Но захлестнула парня минутная удаль, размечталось ему на глазах у зазнобы Клавы.
Грубость и попрание благородства люди никому не прощают:
На что Рудяк – мужик добрей чем добрый,
И тот, как идол до святой Руси,
Окаменел.
…………………………………………………..
– Резвисси, значит?
А на ком резвисси?!
Поизмывался, шачит, над конем!.. —
И что ни слово —
Кнут без кнутовища,
Да сыромятным
по глазам
огнем!
Да по душе – восторженной! —
По нервам…
Люди знают, что грешно резвиться на чужой боли… Однако, беря во внимание честную и ухватистую сноровку лирического героя в косьбе, мужики посвящают его в мужики: «и зарвался, а в целом-то парень хороший…»
Поэма – мудрая. И не зря ее автор прошел трудный, кремнистый путь поэта. Это еще одна страница в книге лучших поэм нашего народа. Поэма традиционна, зависима от всех славных русских поэм – в святом и непреложном понимании этой сути. И сам Егор Исаев – традиционный человек. Родился в деревне. Учился. Пахал. Сеял. Жал. Воевал с врагами Родины. Биография Егора Исаева – биография труженика, биография бойца.
Егор Исаев воспитывался сам и теперь воспитывает других на опыте старших поэтов – Николая Тихонова, Александра Прокофьева, Владимира Луговского, Николая Асеева, Александра Твардовского. Не забывает он и фронтового поколения поэтов – Алексея Недогонова, Михаила Луконина, Дмитрия Ковалева, Сергея Наровчатова, Михаила Львова.
И разве можно не уважать в нашей современной поэзии путь Василия Федорова или Бориса Ручьева, Сергея Поделкова или Николая Тряпкина? Павел Васильев и Борис Корнилов, Петр Комаров и Павел Шубин – притоки единой реки по имени – русская поэзия…
Егор Исаев народен своей честностью, своей позицией. Народен умением рассказать, поведать с юморком о серьезном, с ясностью о мудреном. Об индустриализации страны он рассуждает почти весело, и мысли его сразу же становятся нам понятными:
И что ж – прочли,
Дознались,
Домечтали,
Свели с огнем железную руду,
И вот она
Грохочет —
Сталь по стали, —
Индустрия на собственном ходу.
– Иду!.. Иду-у!.. —
Раскатисто и ходко
По магистральным
шпарит
колеям!..
Эти строки запоминаются. Непринужденность и подвижность, обычность в новизне и новизна в обычности речи – есть признаки высокой школы, мужественного терпения в работе…
Способность «трансформировать» народную пословицу, поговорку или загадку в стих – завидная способность.
Вот как Егор Исаев описывает «тягловую силу» в стихе:
А трактор взять?
По тягловому делу
Он все равно что
сродственник коню.
Идет.
Гудет,
Обходит всю сторонку.
Без хомута,
А держится возле.
Весь городской,
Железный весь,
А вон как
По-деревенски
Ладится к земле…
Идет-гудет – рифмующиеся слова и сам тон стиха зовут к загадке… А мысль, весь городской, «железный весь, а вон как по-деревенски ладится к земле» – отповедь тем «философам» от литературы, которые до сих пор не оставили умысла – разделить современных литераторов ложными знаками «городской», «деревенский», разделить современную литературу на ведомственные «районы».
Деревня испокон веков вносила в города России свежую струю, свежую рабочую силу. Бывшие деревенские пареньки становились сталеварами, экскаваторщиками, хозяевами прокатных и мартеновских цехов. Моя родина, Урал, – весь теперь индустриальный, а когда-то из деревень и хуторов сходился народ к доменным и мартеновским печам…
Егор Исаев в поэме «Суд памяти» хорошо показал единство жизни села и города, единство людских забот. В поэме же «Даль памяти» эта линия вырисовывается еще острее. Глава «Кремень-слезы» – неопровержимое подтверждение этих мыслей. Возле кремень-слезы и дед, бывший буденно-вец, качает головой, и мать-крестьянка остановилась в раздумье, и молодой гармонист-ухарь наклонился над чудом…
Глава «Кремень-слеза» – заглавная в поэме, ее вершина и ее маяк. Она – глава единения всех других глав.
