Но нет. По телефону поступил реальный вызов, сулящий, скорее всего, неприятности, ибо чего иного можно ждать от аэродрома под городом со смешным названием.
Фокин подумал о предстоящем сегодня еженедельном докладе министру обороны и нахмурился. Все – крик телефона в неурочный час, и неурочные, несерьезные воспоминания о светлячках, и навязший в зубах аэродром – все как-то связалось с малорослым тощим капитаном, его дерзкими голубыми глазами и голубыми петлицами.
5. Пепел Чернобыля
Жизнь полна тайн. Одна из самых главных эта: почему одной женщине довольно мимоходом обронить слово, бросить нечаянный взгляд, и ее не забудешь никогда; а другая – и красивая, и остроумная, но… Тайна сия велика есть, и натощак Першилин разгадать ее не тщился. Просто поставил задачу на будущее, углядев в проходе между столами Галину. Она катила тележку с тарелками, и головы летно-подъемного состава поворачивались вслед за старшей официанткой, как за солнцем подсолнухи.
Походка кинозвезды, точеная фигурка, тонкие черты всегда свежего лица – она знала себе цену. Злые языки утверждали, что Галя, работая до Группы войск в ресторане ленинградской гостиницы «Прибалтийская», знала себе точную цену в конвертируемой валюте. Гарнизонные кумушки донесли эти сведения до ушей Першилина – потенциальной жертвы нагулявшейся интердевочки.
Галина издали прицельно улыбнулась, вроде бы подтверждая слухи. Ее улыбка была предназначена Косте, только ему. Сегодня Першилин вообще был центром внимания, едва успевая отвечать на вопросы.
– И ногами на тебя не топал? – допрашивали соседи по столу о подробностях встречи с командующим Группой войск.
– Ногами топать ему было не с руки: в кресле сидел. Он сидел, а я, между прочим, стоял.
– Ишь, гордый, не понравилось. Скажи спасибо – отпустили с миром.
– Разве я напрашивался? А спасибо – за что? Что почти целую летную смену в приемной проторчал?
– Жалеть не будешь, Костя? На «салонах» служба, вестимо, не мед, но приглянись ты командующему…
– Не разговор, мужики. «Приглянись»… Что я, девушка? Отказался, и ладно.
– Вот и не ладно. Кадровики тебе не забудут.
– Я им тоже: постригли, как новобранца. А испугать меня нечем – трое по лавкам не сидят…
– Пока не сидят.
– И в обозримом будущем…
– Ой, Костя, не зарекайся! Это дело недолгое. Раз-два – и готово. Правда, Галочка?
– Не знаю, не пробовала… Гуляш, биточки по-киевски? Всем по-киевски? Но-но, руками не трогать!
– У меня жена в Питере уже третий месяц…
– Тем более, приедет скоро, мне глазоньки выцарапает. Как вот Косте. Костя, милый, кто тебя так приласкал?
Кровь прилила к щеке – не той, оцарапанной вчера острым осколком фарфора при стрельбе в тире, а другой. Евой поцелованной. Костя даже поперхнулся глотком кваса. Галя кулаком постучала по Костиной спине. В полную силу.
– Прошло?
– Угу, спасибо. Теперь вдобавок к царапине будут синяки.
– Подумаешь, – небрежно сверкнула Галя фирменной улыбкой. – Что такое лишний синяк для героя Чернобыля?
И повернулась на непостижимой высоты каблуках. Покатила дальше свою тележку, гибкой спиной выражая Косте свое «фи», но вместе с тем не лишая надежды на прощение в будущем. Каким образом ей это удавалось?
– Не теряйся, командир, – шепнул «правак» в экипаже Першилина летчик-штурман Женя Мельников. И за столом в столовой он тоже сидел по правую от Кости руку. – Така-а-а-я женщина встречается раз в жизни.
Костя предпочел не развивать тему. Налег на биточки, не поднимая больше глаз от тарелки. Но, как бы ни хотел, в поле зрения всегда оставалась расписная стена с чертовым реактором.
