Золотой век человечества – что было, то и будет. Психологическое исследование - Виктор Петров 6 стр.

Операция искусителя удалась. Произошло то, что Библия называет грехопадением. Но падшие Адам и Ева не стали могущественнее, напротив, сразу почувствовали смятение, неуверенность, страх. Своим обещанием: «Будете, как боги, знающие…» – искуситель привел людей к утрате высшего знания, обусловленного связью с кладовыми вечности. И навязал взамен знание «от плодов земных» – оторванное от вечной мудрости и поэтому всегда непрочное, колеблющееся, вызывающее споры, заставляющее разрываться в болезненных внутренних противоречиях и неизменно заводящее в кризисные состояния и тупики.

Грехопадение прародителей человечества стало, согласно Библии, причиной начавшегося опускания людей в греховность, зло, жизнь во лжи и постоянной опасности. Оказалось, что первая угроза благополучию человека, пришедшая в виде искушения стать выше Бога, – прародительница всех последующих угроз и опасностей. Они и в дальнейшем, как правило, являлись людям в виде земных искушений властью, богатством, обретением того или иного превосходства над людьми.

Индийский мыслитель Шри Ауробиндо видит в символическом, по его словам, изображении книгой Бытия падения человека его отход от «полного и чистого признания Бога и самого себя, или, скорее, Бога в самом себе, в сторону разделяющего сознания». И считает этот отход плодом реального бытия. «Это и есть тот плод, что съели Адам и Ева», а теперь съедает любая душа, искушаемая земной жизнью и разумом (132).

Однако, даже изгнав людей из рая, Господь вначале не оставлял их без своей поддержки. И эта уже земная жизнь большого числа людей длительное время оставалась для них золотым веком. Но они продолжали отпадать от Бога – по мере нарастания внутренней порочности, в том числе под непрекращающимся влиянием темных сил мироздания. Неизбежным следствием этого процесса стала все большая концентрация в жизни лжи, насилия, безнравственности. Все чаще именно лжецы и насильники, прямо или косвенно, устанавливали нужные им жизненные ценности и нормы поведения. Сохранившие веру были «побиваемы камнями, перепиливаемы, подвергаемы пытке, умирали от меча, терпели недостатки и скорби… скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли» (К евреям 11:38).

Перспективы и пути возвращения к Богу наиболее полно, в завершенном виде показывает Новый Завет. Благая весть Спасителя – своего рода программа «обновления людей Святым Духом» и, по сути, возвращения их к духовным и жизненным ценностям золотого века. Христос не видит спасения человечества в изменении обстоятельств внешней жизни: «Царство мое не от мира сего».

Собственным примером Христос показывает пренебрежение к тем внешним ценностям, которыми живут люди. Он решительно отвергает попытки дьявола соблазнить его властью, возможностью господствовать над миром. Согласно Новому Завету, пытаясь ввести в искушение постившегося в пустыне Христа, диавол поднимается с Ним на гору, «показывает все царства мира» и говорит: «Все это дам Тебе, если падши поклонишься мне». На что Иисус отвечал ему: «Отойди от меня, сатана; ибо написано: “Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи”» (Мф. 4:8–10).

Спасение для людей он видит во внутренней перестройке – через осознание своей греховности, покаяние – и обретение в конечном счете Божьей благодати. Возвращение к Богу означает у Христа не только восстановление безоговорочной веры в него, но и необходимость все в этом мире делать для Него, постоянно думать о том, как любое действие оценит Господь. По его убеждению, сделанное для Бога и полезное Ему без каких-либо исключений и оговорок будет полезным каждому отдельному человеку, каждому народу, всему человечеству в целом: «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи».

Однако спасительная миссия Христа полным успехом не увенчалась. И после его ухода главными для людей остались все те же жизненные ценности. Они продолжали жаждать богатства, власти, господства над окружающими и надеяться, что через победы в этих сферах сумеют обеспечить себе безопасность и счастье. Древние евреи не поняли Иисуса и требовали от него решения конкретных задач, хотели, чтобы он стал их царем и обеспечил сытую, беззаботную жизнь. Когда он отказался заниматься мирскими делами – ввиду их неизбежной тупиковости без решения главной, духовной проблемы, – дружно потребовали от римского прокуратора: «Распни его!» Христос был распят и пока остается для нас в этом положении. Ибо до сих пор людские просьбы к Спасителю и требования к земным «прокураторам» не изменились.

У человека остается возможность вернуться к Богу. Но все более загроможденным, заросшим бурьяном и заваленным буреломом оказывается обратный путь. Однако он не замурован окончательно, дверь в былую, райскую жизнь, жизнь по Слову Господнему не заперта полностью и окончательно. Господь ждет возвращения человека, но не обещает, что это возвращение будет легким. Видимо, на обратный путь для ликвидации греховных завалов уже потребуется Апокалипсис.

