Другой пример: беженка из Узбекистана. Нашёл её Александр в ночном клубе, куда его еле затащил Евгений. Евгений только покрутил пальцем у виска, когда услышал, как Александр, выслушав драматическую историю девушки, предложил Катарине (так она назвалась) переночевать у него дома (Анастасия Сергеевна была как раз в отъезде). Александра даже не насторожило, что эта Катарина, бежавшая, по её словам, из Ташкента, чуть ли не в чём мать родила, проводит время в ночном клубе. Через два дня она исчезла из жизни Александра, вместе с небольшой суммой денег из карманов его брюк.
Следующая по списку – женщина в песцовой шубе, ревущая белугой, найденная Александром в полночь, сидящей посреди огромной весенней лужи.
За ней следовала подвыпившая свидетельница Иеговы. Этой, кроме тела, хотелось заполучить и душу доверчивого Александра.
Дальше шла девушка сама по себе нормальная, но у которой находилась на иждивении полоумная мамаша. Мамаша, то бегала по квартире за Александром с иконой, требуя от него покаяться и вымолить её материнское благословление, то швыряла в него той же самой иконой, призывая себе на помощь всю армию тьмы. При этом она выкрикивала всех демонов по именам, причём, так фамильярно, как, если бы была знакома с ними лично. То она грозилась перерезать себе вены на руках, чтобы смыть кровью грехи человечества, то вдруг находила, что кровь Александра подойдёт для этой благой цели ничуть не хуже её собственной.
После этой нескучной семейки, была молодая вдова, которую Александр увёл прямо с поминок. Вообще, Александр, в приступе жалости, мог вытворять необъяснимые поступки.
Ну, и последний по времени персонаж: девушка после аварии с аппаратом Илизарова на ноге. А если приводить статистику за прошлый год – там есть примеры ещё удивительней.
– Ну, к чему все эти жертвы? – вопрошал Евгений. – Тебе нормальных мало? Извращенец.
– А вот этого тебе не понять, – обиделся Александр, – а я, так уж, извините, воспитан. Я всё понимаю, времена теперь не те, но я привычек своих не меняю. Так уж приучен – подставлять своё плечо, когда женщине трудно и только после этого разбираться в её качествах. И это я тебе не для красного словца говорю.
– Действительно, не понимаю, рыцарь. Ты, видать, не в ладах с анатомией. Та штука, на которую эти несчастные женщины опираются, а вернее бы сказать, в которую они упираются, разве плечом называется? А-а, понял: ты подставляешь им плечо, а уж это они сами промахиваются, соскальзывают и хватаются за что им удобней. Так?
– Очень смешно, – прошипел Александр. А сам вдруг увидел, что Евгений в чём-то прав. Он никогда не задумывался, как его отношения с его женщинами выглядят со стороны. И вот, подмеченная Евгением тенденция давала повод для проведения серьёзного анализа. Как-то выходило, что как только опекаемые им женщины становились весёлыми и беззаботными, Александр терял к ним интерес; они были дороги ему только в минуты своих несчастий.
– Да я за тебя боюсь, – Евгений обнял Александра. – Привыкнешь к своим неадекваткам, а встретится тебе вдруг женщина умная, симпатичная, добрая, но, на её беду, без жизненных неурядиц и без физических недостатков, так вот ты, как мне кажется, и женщину-то в ней не увидишь. Пройдёшь мимо. В лучшем случае, как вариант: сам её сначала до слёз доведёшь. Ну да, доведёшь до слёз, до обморока, до истерики и только тогда – на тебе, дорогая, плечо.
– А ты не вспомнишь, зачем мы сюда пришли? Неужели меня обсуждать мы сюда припёрлись? – оттолкнул Александр Евгения. – К делу, родной.
– Хорошо, – с готовностью отозвался Евгений. – Дело, я считаю, самое выгодное, и нами почти выигранное. Саня, мы с тобой сейчас стоим на пороге Новой эры. Мы, наконец-то, вырвемся из круга наших невезений. Я это чувствую. Это я и назвал «Великий космический прорыв». Мы будем пить – чего захотим, а не на что денег хватило, кушать – чего нравится, ходить – куда вздумается и заниматься – к чему душа лежит. Нечего кривиться, так оно всё и будет.
Александр не отвечал. Евгений решил озвучить ещё один существенный аргумент:
– Ну, хотя бы, долги отдадим, и то немало. Главное – действовать решительно и непринуждённо. Заходим, говорим, что ты внук Даниила Андреева, получаем бумаги, и всё.
