– Спуститесь во двор, пройдите к следующей лестнице, – посоветовал распорядитель.
Распахнув дверь, я шагнул на улицу и тут же ступил в огромную лужу. Мокрый снег валил стеной, таял на булыжниках, превращаясь в кашу. Девочка подняла подол шубки, обнажая изящные замшевые сапожки, но не решалась идти дальше.
– Они промокнут, – вздохнула она. – Я могу застудить ноги.
И вправду, снежная, хлюпающая жижа доходила мне до щиколоток.
– Что же делать? – остановился я в нерешительности. – Будем искать другой путь?
– А не могли бы вы…, – она замялась и покраснела. – Перенести меня. Я лёгкая.
– Вы позволите? – меня это немного смутило.
– Да, конечно, – ответила девочка и обвила мою шею руками.
Она действительно оказалась лёгкая. Под пышной заячьей шубкой было худенькое тельце, почти невесомое. Моя рука бесстыдно наткнулась на маленькую грудь, совсем крохотную. Под ладонью почувствовал сердечко, отбивающее частый такт. Одна ручка в муфточке щекотала мне щеку, а другая случайно попала под воротник. Прикосновение каждого горячего пальчика обжигало мне кожу. Я забыл обо всем на свете. Шагал осторожно, чтобы не поскользнуться и не уронить драгоценную ношу.
– Всё, – сказала она тихо, обдав замёрзшее ухо тёплым дыханием.
– Что? – не понял я, повернулся и близко-близко, увидел её карие большие глаза с темными зрачками, такие огромные, наивные, бездонные…
– Можете меня отпустить, – пошептали её розовые губки.
– Ох, простите, – спохватился я и осторожно поставил девочку на булыжники мостовой.
– Спасибо! – сказала она. – Ой, смотрите! – вдруг вскликнула она, указывая мне за спину.
Я обернулся. Во дворе Эрмитажа стоял конный патруль из пяти гатчинских гусар. Снег припорошил кивера, плечи всадников, лежал белыми холмиками на холках коней.
– Гусары? – не понял я её восторга.
– Кони совсем замёрзли. Смотрите, как ноги у них дрожат. И голодные, наверное, – заговорила она быстро и бросилась к всадникам, шлёпая прямо по мокрому снегу в своих замшевых сапожках. Подбежала к первой лошади и принялась собольей муфточкой стряхивать снег с ресниц животного.
– Барышня! Барышня! – грозно прикрикнул чёрный гусар. – Она же укусить может.
– Ничего она не укусит, – ответила девушка. Лошадь и впрямь стояла смирно, позволяя стряхивать с себя снег.
– Вы же муфточку испортите, – сказал гусар. – Намокнет.
– Вы кормили лошадей? Они же голодные, – не слушала она гусара.
– Сменят нас, и накормим. Скоро уже. А вы бы шли отсюда. Ротмистр увидит, нас накажет потом. По уставу не положено разговаривать с посторонними во время караула.
– Простите, – спохватилась девочка и отошла в сторону. – Я попрошу, чтобы вас не наказывали.
Лестница оказалась неосвещённой, и моя провожатая вцепилась обеими руками в мой локоть.
– Вы боитесь темноты? – спросил я без насмешки. – Ужасно! Темноты, грозы, пауков, змей и покойников… Как все обычные девчонки, усмехнулся я про себя.
Мы осторожно поднимались по скользким каменным ступеням. Пахнуло жареным мясом и приправами. Наверное, лестница вела в трапезную или в кухню. Впереди на ступеньках что-то зашевелилось. Сверкнули зелёным призрачным отблеском два огонька.
Моя провожатая взвизгнула, попятилась, чуть не свалилась в обморок. Вовремя успел её поддержать.
– Что это? – чуть не плача спросила она. В ответ раздалось мяуканье.
– Кошка. Всего лишь местная кошка, – успокоил я её. – А вы действительно – трусиха.
– Ещё какая, – согласилась девочка. – Вы не представляете, как я вам благодарна. Вот, как бы я без вас? Пропала бы.
Кошка чёрная с белыми лапками подошла к нам и принялась тереться о ноги. А за ней следом, подняв тоненькие хвостики, подбежало трое котят.
– Какие они хорошенькие! – умилялась девочка, присела на корточки и принялась гладить мяукающих и урчащих обитателей этой темной лестницы. – Они голодные. Их никто не кормит. Они же умрут с голоду. – Из глаз её потекли слезы.
– Ну, уж не умрут, – возразил я. – Разве не чуете, как пахнет? Наверняка их подкармливают, иначе они бы не находились здесь.