Библейский миф о жизни первых людей, причинах их грехопадения, потери рая и перехода в страдательную земную жизнь получил позже полное признание в христианском (иудейском и отчасти мусульманском) вероучении, даже стал одним из важнейших религиозных догматов. Следовательно, у версии о существовании золотого века есть точно такие же основания стать догматом для всего учения о бытии человечества и человеческой природе.

1.4. Фантастическая версия Ф. М. Достоевского

…Там, где не хватает документов, должно быть чутье, способное проникать за века.

В. Г. Распутин, писатель

Свидетельства выдающихся людей – гениев литературы и искусства, отдельных мыслителей, – способных через вдохновение и прозрение ощущать нечто истинное, закрытое для большинства людей привычным, суетным, оказываются нередко важнее научного знания. Не случайно говорят: гении рождаются зрячими. Им дана способность проникать за пелену устоявшихся представлений и видеть то, что освещено светом неземного, высшего знания.

Когда речь идет о понимании человека и его бытия (в прошлом, настоящем и будущем), то здесь, несомненно, гением первой величины является Ф. М. Достоевский. Не случайно С. Цвейг называл его «психологом из психологов», а Н. А. Бердяев – «великим антропологом». «Я знаю только одного психолога – это Достоевский», – вопреки своей традиции низвергать все земные и небесные авторитеты писал Ф. Ницше, имевший, кстати, собственный и далеко не поверхностный взгляд на человека.

Познание человека – во многом божественная проблема, связанная с нашей способностью понять иное, высшее бытие. Как показывает история, научные анализы могут осветить в ней лишь нечто внешнее (поведенческое, телесное); проникновение же в подлинные глубины внутреннего мира человека возможно лишь с помощью особой, данной свыше способности – через вдохновение, прозрение, интуитивное постижение.

Такая способность у Ф. М. Достоевского была. Об этом, в частности, свидетельствует тот факт, что его творения, подобно библейским текстам, неподвластны времени. Весь ХХ век ждали «кончины» героев Достоевского и его самого как классика (гения) – мол, все написанное им устарело, осталось в ХIХ веке, в старой мещанской России. На каждом историческом переходе предсказывали утрату интереса к Достоевскому: после падения самодержавия в России; в середине ХХ века, когда начался бум интеллектуализации населения; после развала Советского Союза и победы «мозговой цивилизации» Запада. Ничего подобного не произошло. Объяснение этому только одно – его герои в своей сути и практическом бытии были и остаются истинными. Писатель сумел показать человека не в каком-то стандартном, цивилизованном и привычном для общественного мнения варианте, а в сложном переплетении его изначальной божественной красоты и навязанной ему жизнью искаженности, порочности.

Все основные герои Достоевского – Раскольников, Долгорукий, Ставрогин, Версилов, Карамазовы, Голядкин, герой «Записок из подполья» – бесконечно противоречивы. Они – в непрерывном движении между добром и злом, великодушием и мстительностью, смирением и гордыней, способностью исповедовать в душе высочайший идеал и почти одновременно (или через мгновение) совершать величайшую подлость. Их удел – презирать человека и мечтать о счастье человечества; совершив корыстное убийство, бескорыстно раздаривать награбленное; постоянно находиться в «лихорадке колебаний, принятых навеки решений и через минуту опять наступающих раскаяний».

Писателя всегда интересовали истоки столь сложного переплетения добра и зла в натуре человека. Был ли он когда-либо чистым, искренним в своих проявлениях, достойным называться «сотворенным по образу и подобию Божьему»? Что преобладало в нем изначально? Откуда нравственные нечистоты? Когда и как случилось перерождение? Еще одна ключевая для писателя проблема: человек с Богом в душе и человек, утративший связь с Богом, – есть ли разница между ними? Для Достоевского она была принципиальной. Здесь он видел корни, с одной стороны, высших устремлений, с другой – низменных проявлений людей. Достаточно вспомнить его утверждение: «Если Бога нет, то все позволено».

Безусловно, Достоевский хорошо знал Священное Писание, а также работы Платона и других античных философов, древние мифы и легенды, содержащие представления о доисторическом золотом веке человечества. Наконец, он изложил – на редкость образно и убедительно (поистине гениально!) – собственную версию того, что произошло на заре человеческой истории. В фантастическом рассказе «Сон смешного человека» писатель рисует картину счастливого и безопасного бытия «людей солнца», а затем показывает процесс трансформации их сознания и переход к жизни в условиях известного читателю времени.

Излагая суть рассказа, нам придется чаще обычного прибегать к прямому цитированию, ибо лучше Достоевского описать тончайшие нюансы динамики внутреннего состояния его героев невозможно.