– И всё?
– И всё.
– Так просто?
– Так просто. Да пойми, Саня, нам главное эти бумаги заполучить вперёд Москвы. А то Ольга, этой московской выжиге, всё задаром выложит. Она, мне кажется, такая доверчивая.
– Это точно, – согласился Александр, – судя по тому, что познакомилась с тобой, даже излишне доверчивая.
– Нам только время выиграть, а потом уж и Ольге всё объясним. Теперь я за неё отвечаю, – Евгений закинул руки за голову и расплылся в самодовольной улыбке. – А дальше сам понимаешь: Лондон, аукцион, фунты стерлингов, кругосветный лайнер, я с Ольгой… ну, и тебе какую-нибудь одноглазую хромоножку подыщем, чтобы тебе было кого жалеть.
– А не проще так: женись на ней, – предложил Александр, – и без спешки, без криминала начинайте семейный бизнес – торговлю литературным архивом.
– Вот ты свинтус, – возмутился Евгений. – Как у тебя язык в голове повернулся такое подумать. Думаешь, я деньги почуял и о друге могу забыть? Да мне рожу твою кислую уже видеть невыносимо.
– Не смотри.
– Приходится! Дай, думаю, помогу этому подонку, может, хоть деньги его развеселят.
– Вряд ли, – признался Александр, улыбнулся и примирительно ткнул Евгения своим плечом.
Кноннкештоль
«Кноннкештоль» – именно этим словом встречал Николай Иванович Тихонов, семидесятилетний старик, всех незнакомых ему людей на своей улице. Вообще, это было не слово, а целая фраза. Означала она вопрос: «К Ноннке, что ли?». Но в произношении Николая Ивановича она выходила, как «Кноннкештоль».
Ноннка, пятидесятилетняя дебёлая тётка, торговала на этой улице левым спиртом. Раз в неделю оптовик привозил ей турецкий спирт в пятилитровых пластиковых бутылях с надписью «Очиститель», она разбавляла его водой, по настроению, и разливала эту дрянь по поллитровкам и чекушкам. Она прекрасно понимала, чем она торгует. И знала об этом не понаслышке. От регулярного потребления её продукта, её двадцатипятилетний сын и её муж умерли, один за другим, в течение полугода. Она повинилась перед ними своеобразно – поставила очень дорогие памятники на могилах. И после этого, она считала, что никто ни в чём не мог её упрекнуть. Немало мужиков, из числа её клиентов, с этой и соседних улиц, схоронили за три года, как она начала свой бизнес. Вот с ней-то и боролся Николай Иванович, спроваживая с улицы любителей «Очистителя». Кого обманом, кого угрозами, кого простым убеждением. Самые преданные Ноннкины поклонники старались избегать встреч с Николаем Ивановичем, из-за его морального давления. Ноннка даже жаловалась на старика участковому, что тот чинит препятствия её предпринимательской деятельности. Участковый сделал попытку поговорить со стариком на эту скользкую тему, и сразу пожалел об этом. Николай Иванович в ответ милиционеру нашёл настолько простые и ёмкие слова, что участковый больше к этому вопросу не возвращался. И на этой улице он больше никогда не показывался. Теперь Ноннке приходилось кататься через весь город к участковому, чтобы оплачивать его покровительство.
Когда Евгений и Александр появились на его улице, Николай Иванович не решился сразу задать им свой «Кноннкештоль», уж никак они не были похожи на Ноннкиных клиентов. Но на всякий случай, а больше из любопытства, Николай Иванович решил понаблюдать за друзьями. Он прошёл мимо них, пытаясь что-нибудь расслышать, потом свернул на соседний проулок, потом вернулся и встал невдалеке от друзей. Когда они его заметили, он выдал свой коронный «Кноннкештоль».
Александр и Евгений переглянулись, не поняв услышанного.
– Это он по-немецки, что ли? – удивился Евгений. – Нихт ферштейн, дедушка!
– Я говорю: Ноннку ищите, за бутылкой пришли? – задал, более развёрнутый вопрос, Николай Иванович.
– Нет, – первым сообразил Евгений, – у нас тут, скорее, научно-исследовательская экспедиция.
Старик обрадованный возможностью хоть с кем-то сегодня поговорить, подошёл ближе:
– Не надо, никогда у неё не берите. Вы же молодые, здоровые, а у Ноннки один спирт синтетический.
