Терпеливая работа марксистов в конце концов принесла свои плоды. Народники, упрекавшие членов группы Плеханова в сектантстве и смутьянстве, боялись только одного – того эффекта, который производил марксизм на последователей народнических идей. Трудно переоценить влияние таких работ, как «Наши разногласия» (1885), на молодых российских революционеров, которые страстно искали выход из того очевидного тупика, в котором оказалось народничество. Сдвиги в правую сторону среди вождей народнического движения достигли кульминации благодаря открытому ренегатству Тихомирова, который в 1888 году издал брошюру под названием «Почему я перестал быть революционером». Отступничество Тихомирова стало объектом многих полемических работ Плеханова.
Крах былого революционного народничества оказал глубокое влияние на российскую молодёжь, разделив её на пролиберальных сторонников реформ и лучших представителей юного поколения, стремящихся найти дорогу к революции. В конце 1887 года Софья Михайловна Гинсбург, недавно вернувшаяся в Россию, взволнованным тоном писала лидеру народников П. Л. Лаврову:
«“Наши разногласия”, “Социализм и политическая борьба” имеют своё влияние, и влияние сильное, с которым нам придётся считаться. <…> Значение личности, значение интеллигенции в революции совершенно уничтожается ими, и я лично видела людей, разбитых его [Г. В. Плеханова] теориями. И главное – его тон, смелый, как бы уверенный в правоте, его уничтожение всего прежде существующего, низведение деятельности предшественников к нулю – всё это положительно влияет…»[55]
Письмо Гинсбург показывает, как без прямого участия русских марксистов новые группировки, сконцентрированные внутри страны, обсуждали неудачи прошлого, оценивали соотношение сил и искали новый путь. Идеи Плеханова упали на плодородную почву. К 1890 году группа «Освобождение труда» начала пользоваться большим авторитетом среди марксистской молодёжи, а имя Плеханова гремело в каждом пропагандистском кружке и в каждом полицейском участке России.
Смешанное и неравномерное развитие
К концу 1860-х годов в стране насчитывалось только 1 600 километров железных дорог. За последующие два десятилетия эта цифра выросла в пятнадцать раз. В промежутке между 1892 и 1901 годами было построено не менее 26.000 километров стальных путей. Наряду с Москвой и Санкт-Петербургом возникли новые промышленные центры: Балтика, Баку и Донбасс. В период с 1893 по 1900 годы нефтедобыча выросла в два раза, а добыча угля – в три раза. Промышленный рост, однако, не имел того органического характера, который был присущ английскому варианту капитализма, описанному Марксом в «Капитале». Освобождение крестьян в 1861 году создало важнейшую предпосылку для развития капиталистических отношений. Но российская буржуазия объявилась на мировой арене слишком поздно, чтобы воспользоваться этой возможностью. Ничтожные и слаборазвитые силы российского капитализма не могли составить конкуренцию мощной, влиятельной буржуазии Западной Европы и Америки. Подобно бывшим колониальным странам, Россия в значительной степени зависела от иностранного капитала, который сокрушительно доминировал в её экономике, контролируя в первую очередь финансово-банковскую систему.
«Слияние промышленного капитала с банковским, – пишет Троцкий, – проведено было в России опять-таки с такой полнотой, как, пожалуй, ни в какой другой стране. Но подчинение промышленности банкам означало тем самым подчинение её западноевропейскому денежному рынку. Тяжёлая промышленность (металл, уголь, нефть) была почти целиком подконтрольна иностранному финансовому капиталу, который создал для себя вспомогательную и посредническую систему банков в России. Лёгкая промышленность шла по тому же пути. Если иностранцы владели в общем около 40 % всех акционерных капиталов России, то для ведущих отраслей промышленности этот процент стоял значительно выше. Можно сказать без всякого преувеличения, что контрольный пакет акций русских банков, заводов и фабрик находился за границей, причём доля капиталов Англии, Франции и Бельгии была почти вдвое выше доли Германии»[56].
Проникновение иностранного капитала в Россию дало резкий толчок экономическому развитию, пробудив спящего гиганта от двухтысячелетнего варварского сна и устремив его в новую эпоху. Но именно это породило в обществе взрывоопасную ситуацию. Огромное число крестьян было вырвано из консервативного деревенского уклада и втянуто в ад крупной капиталистической промышленности.
Марксистская концепция смешанного и неравномерного развития нашла своё блестящее подтверждение в чрезвычайно сложных общественных отношениях России на рубеже веков. Бок о бок с феодальными, полуфеодальными и даже дофеодальными способами производства выросли современные заводы, возведённые французами и англичанами по последнему слову техники. То же самое можно видеть сегодня в странах так называемого третьего мира, наиболее ярко – в Юго-Восточной Азии первой половины 1990-х годов. То, что происходит здесь, удивительным образом напоминает нам о событиях в России столетней давности. Политический результат, к слову, может оказаться таким же. Развитие промышленности в таких условиях выступает как стимул к революции. Пример России показывает, как быстро может произойти революция. Стремительное развитие капитализма в 1880-х и 1890-х годах привело к столь же стремительному пробуждению пролетариата. Волна стачек 1890-х годов играла роль подготовительной школы для революции 1905 года.