– Давайте немедленно разыщем лакея и прикажем накормить котят. – Она резко поднялась и направилась к двери.
За дверью, действительно оказалась трапезная зала. Небольшие столики застланы белоснежными скатертями. На них серебряные приборы и тонкие фарфоровые тарелочки.
Лакеи сновали, расставляя бокалы и графины с вином.
– Для кого накрывают? – спросил я у важного красноносого лакея.
– Для персон среднего чина и офицеров гвардии, – ответил тот. – Вы из гвардии?
– Семёновский полк.
– Простите, но почему вы не при мундире? Сейчас с этим строго.
– Я переведён в гатчинский артиллерийский полк. Мундир ещё не успел заказать.
Лакей подозрительно оглядел меня с ног до головы.
– Послушайте, – вдруг вмешалась девушка. – Там на лестнице голодные котята. Вы должны их немедленно накормить.
– Простите? – опешил лакей.
– Голодные котята. Они же умрут! Там, на лестнице.
– А, вы о кошке Мурке? – наконец сообразил он. – Не беспокойтесь, её хорошо кормят. Она охраняет лестницу от крыс. Мы помним о Мурке и о её приплоде. – Правда. А я думала…
– Так вы желаете поесть? – нетерпеливо спросил лакей, показывая всем видом, что у него полно дел, и он не намерен вести пустой разговор о голодных кошках. Ему, прежде всего, гвардейских офицеров надо накормить.
– Нет, спасибо, – поблагодарил я. – Нам надо пройти к дворцовой церкви…
– Я бы не отказалась от чашки чая, – вдруг объявила моя провожатая.
– Позвольте вашу шубку. Присаживайтесь за этот стол, – предложил лакей и умело приял меховую накидку, отодвинул стульчик, помог девочке присесть. – А вам? – обратился он ко мне. – Квас, чай, медовый сбитень? Пироги есть свежие, кулебяки с рыбой?
– Кваса и хлеба, – выбрал я.
– Будет исполнено, – и лакей удалился.
Я присел напротив странной спутницы. Её длинные реснички с маленькими серебряными капельками растаявших снежинок чуть подрагивали. В сером платьице с наглухо закрытыми плечами и высоким кружевным воротником, она вдруг показалась мне величественной, строгой. Да кто же она такая? Девочка поглядела на меня и загадочно улыбнулась:
– Как все странно? Какие удивительные приключения!
– Какие? – не понял я.
– Меня обычно опекают няньки, гувернантки, вечно следят за каждым моим шагом. А тут взяли и потеряли. – Она рассмеялась. – Вот им влетит! – Помрачнела. – И мне влетит. Ой! – вдруг встрепенулась она. – Надо было попросить лакея принести побольше хлеба!
– Зачем?
– Как, зачем? Накормить лошадей. Помните? Гусарских.
Мы бы спустились обратно и покормили их.
– Лошадям нельзя давать хлеб.
– Почему?
– У них начнутся колики. Их кормят зерном или сеном.
– А лакей не может раздобыть овса?
– Да не беспокойтесь вы так. Это же армейские лошади.
Их кормят досыта и в определённое время.
– Ну, хорошо, а караульным, хоть им что-нибудь вынести. Они же там, на морозе, под снегом.
– На то они и солдаты, чтобы призирать трудности.
Вот чудная, подумал я, и откуда она свалилась?
– Простите, наверное, я ничего не понимаю, – остыла она, часто хлопая ресницами. – Иногда мне бывает ужасно стыдно за свои слова или глупые поступки. Вроде хочешь сделать что-то хорошее, доброе, а оказывается – это никому не нужно.
– Не переживайте. И со мной такое случается. – Мне стало жалко её. Все величие разом улетучилось, и передо мной вновь сидела испуганная маленькая девочка.
Лакей принёс серебряный поднос. Он поставил перед моей спутницей чайную чашечку и спросил:
– Вам крепкий чай?
– Извините, я не буду пить из этой чашки, – возмущённо сказала она. – Вот видите, у неё на краю выщерблина. Это так некрасиво.
Лакей смутился.
– Сию минуту…, – и умчался. Пришёл вновь, и поставил перед капризной девочкой другую чашечку. Налил из одного чайничка дымящийся кипяток, из другого, поменьше, тёмную заварку. Рядом поставил хрустальный вазон с вишнёвым вареньем.
– Чай слишком горячий, – сказала девочка. – Не могли бы вы принести холодной воды?
– Конечно. – Лакей опять ушёл и вернулся с кувшином воды. Разбавил чай.