Начинается рассказ с показа мерзостей земной жизни. Со свойственным писателю мастерством он рисует не прекращающийся ни днем, ни ночью «содом» отношений между людьми на всех уровнях социума – неутихающие страхи за свою жизнь и вечные страдания, постоянно тлеющую готовность к самоубийству. По его определению, жизнь, в которой полностью опошлена определяющая, сущностная для человека способность любить, рано или поздно, но неизбежно наполняется ложью, завистью, неизбывной внутренней тоской и ненавистью к окружающим и в конечном счете мучительными самотерзаниями. «Мы истинно можем любить лишь с мучениями и только через мучение! Мы иначе не умеем любить и не знаем иной любви». С особым негодованием автор пишет о пренебрежительном, а то и просто подлом отношении к детям и подросткам, к их отчаянию, просьбам.

Достоевский умел показать «мерзости жизни» на все времена. Поэтому, рассказывая о ХIХ веке, он будто смотрел через столетия в век двадцать первый. Кроме того, описывая с предельной выразительностью текущие жизненные невзгоды людей, автор дает нам возможность при чтении последующих страниц рассказа, что называется, «почувствовать разницу».

Согласно сюжету рассказа, его герой, будучи уже на пределе своих страданий, во сне оказывается на иной планете, внешне похожей на Землю и в то же время качественно отличной от нее. Сама атмосфера здесь по-другому влияла на внутреннее состояние человека, его настроение. Все вокруг «сияло каким-то праздником и великим, святым и достигнутым наконец торжеством».

На планете героя рассказа встретили полностью счастливые «люди солнца», живущие райской жизнью: «…о, как они были прекрасны! Никогда я не видывал на нашей земле такой красоты в человеке. Разве лишь в детях наших, в самые первые годы их возраста, можно бы было найти отдаленный, хотя и слабый отблеск красоты этой… в словах и голосах этих людей звучала детская радость».

Почти физически ощущался принципиально иной характер отношений между людьми. Все определяла никогда не ослабевающая готовность каждого из них испытывать подлинную любовь к своим собратьям и постоянно ощущать ответную любовь к себе. Точно так же, на взаимной любви, строились отношения с окружающим миром, с Природой. Это было Царство любви. С любовью люди относились к растениям, разговаривали с ними, и казалось, «что те понимали их». Точно так же смотрели они на животных, и те жили с ними мирно, «побежденные их же любовью». Повинуясь общей атмосфере, «ласковое изумрудное море тихо плескало о берега и лобызало их с любовью, явной, видимой, почти сознательной. Высокие, прекрасные деревья стояли во всей роскоши своего цвета, а бесчисленные листочки их, я убежден в том, приветствовали меня тихим, ласковым своим шумом и как бы выговаривали слова любви». Столь же очевидными были проявления любви в отношениях людей с Богом и вечностью, с которыми они находились в постоянной связи.

«Люди солнца» всё (!) знали и понимали без лишних слов. Даже не расспрашивая пришельца, они догадались, что его многие годы сопровождали и терзали внутренние мучения. И тут же постарались «согнать поскорее страдание с лица» его. У них было некое иное, высшее знание (точнее – всезнание), принципиально отличное от того, что мы получаем на земле. «Мне… казалось неразрешимым то, например, что они, зная столь много, не имели нашей науки… знание их восполнялось и питалось иными проникновениями, чем у нас на земле… Но знание их было глубже и высшее, чем у нашей науки».

Их не мучили потребительские запросы и стремления к прогрессу, поэтому они всегда были спокойны и доброжелательны. Люди были резвы и веселы, как дети. «Они блуждали по своим прекрасным рощам и лесам, они пели свои прекрасные песни, они питались легкой пищею, плодами своих деревьев, медом лесов своих и молоком их любящих животных. Для пищи и одежды своей они трудились лишь немного и слегка».

«У них почти совсем не было болезней, хоть и была смерть, но старики их умирали тихо, как бы засыпая». При этом не было скорби окружающих. «Подумать можно было… что земное единение между ними не прерывалось смертию». Люди не понимали разговоров о вечной жизни, ибо она не составляла для них вопроса. «У них не было храмов, но у них было какое-то насущное, живое и беспрерывное единение с Целым вселенной». У них «не было веры», но было ощущение своего непрерывного соприкосновения с вечностью и чем-то высшим во вселенной. Поэтому мгновения смерти они ждали «с радостью, но не торопясь, не страдая по ним, а как бы уже имея их в предчувствиях сердца своего».

Достоевский видит прямую связь этой счастливой земной жизни с библейским преданием об Эдеме. «О, я тотчас же, при первом взгляде на их лица, понял все, все», – восклицает его герой. «Это была земля, не оскверненная грехопадением, на ней жили люди не согрешившие, жили в таком же раю, в каком жили, по преданиям всего человечества, и наши согрешившие прародители, с той только разницей, что вся земля здесь была повсюду одним и тем же раем». Принципиально важно утверждение «вся земля». Великий психолог не считает нужным рисовать счастливую жизнь, обнаруженную героем рассказа, как некое исключение из общего правила, присущее лишь небольшой части людей (например, только двум прародителям человечества в Эдеме). Он убежден, как бы обобщая свидетельства древних мифов, что такая жизнь на определенном ее этапе была повсеместной на всей территории земли. Типичным стало и ее падение.