– Дед, примем к сведению,– пообещал Евгений. – Спасибо за предупреждение.
Николай Иванович, довольный завязавшимся разговором, подошёл ещё ближе и решил задать друзьям вопрос терзающий его, по-видимому, уже долгое время:
– Вот самогонку она раньше гнала. Что, скажешь, плохая самогонка была?
– Нет, дед, – ответил Евгений, – не помню, чтобы я такое говорил.
– Ну вот. А теперь? Сколько она, змеюка, людей потравила. Оно ей всё аукнется, вот увидите.
– Всё, дед, замётано – к гадюке мы не пойдём. – Евгений всё-таки не забыл, что пришли они сюда по делу. – Скажи-ка нам лучше, ты на этой улице всех знаешь?
Старик всем своим видом продемонстрировал такое неподдельное недоумение от услышанного вопроса. Он заглядывал друзьям прямо в глаза и улыбался, словно не понимая, всерьёз ли его об этом спрашивают. Как если бы ему вдруг задали вопрос: «Почему дважды два – четыре?». И у старика были на то причины. Сейчас объясню.
Николай Иванович Тихонов жил на этой улице с самого её основания в 1952году. На этой улице стоят два дома, в строительстве которых, Николай Иванович принимал активное участие. Это его собственный дом и дом Дмитрия Алексеевича Амосова, которого он считал самым близким человеком.
Николай Иванович и Ольгин дед познакомились на Курском вокзале Москвы в июне 1945года. Дмитрий Алексеевич, сидел на чемодане, на перроне, и ожидал поезд до Владимира. В тот день вокзальная милиция отлавливала беспризорников. Одного такого, это был Колька Тихонов, мимо Дмитрия Алексеевича вёл молодой сержант.
– Что, не хочешь в детприёмник? – спросил Дмитрий Алексеевич насупившегося парнишку.
– А кому охота с волей расставаться, – пробурчал Николай и добавил, чтобы слышал, держащий его за шиворот, милиционер, – всё равно, ведь, сбегу. Как Монте-Кристо.
Дмитрий Алексеевич засмеялся и обратился к милиционеру:
– Сержант, отпусти парнишку.
Просьба сержанту не понравилась, и он собирался ответить грубо, но после того, как Дмитрий Алексеевич поднялся, и стали видны его награды, и сидевшие рядом на своих узлах фронтовики тоже привстали, он козырнул, отпустил Николая и удалился с перрона. Дмитрий Алексеевич накормил Николая и расспросил его о родителях и дальнейших планах Николая на жизнь. Отец и мать Николая погибли вместе в первые месяцы войны, а о других своих родственниках он ничего не знал. Дмитрий Алексеевич сам в 20-х годах потерял родителей, бродяжничал, и едва остался жив. Дмитрий Алексеевич предложил Николаю поехать с ним во Владимир. На тот момент, у Николая были другие планы на свою жизнь, но что-то заставило его довериться этому офицеру. К тому же, он медик, как и его погибшие родители. Скоро Николай понял, что эта встреча – подарок судьбы, а подарки надо ценить. Дмитрий Алексеевич стал ему и отцом, и старшим братом, и учителем, а чуть позже, даже свояком.
Во Владимире им приходилось жить, то при госпитале, то в съёмных комнатах. К учёбе в школе Николай не проявил ни малейшего интереса. Пытался убедить Дмитрия Алексеевича, что его нежелание ходить в школу, это последствие глубокой психической травмы. Дмитрий Алексеевич согласился, что лень – это действительно глубокая психическая травма. Единственно, к чему пристрастился Николай – это к чтению. Дмитрий Алексеевич сам был заядлым книгочеем, и все положенные ему наградные тратил на покупку книг.
В шестнадцать лет Николай официально начал свою трудовую деятельность в госпитале на должности медбрата. Но большую часть рабочего времени, он проводил в госпитальном гараже, увлечённо потроша внутренности различным механизмам.
В 1952году Николай и Дмитрий Алексеевич в один день женятся на сёстрах Фогель. Дмитрий Алексеевич, а ему уже было сорок два, взял себе в жёны старшую сестру Марию. А Николаю досталась младшая Анна, его ровесница. Конечно, если честно, в женитьбе Николая, больше сыграло свою роль желание во всём подражать Дмитрию Алексеевичу, но впоследствии, жалеть о своём выборе ему не пришлось. В тот же год построили они свои дома, на выделенной им земле. Выстроились в рекордные сроки – стройкой руководили сёстры Фогель, вернее, теперь уже Мария Амосова и Анна Тихонова. Их дома стали первыми на этой улице, первыми во многих смыслах.