Это была целая история. Некогда, еще до Першилина, в полку транспортно-боевых вертолетов нес солдатскую службу выпускник художественного училища. Его неленивой кисти были обязаны все ленинские комнаты в казармах одинаковыми Кремлями с Красной площадью. А стену в столовой для возбуждения патриотизма и аппетита украсило хлебное поле. Даже в обрамлении березок оно смотрелось несколько уныло и пустовато, и художник допустил вольность.
Те, кто видел изображенную за краем поля церквушку с васильковым куполом и невесомым, словно паутинка бабьего лета, золотым крестом, утверждали: помимо воли и логики возникало желание заглянуть в сельский храм, может быть, даже свечку поставить святым, чьи имена забыты напрочь… Замполит обвинил художника в незнании жизни. Где, спрашивается, видел он подобное?
Замполит был прав не только по должности. Конечно, если и пережила какая сельская церквушка Гражданскую войну и коллективизацию, то использовалась в лучшем случае под склад. Да художник и не спорил, изобразив на месте церкви элеватор с красным флагом.
Во время еды элеватор маячил перед глазами Першилина, и кусок застревал в глотке. Это мрачное сооружение было очень похожим на четвертый энергоблок Чернобыльской АЭС, чье прожорливое жерло тоннами поглощало свинец и песок, десятками тысяч – человеческие судьбы. Среди желторотиков, брошенных на реактор, был и лейтенант Першилин…
Завтрак, сдвинутый из-за полетов на два часа вперед, подходил к концу. Вилки и ножи редко позвякивали в пустеющем зале, а за своим столом Першилин был последним. Галя подошла из-за спины, присела на свободный стул «правака». Кружевная наколка в темных волосах, кружевной фартучек не больше носового платка, пышная грудь в щедром вырезе кофточки. Да, с таким «штурманом» можно, пожалуй, далеко залететь. Голос Гали был между тем усталым:
– Ты так и не пришел…
– Когда? – спросил Костя и разом вспомнил: точно, пару дней назад он обещал заглянуть к девчатам в общежитие, наладить телевизор.
– Вчера. Сегодня. Когда-нибудь.
– Галчонок, извини меня, подлеца, все из головы вылетело со смотринами у командующего.
– А почему тебя хотят назначить?
Костя пожал плечами. На «салоны» обычно шли пилоты в возрасте, каким и был прежний командир экипажа майор Асютин. Полученная им на капитанской должности майорская звезда свидетельствовала о добрых отношениях с командующим. Такого же покладистого сорокалетнего капитана искали, но, видимо, не нашли кадровики. Начавшийся вывод войск Группы, да и метелка увольнений прошлись по авиации, подбирая всех, кто выслужил сроки, не годился по здоровью. Капитану Першилину не стукнуло и тридцати, но уже был у него и 1-й класс, и набранный за Полярным кругом опыт полетов в «сложняке».
– Наверное, понравился, – пошутил Костя.
– Да, – кивнула Галина. – Чувствую, кому-то ты понравился. Без шуток. Но я не ревнивая. Приходи, когда выберешь время. Посидим.
– Обязательно, – встал Костя из-за стола. – Я Марине обещал телик наладить.
– Вот видишь. – Галина тоже поднялась.
Костя видел – да, видел! – пышную белую грудь. Но – боковым зрением – и реактор на стене столовой.
– До вечера? – спросила она.
– До вечера еще надо дожить, – сказал Першилин без задней мысли. – За биточки передай поварихам спасибо.
– Обязательно, – грустновато улыбнулась Галка. – Передам. Большое русское мерси.
Костя не успел перекурить – автобус стоял «под парами», постреливая сизым выхлопным дымком. Подхватывая одинаковые брезентовые портфели, летчики занимали места, незлобиво толкались в дверях, а в окнах «пазика» горел уже первый луч рассвета. Солнце всходило над городком и аэродромом, все это Першилин видел тысячу раз, но и в тысячу первый сердце екнуло в груди радостно и тревожно, тревожно и радостно, как всегда бывало перед полетами.
По дороге на аэродром о ночном происшествии в гарнизоне вспомнили не в первую очередь. Содержание подброшенного на КПП письма было известно лишь командиру да переводчику, но догадаться нетрудно: очередная петиция какого-нибудь Движения за сохранность пыльцы на крыльях бабочек или экологического общества бойскаутов-евангелистов. Першилин вспомнил вчерашних подростков и девушку по имени Ева. Что он знает о них? По какому праву может осуждать вполне объяснимое желание – не просыпаться до зари от гула вертолетов?