Всего за тридцать три года – с 1865 по 1898 годы – число фабрик и заводов, на которых работало больше ста человек, удвоилось: с 706.000 до 1.432.000. К 1914 году более половины всех промышленных рабочих работало на предприятиях с занятостью более 500 человек, а четверть – на предприятиях с занятостью более 1.000 человек. Такого не было ни в одной другой стране мира. Уже в 1890-х годах семь крупнейших фабрик Украины использовали две третьих всех рабочих металлургической промышленности России, а заводы Баку – почти всех нефтяников. До 1900 года Россия была крупнейшим мировым поставщиком нефти[57].
Но, несмотря на бурный подъём промышленности, российское общество в целом характеризовала крайняя отсталость. Масса населения по-прежнему жила в деревне, где в результате европейского аграрного кризиса в 1880-х и в начале 1890-х годов началась глубокая классовая дифференциация. Падение цен на зерно разрушило целые слои крестьянства; пагубный характер этого явления представлен в творчестве А. П. Чехова, например в рассказах «Мужики» и «В овраге». Сельский полупролетарий, лишившись земли, был вынужден продавать свою рабочую силу в окрестных деревнях. Это стало обычным явлением. На другом конце социального спектра возник новый класс сельских капиталистов – кулаки, которые, обогащаясь за счёт бедной деревни, могли себе позволить выкупить землю у прежних землевладельцев. Эта ситуация с большим остроумием и проницательностью отражена Чеховым в пьесе «Вишнёвый сад».
Царский режим прилагал все усилия для укрепления сельской общины. Однако мир, который, по мнению теоретиков народнического движения, должен был стать фундаментом для крестьянского социализма, стремительно приобрёл классовые контуры. Кто не мог найти работу в деревне, шёл в города, пополняя огромный резерв дешёвой рабочей силы для новых капиталистических предприятий. Быстрый рост промышленности привёл к росту классовой поляризации внутри крестьянства, создав класс зажиточных крестьян, или кулаков, и массу безземельных сельских бедняков, которые всё чаще подавались в города в поисках работы. Ожесточённые споры между марксистами и народниками о неизбежности капитализма были в конечном итоге урегулированы самой жизнью. Ранние работы Ленина, такие как «Новые хозяйственные движения в крестьянской жизни», «По поводу так называемого вопроса о рынках» и «Развитие капитализма в России», были написаны для сведения счётов с народниками. Но, в отличие от более ранних сочинений Плеханова, эти работы опираются на неопровержимый язык фактов, цифр и доказательств.
Развитие капитализма в России также означало и развитие пролетариата, который вскоре возвестил всё общество о своём намерении встать в первые ряды борцов за общественные перемены. Высококонцентрированная российская индустрия в кратчайший срок создала промышленную резервную армию труда, состоящую из организованных и дисциплинированных рабочих, размещённых в стратегических точках общества и экономики. Статистика стачечного движения свидетельствует о росте уверенности и классового сознания российских рабочих в этот период[58].
Таблица 1.1 – Стачечное движение в России
Весной 1880 года промышленность поразил долгосрочный кризис. Началась массовая безработица, работодатели безжалостно урезали и без того мизерную заработную плату. В дополнение к основным проблемам рабочих постоянно угнетали мелкими ограничениями и произвольными правилами, созданными специально для того, чтобы держать пролетариат в подчинении. Так, например, вводились штрафы за целый ряд реальных или мнимых преступлений против работодателей. В 1885–1886 годах возмущённые и недовольные рабочие подняли в Москве, Ярославле и Владимире волну трудовой агитации. Кульминационным моментом стала забастовка на Никольской мануфактуре, принадлежавшей Т. С. Морозову.
Одиннадцать тысяч рабочих мануфактуры выразили недовольство тем, что им пять раз за два года снижали заработную плату. Рабочих не устраивало, что подавляющее число штрафов налагалось на них за пение, громкие разговоры, прохождение мимо кабинета начальства с покрытой головой и т. д. Эти штрафы составляли в среднем четверть заработной платы, а порой и половину. Скрытый гнев и расстройства, накопленные в годы мелких волнений, краж и произвола, разразились стихией 7 января 1885 года. Лидер забастовки Пётр Анисимович Моисеенко (1852–1923), опытный революционер и бывший член «Северно-русского рабочего союза» Степана Халтурина, отбывал срок в сибирской ссылке. Замечательный человек, один из прирождённых вождей рабочего класса, Моисеенко писал впоследствии, что он сначала научился понимать, а потом действовать[59].