– Спасибо, – сказала она. – А варенье с косточками?
– С косточками, – подтвердил лакей.
– Я не люблю с косточками.
– Простите, мадмуазель, но без косточек у нас нет. Могу предложить чернику, перетёртую с сахаром или мёд.
– А вы из варенья вишенки уберите, оставьте один сироп.
– Сейчас сделаю, – безропотно согласился слуга и принялся ложечкой доставать из вазона ягоды и перекладывать на блюдце.
– Что это за пирог? – спросила девочка, указывая на треугольный кусок бисквита.
– Французский корж со сливочным кремом.
– Свежий?
– Конечно, мадемуазель. Вы же находитесь в царском дворце.
Наконец с вишенками было покончено. И в вазоне осталось ложки на три светло-красного сиропа.
– Я могу идти? – спросил лакей.
– Спасибо, – отпустила она его.
– Если ещё что-нибудь нужно – позовите. – И откланялся.
– Кошку не забудьте покормить, – напомнила ему капризница.
– Её-то, обязательно.
Я большими глотками выпил квас. С удовольствием съел кусок белого хлеба с острым сыром. А моя провожатая едва попробовала торт. К варенью даже не прикоснулась. Чаю сделала два глоточка и отодвинула чашечку.
– Все. Я наелась.
– Да вы же ничего толком не съели…
– Крем очень приторный, а чай с каким-то привкусом, – вновь начала она капризничать.
Я прибывал в растерянности. Кто же она? Что за кукла такая привередливая? Я обратил внимания до чего у неё нежные белые руки, как будто вылеплены из фарфора, с тонкими синими жилками. Кожа тонкая и прозрачная. Ноготки ровненькие, ухоженные.
Наконец мы пробрались к тронному залу. Народу собралось – не протолкнуться. Кавалеры в парадных костюмах, при орденах, при лентах. Дамы в парчовых дорогих платьях. Стоял удушающий запах ароматных масел, нюхательного табака и горячего свечного воска. Зал освещали яркие люстры. Толпа шумела, переговариваясь в полголоса, напоминая пчелиный улей.
– Простите, что сейчас происходит? – спросил я у высокого церемониймейстера в расшитой золотом красной ливрее. В руках он держал высокий скипетр, который венчал бронзовый двуглавый орёл.
– Присяга, – важно ответил он. – Поданные присягают новому императору.
– Вот, мы пришли, – сказал я девочке.
– Мне надо пробраться к трону, – сказала моя спутница.
– К трону? Но зачем?
Церемониймейстер взглянул в нашу сторону, стукнул скипетром об пол и громко объявил:
– Великая княжна Елена Павловна!
Толпа обернулась, расступилась и затихла. В образовавшемся коридоре, у дальней стены я увидел красный балдахин, под ним подиум, на котором стоял трон Российской империи. На троне восседал Павел Петрович в белом парадном мундире адмирала. Рядом, на троне поменьше сидела Мария Фёдоровна с младенцем на руках. Возле Павла Петровича стояли Великие князья: Александр и Константин в гвардейских парадных мундирах.
Я подумал, что и мне надо бы посторониться. За моей спиной стоит Великая княжна Елена Павловна. Бросил быстрый взгляд через плечо, но сзади никого не было. А моя провожатая вдруг приняла гордый вид и тихо обратилась ко мне:
– Подведите меня к трону.
– Идите же! Что встали, как столб? – не разжимая губ, прорычал на меня церемониймейстер.
И тут я сообразил, кто есть на самом деле моя спутница, эта капризная кукла. Я протянул руку. Великая княжна оперлась о мой локоть, и я повёл её к императору. А по обеим сторонам кавалеры и важные вельможи в парадных нарядных сюртуках склоняли головы. Дамы делали реверансы, шелестя парчовыми платьями. Когда мы оказались подле трона, я пропустил Великую княжну чуть вперёд и застыл по-военному. Девочка присела в глубоком реверансе, насколько ей позволяло её юное гибкое тело.
– А вот и наша Елена Прекрасная, – весело сказал Павел, обращаясь к Марии Фёдоровне. – А вы за неё переживали. Целёхонькая, живёхонькая, да ещё под руку с Парисом. Спасибо вам Добров, что позаботились о моей дочери. Который раз уже меня выручаете.
Тут из толпы придворных вынырнул Кутайсов, подхватил меня под локоть и, буквально, утащил в угол зала.
– Вы сдурели, Добров! – зашипел злобно он. – Какого чёрта вы являетесь на присягу к императору под руку с его дочерью? Посмотрите, как на вас глазеют все.