– Вообще все это не смешно, – оживленно говорил Женя Мельников. – Общеевропейский дом, общеевропейский дом… Что мы скажем, когда выставят из него под зад коленом? А, командир?
Костя глядел в окно. Автобус катился мимо стоянки вертолетов. Чехлы сползали с лопастей винтов как чулки. И Першилин неожиданно ответил любимой присказкой Галки:
– Что? Большое русское мерси.
6. Последнее предупреждение
Серый клин шестиполосной автострады упирался в краешек солнца и как бы выталкивал светило из-за горизонта. Мол, пошевеливайся, лежебока, довольно дрыхнуть, пора трудиться. Ржанков припомнил реплику журнала «Штерн» по адресу «оссис» – бывших восточных немцев: «Начинайте наконец работать, ленивые скоты!» – и отчего-то не порадовался рассвету. Восходящее над Европой солнце представилось Геннадию Николаевичу в образе всесильной германской марки.
Грядет «четвертый рейх»? Да нет, американцы не позволят. Они сами будут рулить оккупированной Германией.
Ржанков опустил солнцезащитный щиток перед лобовым стеклом: яркий свет резал глаза после бессонной ночи. В дороге он постановил себе вздремнуть, зная, что впереди долгий и трудный день. Вначале мешал тугой ветер, шумевший у локтя, – Бокай выделил Геннадию Николаевичу свой уазик, у которого была снята верхняя половина дверцы. Потом отвлек занимавшийся рассвет. А теперь покемарить уже не было времени. Нырнув под виадук, уазик покинул автостраду, где между «мерседесов» и «тойот» выглядел бедным родственником, и въехал на скромную рабочую дорогу. Здесь, среди пластмассовых «трабантов» – мыльниц, карманных «фиатов» и грузовиков с помятыми молочными бидонами в кузове – уазик смотрелся своим парнем. Да и был им.
Был не только в прошедшем времени. Рабочие кварталы столицы и рабочие города, провинциальные сельскохозяйственные кооперативы не захлестнула с головой волна антисоветизма. Здесь помнили добро, а от будущего добра не ждали.
Городок же Охотничья Деревня у Края Луга был городом мелких хозяйств, вышедших на пенсию чиновников… Нет, Ржанков не спешил с выводами, просто отметил факт. И плотнее прижал локтем кожаную папку с подкинутым ультиматумом. Не исчезало ощущение, что держит под мышкой готовую вот-вот взорваться мину.
Поворот, еще один, брусчатка под колесами вместо асфальта, и в просветах чугунной ограды – белые строения штаба Группы. Шлагбаум поднялся перед капотом. Часовой отдал честь. Ржанков был в полевой форме. Переодеться? Нет – он посмотрел на часы, – время дорого. За оставшиеся до семи ноль-ноль тридцать пять минут полковник Ржанков обязан доложить обстановку, а генерал-полковник Фокин – принять решение.
Центральная аллея, затененная липами, поглотила Ржанкова в его пятнистой униформе. Через десять минут (осталось двадцать пять) он возник на пороге приемной командующего, и у сидевшего за столом подполковника Потанина поползли вверх брови. Офицер по особым поручениям при командующем Группой не верил, разумеется, в диверсантов, захватывающих штаб Группы, однако и Ржанкова узнал не сразу. Какие черти принесли начальника отдела военной контрразведки с утра пораньше, да еще в камуфлированной полевой форме?
Понедельник был вообще тяжелый день. День докладов командиров частей и соединений командующему. И день доклада самого командующего министру обороны о том, что было вчера и будет завтра здесь, в Группе, несущей службу в центре Европы, впереди пограничных застав своей страны.
Потанин вложил в стаканчик остро заточенные, как любит командующий, карандаши и сказал:
– Напугали, Геннадий Николаевич. Честное слово, напугали. Никак, думаю, рейнджер какой… Уж было приготовился приемную оборонять.
