедине с самим собой. К ней можно стремиться, о ней можно мечтать или не любить, но её нельзя предсказать. Может в этом её прелесть? Эльза следила за мрачным горизонтом, который был виден из дорожной кареты. Путь её лежал в Таганрог в военный госпиталь, куда перевезли её сына. Вот уже неделю шел мелкий дождь. Не холодный, не теплый, он лишал жизнь чувства времени. Ирина читала вслух поэму «Дева озера» любимого ею Вальтера Скотта. Ощущалось особое вдохновение в голосе Муравлиной, заставляющее внимательно ловить каждое слово. Она старалась отвлечь подругу от грустных мыслей, дать ей надежду на лучшее. Но, Левина не слушала. Глухая боль тревожила сердце, любящее материнское сердце. Сын ранен. Её мальчик, её Эжени, непоседа и шалун. Он всегда был достаточно ловким, великолепно фехтовал, любил лошадей, и в их имении не было никого, кто мог бы сравниться с его умением ладить с этим умными грациозными животными. Саша не увидел взрослого сына. А вдруг и она не увидит его больше? Страх. Он дурной советчик. Нет. Женя не может не дождаться свою маменьку. И она поспешит.
– Лиза! – голос Ирины прозвучал неожиданно. Эльза медленно повернул голову.
– Посмотри постоялый двор. Я проголодалась, да отдохнуть не мешало бы.
– Да. Конечно, – баронесса механически покачала головой в знак согласия.
Карета остановилась, и женщины вышли на улицу. Сопровождавший их поручик, тоже спешился. Он вез почту генерал – фельдмаршалу. Письма были частного свойства, судя по осторожному намеку курьера от жены Витгенштейна Антуанетты Станиславовны. Поэтому у поручика было время сопроводить женщин до военного госпиталя. Постоялый двор был невзрачным домом, который украшали три развесистые яблони, и огромный пень, с сидящим на нем рыжим котом. В это время подъехал ещё один дорожный экипаж, и из него вышла семейная пара. Муж, статный франт с мелкими чертами лица, и особой печатью задумчивости на нем, и жена совершенно очаровательной наружности в черном дорожном платье. Эльза и Ирина уже сидели за чистым столом, накрытым серой домотканой скатертью, а супруги только выбирали себе место.
– Эльза! – Ирина сняла шляпку, – давай остановимся здесь на ночь. Меня начинает укачивать.
– Хорошо, – Левина смотрела в окно на огромные капли дождя, на хмурое небо, и лицо сына мерещилось ей. Нет, она не корила Панютина, Женя и сам бы убежал в действующую армию. Петр Сергеевич всего лишь облегчил ему задачу. Чей-то громкий голос оборвал размышления баронессы. Он выговаривал хозяину за грязную скатерть на столе.
– Скатерть ему плоха, видно не с той ноги встал, – прокомментировала Муравлина, – какой привередливый человек.
Левина посмотрела на супругов, мысленно улыбнувшись нежности и приятности жены. Но тут она перевела взгляд на мужчину.
– Да что он о себе возомнил! – Ирина возмущалась от души, отвлекая себя от усталости. Мужчина перестал ругаться и посмотрел на Эльзу. Выражение его лица мгновенно изменилось, и потухший скучающий взгляд расцвел удивлением и настороженностью. Слуга поменял скатерть, заново расставляя приборы, мало обращая внимание на оцепенение барина. Муравлина изумленно покосилась на подругу, та спокойно смотрела в глаза незнакомца. Стол был усердно накрыт, и поэтому молчаливый диалог прервался. Левина обернулась на удивленное лицо подруги.
– Ты знаешь его?
– Нет, – спокойно ответила баронесса.
За окном царил дождь. Несмотря на ненастье, чувствовалось, что скоро наступит лето. Эльза и Ирина уже поднимались к себе на второй этаж в снятую на ночь комнату, когда их догнал все тот же незнакомец.
– Простите, моей жене стало плохо, нет ли у вас нюхательной соли? – проговорил он. Левина вытащила из сумочки флакон, и протянула незнакомцу.
– Видите ли, моя жена плохо переносит дорогу. Извините, я не представился. Помещик Вешняков Антон Трофимович.
– Поспешите к своей жене, – недовольно буркнула княгиня Муравлина. Вешняков как – то неуклюже поклонился, и скрылся из вида.