– Простите, но я же не знал, кто она.
– Не знали Елену Павловну? Издеваетесь?
– Клянусь! В первый раз её вижу. Увидел девушку в толпе… Она попросила ей помочь…
– Попросила помочь? И где вы её водили? Елену Павловну уже битый час по всему Петербургу ищут.
– Что вы разводите бурю в стакане? – навис над Кутайсовым высокий Панин. – Пропажу нашли, все закончилось благополучно. Идите, занимайтесь своими делами.
– Ах, вы мне будете указывать? – вскипел Кутайсов, но под холодным грозным взглядом Панина, удалился и затерялся среди толпы вельмож.
– Добров, вы, ей богу, странная личность, – к нам подошёл фон Пален. – Вскоре окажетесь в камергерах или на эшафоте.
– Не пугайте юношу, – попросил Панин. – Он и без того растерян. Посмотрите на него: бледный, как холст.
– А вы оглянитесь. Видите, как на нас пялятся. А Великая княжна Елена Павловна, та вообще глаз с Семёна не сводит.
Я помимо воли посмотрел в ту сторону, где находились младшие дети наследника, и тут же наткнулся на взгляд Елены. Она смотрела на меня с какой-то романтической тоской.
– Не лучше ли нам убраться, – предложил Никита Панин.
– Полностью с вами согласен, – кивнул фон Пален. – Я бы водки выпил и закусил чем-нибудь подходящим.
Мы втроём оказались в той же трапезной зале, где только что обедали я и Великая княжна, под видом капризной куклы. Туда же ворвался, словно ураган, де Рибас. За ним еле поспевали два ординарца. Один нёс шляпу и плащ, другой – широкую саблю.
– Эй, любезный! – окликнул де Рибас лакея, энергично поманив рукой, – щей, быстренько. Да наваристей. Кашу гречневую тащи с бараниной. И огурцов солёных в неё покроши. – Он плюхнулся на стул. – И водки!
– Простите, – сказал лакей, – но водку нынче подавать запрещено.
– Ты сдурел, что ли, не видишь, кто перед тобой? Я – вице-адмирал Иосиф де Рибас.
– Указ Его Величества, – развёл руками лакей. – Не желаете квасу?
– Неси квасу, коль такое дело, – вынужден был согласиться де Рибас. Увидев нас, пригласил за свой стол.
– Нет, вы слышали, господа, слышали? – возмущался он. Понизив голос, сказал: – Теперь в России даже вице-адмиралу запрещено пить водку.
– Вы же – испанец, – возразил фон Пален. – А испанцы любят вино.
– Да, испанец – согласился де Рибас. – Но я же – русский испанец. А все русские иностранцы пьют водку. Вон, Джакомо Кваренги встречали? Ещё тот любитель с утра хватануть. Если увидишь его большой нос цвета пурпурного заката – точно дерябнул стакан сутра.
Принесли квас и щи.
– А вы по какому делу в Петербурге? – спросил фон Пален у де Рибаса. – Из Причерноморья сюда путь неблизкий.
– Да тут, господа, невиданная подлость со мной приключилась, – выпрямился вице-адмирал. – Я честно тружусь на строительстве южных портов денно и нощно, рук не покладая. И все на благо империи. Все для Великой России. И вдруг узнаю: Мордвинов, да Ростопчин кляузы на меня стали строчить, что якобы я ворую. Представляете, господа?
– А вы этого не делаете? – ехидно спросил Панин.
– Помилуйте, господа, мы же в России живём, – криво улыбнулся де Рибас. – Укажите на того, кто не ворует. Но! – он бросил ложку и поднял указательный перст к небу. – Пятьсот тыщь! Нет, вы слыхали? Пятьсот тыщь украл де Рибас! – он выпучил глаза и обвёл всех выразительным злобным взглядом. – Матушка наша, царство ей небесное, утвердила на пять лет всего три миллиона. Мне к сегодняшнему дню перечислили всего четыреста тысяч, и тех едва хватает. Я в долгах, как в шелках. Так кая я мог из этих четырёхсот украсть пятьсот? Свинство, господа. – И он вновь с жадностью накинулся на щи.
– Но вы отстояли правду? – осторожно спросил фон Пален.
– До того ли нынче, – хмыкнул вице-адмирал. – Тут сейчас такой шторм подымится, такой ураган…. Валить надо отсюда, да побыстрее. Вот, я сейчас поем – и сразу в карету. И вам советую не задерживаться здесь.