Полковник Ржанков, мягко ступая по паркету в ботинках с высокими берцами, посмотрел в окно, покачал головой и затем с видимым удовольствием устроился в глубоком кресле:
– Какие, к черту, рейнджеры в наше время? Придет срок, и вы, дорогой Алексей Викторович, сами по описи сдадите свой кабинет и эту приемную представителям форума… фронта… движения… Поглядим, что за партия выцарапается к власти.
Потанин оглядел приемную, обшитую светлым деревом, через приотворенную дверь бросил взгляд в кабинет командующего, обставленный солидно и основательно – на годы. Жаль будет оставлять обжитые стены. Ржанков прав: придет день и час…
В никелированном чайнике закипела вода.
– Вам с сахаром или без? – спросил Потанин, доставая из тумбочки чашки и банку кофе в гранулах.
Ржанков не успел ответить. Под окном туго прошуршали шины подъехавшего лимузина и отчетливо лязгнула дверца.
– Командующий, – вздохнул Потанин, запихивая кофейные чашки обратно. – Теперь до самого вечера круговерть без продыха.
Поднимаясь с кресла навстречу генерал-полковнику Фокину, Ржанков словно впервые увидел его. Так бывает: ночь, проведенная без сна, сообщает взгляду необыденную остроту. Геннадий Николаевич подметил мешки под глазами и микроскопические кровяные ниточки лопнувших сосудов, непробритые морщины на лице командующего. Фокин выглядел старше своих пятидесяти пяти, но высокая кряжистая его фигура была скроена с большим запасом прочности. Рубашка-безрукавка оставляла открытыми сильные руки, прямые плечи выглядели шире от простроченных золотым зигзагом погонов с тремя звездами в ряд.
Сейчас Ржанков протянет командующему коричневый конверт, хрустящий на сгибах, почти невесомый, и на плечи и на сердце командующего тяжелым камнем ляжет аэродром. Большой аэродром со всем сложным хозяйством, с вертолетными стоянками, двухэтажкой командно-диспетчерского пункта и метеополигопом. А еще – весь городок, выросший за многие десятилетия под боком аэродрома. ДОСы – дома офицерского состава – и казармы, офицерский клуб и детский садик. И самое главное – люди, чья жизнь становилась залогом в игре без правил.
Ладонь командующего была ухватистой и крепким – рукопожатие.
– Понимаю, что не порадуете, – сказал он Ржанкову, окидывая взглядом его измятую полевую форму. – Поэтому сразу – самое худшее.
Ржанков протянул конверт:
– Прочитайте. Оригинал у меня, это – перевод на русский.
Они вместе прошли в кабинет, командующий грузно опустился в крутящееся кресло и включил вентилятор.
«Последнее предупреждение русскому начальнику гарнизона.
После семи часов утра понедельника, как только один-единственный вертолет взлетит или сядет на аэродроме вблизи Охотничьей Деревни, мы будем мстить.
Безумные и непонятные полеты крадут спокойствие тысяч людей из недели в неделю, из года в год. Поэтому, если оставляете без внимания наши обращения, мы начнем террористические акции против русских. Мы знаем, как можно незаметно войти в ваши дома и казармы. Мы знаем, куда и как можно подложить подрывные и поджигательные приспособления, чтобы причинить наибольший вред человеческой жизни.
Нигде вы не будете чувствовать себя в безопасности. Смерть знает ваши адреса.
Организация фронта освобождения от русских оккупантов».
Генерал-полковник Фокин откинулся на спинку кресла и нажал клавишу селектора. Командующий воздушной армией генерал-майор авиации Максимов ответил сразу, будто ждал вызова. Да так оно, наверное, и было.
– Доброе утро, Анатолий Митрофанович, – прозвучал в динамике селектора бодрый голос.
– Для кого доброе… – буркнул Фокин, вспомнив, что свой день командующий авиацией начинает на теннисном корте. Зато и строен, и нет «подвесного бачка», каким обзавелся Анатолий Митрофанович. В комнате отдыха имелись тренажер, шведская стенка, но заниматься – душа не лежала. Оправданием были дела поважнее, всегда находившиеся с утра. Например, этот аэродром: – Вы, надеюсь, в курсе событий?