Теперь-то вы понимаете, почему вопрос Евгения, вызвал у Николая Ивановича такое замешательство.
– А кому ж ещё знать, как не мне, – сказал Николай Иванович. – А вы кого здесь ищете?
– Ольгу, – Евгений показал рукой в сторону дома, – Вот это, Ольгин дом?
– Какой?– спросил старик, глядя не по направлению руки Евгения, а прямо ему в глаза.
– Да вот этот, вот этот, – Евгений ещё несколько раз энергично махнул рукой в сторону дома.
– Какой Ольги? – старик продолжал смотреть на Евгений в упор.
– Молодая такая, симпатичная. Её дом?
– А фамилия-то как?
– Не помню, забыл. Родинка у неё вот здесь, – показал Евгений на своём лице.
– Учительница, что ли?
– Не знаю. – Евгений тяжко вздохнул и решил дать старику ещё одну подсказку, – волосы у неё такие, не слишком тёмные, вот до сюда.
– А-а, – дошло до старика, – так тебе, может Ольгу надо?
– А я как сказал?
– Ольга, учительница. Волосы у неё с родинкой, точно, – вспомнил дедушка. – Так она дальше живёт, на соседней улице, через два прогона. Точно тебе говорю, к бабкам не ходи.
Как ни убедителен был дедушка, а Евгений сомневался:
– Да нет, быть не может, – и тут он замечает, выходящую из соседнего двора высокую пожилую женщину. – А вот мы сейчас у бабушки и спросим.
Но вперёд Евгения к бабушке двинулся старик:
– Смотри тут чего, Анюта. Ребятишки учительницу с волосами искали, да улицей промахнулись, – при этом старик, стараясь, чтобы не заметили друзья, руками и лицом подавал бабушке какие-то знаки.
Бабушка спокойно прошла мимо старика, не реагируя на его тайные предупреждения, словно он, до этого, только так и общался с ней. Она взглянула на друзей и повернулась к старику:
– Что ты всех баламутнишь всегда. Вот он, – она показала на Евгения, – Олюшку нашу вчера провожал.
– Точно, – пришёл в себя Евгений. – Это же вы вчера мне в глаза слепили, когда телеграмму принесли. Тётя Аня. Я вас по голосу, по акценту узнал. Всё, точно этот дом, – радостно сообщил он этот очевидный факт Александру, и взгляд его переместился на старика. – А ведь ты, дедушка, нас отсюда явно сплавить хотел. Зачем?
Старик не считал это проступком:
– А вдруг вы бандиты какие, домушники? Посуди сам: дом не знаю, фамилию не помню – чего пришли? Подозрительно.
– Мы просто в гости пришли, – признался Евгений. – Познакомиться.
– Здрасьте-пожалуйста! Да как же это по вам поймёшь, что вы в гости пришли? – усмехнулся дедушка. – Ну, цветы, ну, конфеты – это я ещё допускаю, что это излишество. Но за знакомство вы чай будете пить что ли?
Поняв, куда ведёт цепь незамысловатых дедушкиных рассуждений, бабушка остановила его:
– Ну, Николай-искушатель, всё ты всегда к бутылке приведёшь.
– Да кто ещё молодёжи подскажет, как по-правильному, Анюта? Я же не для себя стараюсь.
– Действительно, – согласилась бабушка, – кто ещё молодёжь такому научит, кроме тебя? Не знаю таких людей.
Александр, как вы заметили, в разговор не вступал. Он вообще все разговоры, кроме как о литературе, о философии и о науке, ну, ещё немного о политике, считал пустыми. Разговаривать с ним на бытовые и повседневные темы было невозможно. Более пяти минут он не выдерживал и внутренне начинал психовать. Он искренне не понимал, как можно толковать о мелочах. Сам-то он всегда был занят обдумыванием задач вселенского значения и заниматься вопросами обывательского направления, он считал ниже своего достоинства. С такой мамой, как Анастасия Сергеевна, это было возможно. Всю хозяйственную деятельность, от закупки продуктов до ремонта квартиры, она вела одна, без участия сына.