– Не нравится мне все это, Лиза, суетливый какой-то, вспыльчивый, а в целом непонятно что за человек.
– Полно тебе, какое нам дело до него, идем спать, – Левина тоже всем телом ощутила усталость. Да и постоянное беспокойство отнимало много сил. Чем ближе они подбирались к войне, тем чаще попадались им обозы с ранеными, с фуражом и провизией, уланы, драгуны, полковые священники, писари и адъютанты. Эльза забыла о дороге. Она вглядывалась в измученные лица людей, не осознанно ища сына. Ирина устала выговаривать подруге, что так нельзя. Что она в конец измотала себя, что не спит, что возится при случае с раненными, и расспрашивает встречающихся офицеров, куда продвинулась русская армия.
– Наши форсировали Дунай, – повторяла Эльза Ирине, – уже наведен мост, третий корпус занимает Северную Добружу, хотят до Караса и Констанцы. А Женин корпус осаждает Браилов. На, что Муравлиной оставалось пожимать плечами, и помогать подруге. Но однажды рано утром, карета привезла Ирину и Эльзу в Таганрог к госпиталю. Сопровождающий женщин офицер, показал им одноэтажный особняк, неподалеку от строящегося нового каменного собора в честь Успения Пресвятой Богородицы. Левина перекрестилась, обращая внимание на то, что храм был подведен под главный купол, а старую деревянную церковь уже начали разбирать. Офицер попрощался с подругами, и поспешил выполнять своё задание. Зайдя в одноэтажное здание госпиталя, Эльза, с одобрением отметила, что там достаточно чистота и порядок. Когда она подошла к кровати сына, то чуть не разрыдалась. Его лицо показалось ей очень бледным. На груди красовалось бурое в перевязях пятно. Левина смахивала со щек, набежавшие слезы, рассматривая сына.
– Со мной все хорошо. Петр Сергеевич позаботился обо мне, как только узнал о моем ранении, – тихо повторял молодой барон Левин. Разговор был прерван шумом. Это привезли несколько новых раненых. В просторную комнату, где лежал Женя, вошел мужчина.
– Эльза Львовна!? Я не ожидал, что вы с Ириной так быстро доберетесь, – послышался знакомый голос.
– Петр Сергеевич? – Левина обернулась.
– Простите меня, я помог вашему сыну попасть на фронт, – полковник чувствовал себя неловко. Левина отошла от постели Жени и подошла к Панютину. Муравлина осталась стоять рядом с кроватью раненного Эжени.
– Почему, вы? Друг моего мужа, не сказали мне о том, что мой сын попросился на войну? – начала, возмущаясь Эльза.
– Я не считал себя вправе так поступить. Это дело чести, – отчеканил Панютин.
– Дело чести!? Видимо это из-за дела чести вы никогда не рассказывали мне, как погиб мой муж. И что эта за дуэль случилась на войне? – баронесса с укором смотрела на полковника.
– Вам не к чему знать подробности, – Петр Сергеевич всем своим видом показывал, что не желает это обсуждать. Мужчина был непреклонен, глядя спокойным взглядом на взволнованную женщину.
– Вот как! Отчего же вы полагаете, что жене не пристало знать о последних минутах жизни её мужа? – Левина злилась. Панютин промолчал, поглядывая на Женю.
– Извините меня, баронесса. Но у военных свои правила.
– Почему, Петр Сергеевич, судьба посылает вас в скорбную минуту к тем, кого я люблю? – почти ненавидя полковника, проговорила Эльза.
– Все будет хорошо, Эльза Львовна. Я привез разрешение, увезти Женю в ваше имение, чтобы продолжить его лечение. Доктор говорит, что ранение не тяжелое. Он поправится, и довольно скоро. А теперь, если вы не возражаете, разрешите мне откланяться.
Эльза приняла бумаги, глядя, как Панютин склонил голову и пошел навстречу лекарю, и двум его помощникам, которые осматривали и размещали вновь привезенных раненных.
– Бездушный солдафон! Фельдфебель со шпицрутенами16! – прошипела баронесса, вытирая батистовым платком очередную струйку слез, наблюдая за тем, как лекарь и полковник что-то обсуждали в дальнем углу помещения.