В этой главе сошлись все действующие герои поэмы, со своими страстями, бедами и надеждами. В ней слились и зазвучали единым хором все страсти и порывы самого поэта. И, конечно же, кремень-слеза не что иное, как земля:
Земля везде:
И сверху, на земле,
И под землей,
И над землей – она же,
Как день и ночь,
Как берег и волна,
Как хлеб и соль…
Не чья-нибудь, а наша
Земля-сторонка
И земля-страна
Просторная
И в сторону Сибири,
И в сторону кронштадтских маяков.
Родная вся!..
Поэма не терпит суеты. Поэма «Даль памяти» – это повесть, роман в стихах. Написать такую поэму – совершить подвиг. Она действует на память, на чувства неотразимо и высоко.
Когда появляются такие произведения, наша русская и вся многонациональная советская литература в целом как бы делается выше ростом, шире расправляет плечи…
Размах замысла, пронзительность слова – счастливые свойства поэмы «Даль памяти», но даются эти свойства только большим мастерам. Егор Исаев говорит своим словом о судьбе народа, государства на примере жизни братьев и отцов. Работа эта ответственная, государственная…
Переводы Егором Исаевым стихов братских поэтов – большое дело для нашей многонациональной поэзии.
Звучит в русских залах чувашская поэзия Якова Ух-сайя, донесенная до нас русским поэтом Егором Исаевым:
Белый снег
И синий иней.
Изумрудный зов лесов,
Очертанья плавных линий
Птичьих крыл
И парусов.
Любовь поэта к другу-поэту, любовь к чужому языку и распахнутость души дали поэту силы и мужество в работе над поэмами «Суд памяти» и «Даль памяти».
Оба поэта как бы «нашли» друг друга, породнились между собой, по-новому взглянули на свои народы, на их культуру, историю, на сегодняшний день.
Прозаик и поэт, переводчик и публицист – в наше время нередко представляет одно лицо. Пушкин и Некрасов, Лермонтов и Толстой, Горький и Маяковский…
Иногда раздаются голоса: «А что он может понимать, скажем, в детской литературе, он же романист». Или: «Он же поэт для взрослых!» Мещанское, обывательское отношение к делу или продуманное стремление «оторвать» друг от друга жанры, чтобы проще было «творить» тем «переводчикам», тем «специалистам» и тем «детским писателям», которые кроме «детскости» ни к чему не способны.
А литература одна! Слово едино, кому бы оно ни предназначалось.
Вспомним Пушкина:
Ты волна моя, волна,
Ты гульлива и вольна;
Плещешь ты, куда захочешь,
Ты морские камни точишь…
Или вспомним ершовского «Конька-горбунка», есенинского «Пастушонка Петю», вспомним удивительные рассказы Бажова, лирические картины Пришвина, – неужели так «выхолостилась», так «обособилась» душа писателя, поэта, что, кроме читателя определенного толка и возраста, автор не может никому другому адресовать свои произведения. Я понимаю, что, исключая из поля зрения переводы, Самуилу Маршаку действительно нечего было рекомендовать из своих творений взрослым людям. Та же ситуация и у Агнии Барто. Но разве только этими именами исчерпываются достижения русской современной литературы?..
Дело тут, скорее, в широте и мере таланта, а не в привязанности к одному какому-то направлению, методу и т. д.
Очень тонко и прямо-таки саркастически высказался по этому поводу Василий Федоров:
Говорят, моя строка
Детям – хуже яда.
Детям дайте Маршака,
А меня не надо…
По форме изложения и по сюжету поэма «Даль памяти» – как бы самостоятельная книга. Думалось: что скажет Егор Исаев нового, куда поведет своих героев, сохранит ли ту стремительность и порывистость, которая подняла и окрылила поэму «Суд памяти»?
Да, новые герои – новые задачи!.. И та же деспотическая манера автора доводить слово до звонкого каления, чтобы оно с предельной точностью и ковкостью накрепко связало строку:
Не высветить с высокого порога,
Не перелить т протяжные слова.
Бежит, бежит
Полночная дорога,
Как чья-то вековечная вдова.
Дорога памяти не дорога ли жизни? Через ручьи и речушки, через луга и равнины, через селения и города ведет человека дорога:
Ты не гадай —
Иди к ней и потрогай,
Уж раз ты недоверчивый такой.