Разъярённые рабочие разгромили фабричную продуктовую лавку, в которой они были вынуждены покупать еду по завышенным ценам благодаря системе выдачи заработной платы товарами, и дом ненавистного им мастера Шорина. Владимирский губернатор, встревоженный этими актами насилия, отправил на место военный патруль и казаков. Рабочие адресовали губернатору требования, но были встречены репрессиями. Под арест попали шестьсот рабочих. Войска окружили завод и, угрожая рабочим штыками, заставили их вернуться к работе. Подавленный дух рабочих, однако, ещё в течение месяца не позволял фабрике вернуться на прежний уровень производственных показателей.
Морозовская стачка потерпела поражение. Однако она повлияла на умы рабочих по всей России и подготовила почву для массовых забастовок в следующем десятилетии. На суде над бастующими, который проходил во Владимире в мае 1886 года, Моисеенко и другие обвиняемые организовали энергичную защиту и предъявили столь сокрушительные обвинения организаторам текущих фабрично-заводских условий, что все обвинения судом в итоге были сняты, а рабочие получили поддержку. Приговор суда взрывной волной пронёсся по всему российскому обществу. Реакционная газета «Московские ведомости» встревоженно восклицала:
«Но с народными массами шутить опасно. Что должны подумать рабочие ввиду оправдательного приговора Владимирского суда? Весть об этом решении мгновенно облетела весь этот мануфактурный край. Наш корреспондент, выехавший из Владимира тотчас после состоявшегося приговора, уже слышал о нём на всех станциях…»[60]
Морозовская стачка выявила огромную потенциальную силу пролетариата. Этот урок не прошёл даром для царского режима, который, несмотря на поддержку фабрикантов, всё-таки пошёл на уступки рабочим. 3 июня 1886 года был принят закон о штрафах, который ограничивал число наказаний и запрещал перевод штрафных денег в прибыль (эти деньги допускалось расходовать только на пособия рабочим). Реформа, как правило, есть побочный продукт революционной борьбы трудящихся за изменение общества. Как и билль о десятичасовом рабочем дне, принятый в Великобритании в XIX веке, закон о штрафах был попыткой умиротворить рабочих и воспрепятствовать их движению в революционном направлении. Одновременно предполагалось заручиться поддержкой рабочих для обуздания требований буржуазных либералов. Столь «доброжелательное» законодательство не отменяло репрессивных мер против забастовок и депортацию активистов из рабочей среды. Но этот закон, вопреки ожиданиям, не достиг желаемого эффекта и не уменьшил масштаб стачечного движения. Морозовская стачка вдохнула мужество в сердца рабочих, а уступки, на которые пошло всемогущее самодержавие, показали, что рабочие могут достигнуть большего, если не прекратят смелую борьбу за свои интересы. В 1887 году общее число стачек превысило таковое за несколько предшествующих лет. Два года спустя заместитель министра внутренних дел В. К. Плеве был вынужден доложить Александру III, что 1889 год был «богаче 87 и 88-го беспорядками, вызывавшимися фабричными условиями»[61].
Стихийный рост стачечного движения указывает на то, что рабочие всё больше осознают себя как класс и как общественную силу. А если рабочий ещё и прогрессивный, как, например, Моисеенко, то он способен нащупать идеи, проливающие свет на положение рабочих и указывающие им путь вперёд. Это процесс имеет двойственный характер. С одной стороны, спонтанные вспышки недовольства в России часто сопровождались луддизмом[62], что свидетельствовало о некоторой неорганизованности и несознательности российского рабочего класса, вступившего на историческую арену. С другой стороны, забастовочное движение наглядно подтверждало теоретические аргументы Плеханова и группы «Освобождение труда». В раскалённой добела классовой борьбе началось объединение пока ещё малочисленных, слабых сил марксизма с могучим, но не до конца ещё сплочённым российским пролетариатом.
С марксистской точки зрения важность забастовки не ограничивается только борьбой за непосредственное изменение рабочего времени, заработной платы и других условий труда. Действительное значение всякой забастовки, даже неудачной, состоит в том, что рабочие, участвующие в ней, учатся. В ходе стачки рабочие вместе со своими семьями начинают понимать свою классовую роль. Они перестают думать и действовать как рабы и поднимаются до уровня настоящих, сильных умом и духом людей. Благодаря жизненному опыту и борьбе, особенно за нечто великое, массы начинают переделывать себя. Вслед за наиболее активными и сознательными рабочими массы, ощущая свои ограничения, выражают глубокое недовольство своей судьбой. Поражения чаще, чем победы, приводят рабочего-активиста к необходимости чёткого понимания механизмов общественно-политического и экономического развития.
Рост капиталистической промышленности сам по себе создаёт огромную армию пролетариата. Но даже самая лучшая армия будет побеждена, если ей не хватает генералов, майоров и капитанов, хорошо обученных военному делу. Стачечная буря 1880-х годов известила мир о том, что российский пролетариат готов к борьбе. Но она также показала слабость движения, его спонтанный, неорганизованный и бессознательный характер, а также отсутствие руководства. Армия была. Оставалось подготовить генеральный штаб. К такому выводу с необходимостью приходили наиболее сознательные рабочие. И, подобно рабочим-активистам из других стран, они серьёзно и целеустремлённо взялись за учёбу.