А тем временем Павел Мелецкий, получив короткий отпуск, спешил в имение к матушке. За несколько дней, перед своим отъездом он зашел к своему знатному родственнику тайному советнику и весьма влиятельному лицу графу Нелединскому. Впрочем, это посещение было ему в тягость. Дядя Жорж, как называл его сам Паша, отчитал его за скандал на балу, за не позволительное поведение, не принимая во внимание никакие доводы. Он хотел помочь переводу Павла на фронт, но передумал. И вот, наконец, и свобода. Ею повеяло по дороге домой, когда показались пять дубов на холме, и пастухи, стерегущие там господское стадо. Все стало на свое место, будто и не было по-иному, словно вечность застывала каплями свежести на стеблях трав. Скрип колес брички терялся в дали. Жаворонка глас говорил о начале лета, о жизни, и о возможности полета. Время стремилось к полудню. Любимый дом встретил Пашу поклонами яблонь и груш, лаем борзой и песнями дворовых с кухни. На веранду выбежала девочка подросток, лет двенадцати.
– Молодой барин! – воскликнула девочка, перестав подпевать. – Пелагея Павловна! Барыня! Сынок ваш приехал.
Барыня вышла как всегда, не спеша с достоинством высокородной богатой все ещё очень красивой пятидесяти пяти летней дамы.
– Матушка! – Павел пал перед ней на колено, и целовал руки, пахнущие розовым маслом.
– Явился. Почто не отписал, что будешь?
– Хотелось сделать тебе сюрприз.
– Внезапность, друг мой, хороша на войне, а не дома. Полно встань. Дунька! Поставь ещё один прибор.
Павел сел в любимое, плетеное кресло, к нему подбежал вислоухий щенок, и уткнулся в сапог.
– Раз ты приехал, – продолжала Пелагея Павловна, поедешь со мной в гости. Княгиня Ачинская Таисия Прохоровна приглашает нас к своему куме на недельку, другую пожить. Может, оженю тебя непокорного.
– За что, маменька? – недовольно проговорил Мелецкий.
– Вчера принесли письмо от графа Нелединского. Он мне все отписал в великих подробностях. Сплетен о тебе ходит, хоть французские романы пиши. А теперь и вовсе, что удумал. Младые девицы надоели, на честную вдову заглядываешься. Дерзок ты у меня, хоть и красив, – любящий взгляд матери стал суров и неумолим.
– И ты знаешь, кто она? – осторожно поинтересовался Павел.
– Да. У неё самой сын взрослый. Кстати, насколько мне известно, приглашена и княжна Юлия Алаповская. И я настаиваю. Слышишь. Настаиваю на том, чтобы ты был предельно любезен с ней.
– Как угодно, – Павел понимал, что спорить с матерью бесполезно.
– Да мне угодно. Отец твой, если бы был жив никогда не потерпел бы такого поведения. Он слыл человеком строгих правил, и геройски погиб на поле боя в войне с Наполеоном, – Пелагея Павловна села за стол, переводя разговор, – а теперь многое не так, измельчали людишки-то. Представляешь, третьего дня у нас в бане разобрали трубу, унесли вьюшку, рамку с дверцами и кочергу. Пришлось делать розыск.
Но Мелецкий уже не внимал матери. Его мало заботило предполагаемое мнение его погибшего отца, и то обстоятельство, что он стал персонажем очередной сплетни. Для него это был вызов, сродни атаке в бою, сможет он или нет подразнить этого монстра под названием великосветское общество. О том, что будет с репутацией баронессы Левиной, он не задумался ни на мгновение. Подумаешь, поговорят и забудут. Баронесса одинока, слывет затворницей. Внимание такого, как он амурное приключение для неё и отрада. Что с ней станется? Хотя, конечно, она рассердилась, и кажется непреступной. Павел мысленно улыбнулся. Она не может не понимать, что запретный плод сладок, и потребуется смелось, чтобы дотянутся до такого плода. Интересно, куда делся его портрет? Такая странная кража из дома художника Райта. Портрет был уже почти написан. И Павел готов был заплатить за работу. Но тут случилось непонятное. Может это и не кража. Прохвост Райт продал видно картину какой-нибудь его тайной воздыхательнице. Павел поморщился. Ему вдруг захотелось, чтобы баронесса Левина, эта строптивая, но притягательная женщина владела этим художеством, которое Райт клятвенно обещал написать заново, как только у него будет время.