А что дорога?
Ясно, что дорога —
Она, что руль, что вожжи под рукой,
Везет свое – навалят, не навалят —
Торопит неотложную версту.
Она и ночью до свету дневалит
У памяти великой на посту.
В этой поэме – покой большой и чуткой души поэта, способной выдержать и скоростную нагрузку века, и благодарное возвращение мыслей к истории народа…
Покой этот внятен и необходим, ибо только при нем, благородном спокойствии духа, можно по-хозяйски решать насущные проблемы земли. Порой кажется: никакая другая Родина не способна сообщить человеку столько чудесной тоски по тайнам жизни и мирозданья, дать столько сил и воли на преодоление высот судьбы личной и коллективной судьбы-высоты!..
Поэма Егора Исаева «Даль памяти» рассказывает нашему народу о трудовом поле, о горячем заводе. Через прожитое – зовет в грядущее, через память – идет к будущему.
Ныне колхозное поле – индустрия. Техникой, хозяйским поведением на земле – люди села и города едины. Их земля, их судьба, история – и ратная, и трудовая – тоже едины. Не верю в писателя-кустаря, воспевающего онучи и лопату! Его иной раз где-то выкопает какой-нибудь полемист и уличает им чуть ли не всю нашу советскую литературу.
Еще Алексей Кольцов, знаменитый земляк Егора Исаева, раздумывая над жизнью человека, говорил:
Идут невозвратно
Века за веками;
У каждого века
Вечность вопрошает:
«Чем кончилось дело?»
«Вопроси другого», —
Каждый отвечает.
Алексей Кольцов… Иван Никитин… Иван Бунин… Щедра воронежская земля. Высоки ее таланты. Земля – русская, серединная… И по этой серединной земле – бежит, бежит дорога…
1976
Неповторимая рань
Невысокий и сухощавый, он производит впечатление человека доброго и спокойного. Но это лишь первое и весьма короткое впечатление.
Резковатые черты лица, резковатые жесты, когда Дмитрий Ковалев пытается что-то доказать или переубедить собеседника, динамичность формулировок и какая-то, я бы сказал, горькость взгляда – факты, говорящие о том, что человек этот много видел, много пережил.
И потому аллегорично звучат его строки, которые легко можно отнести к живой человеческой судьбе:
Тут град побыл.
Все потоптал, побил,
повыжег
Посевы жизни,
Самый цвет ее.
И стал от смертных тел
Курган повыше —
Где невозможно забытьё.
Биография Дмитрия Ковалева схожа с биографиями поэтов, которые вышли из самых народных глубин, где работа и хлеб – вечные святыни, а доброта и честность – основа взаимных отношений между людьми.
Поколение Дмитрия Ковалева созрело перед Великой Отечественной:
Сладко в юности спится —
Да поспать было некогда в юности.
Очень лунно бывает —
Но мы не увидели лунности.
Голосисто поется —
Но хрипло, простуженно пели мы.
Беззаботно живется —
Но об этом узнать не успели мы…
Это поколение – поколение пахарей, конструкторов, полярников, поколение, окончательно утвердившее понятия: наш танкист, наш летчик… Так мало их ныне, рядовых и командиров, вместе с отцами и старшими братьями отстоявших Москву и Сталинград, Воронеж и Киев, Севастополь и Минск:
До начала суток – два часа.
Мы уходим.
Снег дымит прибоем.
Ночь безлунна.
Звезды – как роса.
Пожелай удачи перед боем.
Пожелай того,
Что всем желанно:
Пожелай победы над врагом…
Когда я думаю о них, восемнадцати-двадцатилетних, погибших у стен Бреста и Новороссийска, у берегов Черного и Балтийского морей, какая-то тяжелая и долгая боль вкатывается в грудь, и нет покоя – ни чувству, ни совести, ни разуму.
Поэт Дмитрий Ковалев активный, боевой, матрос-фронтовик, поэт, в чьем творчестве от сороковых до семидесятых годов отобразился путь, пройденный родным Отечеством:
Далеко оно,
Фронтовое житье,
Года тревог и разлук.
Говорят, узбекское имя твое
Означает по-нашему «друг».
И ты настоящим был другом мне,
Хотя я тебя не знал.
Походную жизнь ты узнал на войне,
В землянке стихи писал.
Я был в Заполярье, матрос рядовой,
Когда у села моего
Твой путь оборвался
И холм небольшой
Вырос в конце его.
Поэты войны, как солдаты, верны в дружбе, порывисты в подвиге, неуступчивы в бою. Разные по возрасту, они все – равны по славе ратной: Сергей Наровчатов и Михаил Луконин, Василий Субботин и Сергей Поделков, Алексей Недогонов и Павел Шубин, Михаил Львов и Виктор Кочетков, Сергей Орлов и Дмитрий Ковалев, Алексей Марков и Леонид Решетников.
В поэзию Дмитрий Ковалев явился не из шумной полемической аудитории, а вошел убежденным и сильным – от плуга и наковальни, от дымной окопной черты, вошел так, как входит труженик-хозяин, работяга-воин:
Прошел фронты неповторимой ранью.
Был ранен там – а кто там не был ранен?
Принес с войны две боевых медали —
А у кого тогда их не видали?
А что, вернувшись, в плуг впрягался, тоже
Повинен враг – он тягло уничтожил.
А что теперь считаете богатым —
Так до богатых нам еще куда там…
Живет же человек такой на свете:
Ответит – будто бы за всех в ответе.
Живет не как бог на душу положит,
И никакой червяк его не гложет.
А может, лишь одно его тревожит —
Что не вернется день, который прожит.
Родительский дом Дмитрия Ковалева – обычный многосемейный дом, где если не витала постоянная пасмурь голода, то и не жила сытость: отец поэта – кузнец, мать – крестьянка. Запомнилась Дмитрию Ковалеву от детства кузница, ежедневная, до пота, работа отца, бессонная забота матери о будущих сеятелях и защитниках кровной земли:
Все отняла война:
Двух братьев,
Вести
От матери,
Всю молодость сполна.
Черезо всю страну
С тобой мы вместе.
Хоть этим
Осчастливила война.
Внешняя негромкость судьбы и родословной Дмитрия Ковалева породила и негромкий характер творчества самого автора. Но эта внутренняя собранность души поэта и есть благодатная и благородная натура, сильное движение слова.
Издревле на Руси порядочность была обыкновенным достоинством народа, а нравственность – рядовым и привычным фактом, что и сплачивало наш народ в годины черных бурь, братало в дни праздничных весен…
Дмитрий Ковалев часто обращается благодарной памятью к поэтам старшего поколения.
Его статьи, посвященные творчеству Василия Федорова, Егора Исаева, Юрия Прокушева и других литераторов, его горячее участие в дискуссиях и спорах – прямое подтверждение душевной щедрости и широты, пример уважения к почтенному опыту ветерана, к новому успеху собрата.
Нельзя быть всеядным ни в жизни, ни в поэзии, но и современный борец-одиночка вряд ли кому нужен со своими жалкими атрибутами познания и вкусовщины:
Когда с собою не ужился,
Ты не спеши на боковую
А приходи на Беговую
Ко мне —
Я тоже не ложился
Столица!.. Все в ней невчерашнее,
Все очертания летучи
В огнях Останкинская башня
Проходит, не спеша, сквозь тучи.
Глазам близка ее далекость,
Ушам слышна ее неслышность.
Легка на высоте нелегкость.
Подвижна в небе неподвижность.
Очень тонко Дмитрий Ковалев дает понять невидимому другу о сложности, переменчивости судьбы, обстоятельств и удач, но сквозь зыбкость и подвижность мира поэт верит в надежное завтрашнее утро, в нужный час призвания. Поэт пытается как бы успокоить собеседника неопровержимыми доказательствами:
Но мира нет, хоть враг повергнут.
Хоть нет сирен, тревога будит
И лампы на заре померкнут,
И на земле тишайше будет.
Тревога поэта – его честность и желание не отдалиться от родного народа, не забыть его горестей, не остаться в стороне от его радостей. Поэт в народе – лист на ветке дерева: дерево гудит – лист трепещет.
Если внимательно присмотреться к музе Дмитрия Ковалева, то несложно заметить ее застенчивость, ее извечную русскую стыдливость – качество, коим отличается неиспорченная душа, о чем так метко и коротко сказал сам поэт: