Я вновь кидаю в чашку пару ложек, привык, ведь так действительно вкуснее. Она глотает чай и говорит почти стихами, как презирая вечность и мороз, плюя на смену и на неизбежность, она выходит на проспект и первый встречный, пьяный человек, под канонаду фейерверков, ломается как жертва обстоятельств, ему в отместку, чтоб себя сильней унизить, испачкать, смять и завернуть в пакет, она садится на колени в снег и со слезами делает ему…
Я думаю о том, что надо будет после вымыть чашку, не как обычно, лучше с содой, а ещё лучше – с хлоркой.
В её ушах болтаются длинные серьги, они так красиво подчёркивают шейку, наверняка она сводит с ума миллионы, но сама наверняка, не сошла с ума ни разу, хотя, говорит мне об обратном, взять хотя бы некоего итальянца, который выкрал её разум и сердце, от которого у неё щемило не только сердце, но и ключевые органы женщины, она даже согласилась сняться ради него в порнофильме, а после, после он ей выдал наличные и сказал, что нового контракта не будет, он мне сказал, что я не так играла. А я не играла!
Да, где-то в глубине сознания, там, что ближе к поверхности, я поставил себе галочку, что было бы интересно найти этот фильм, жаль только, что названия его она не сказала, потому что не помнила, а актёра – потому что не хотела помнить.
Она взяла конфету тонкими своими пальцами и ловко развернула фантик, потом зажала её между зубами, обняла её красными губами и пальчиком средним, с длинным ногтём, протолкнула конфету в рот. Все парни, молча и открывши рты, смотрели на это как на волшебство, мечтая превратиться в сладкую конфету.
Такой же трюк она проделала сейчас и, мне вдруг расхотелось сладкого, возможно, навсегда. Проходит время, и стареют звёзды, вселенная меняется, привычки остаются и, в новом свете, они выглядят как дряхлая старуха в прозрачном и ажурном боди.
Она смотрит мне в глаза и, на мгновенье я улавливаю искру, которую я ждал, которую надеялся увидеть хоть однажды, хоть украдкой, конечно, для себя, конечно, чтоб навечно, ведь для чего иначе всё это желать и ждать? И вот, мелькнувшее, не трогает, не разжигает пламя, потому что фея превратилась в старую колдунью, потому что я построил башню, её вы сможете увидеть в Купчино, и я воздвиг нелепый пьедестал, для той, которая осталась феей где-то далеко, в одних воспоминаньях, где-то в недрах памяти людей, или в её сознании, изменённом. Да, я метался по вселенной, да, я искал похожую, но так и не нашёл, я придирался, я знал, что другой такой не будет никогда. Теперь я напоил мою долгожданную чаем, согрел и успокоил, теперь я мечтаю, чтоб она ушла и больше не терзала пьедестал, пусть забирает, он теперь не нужен. Другой такой не будет никогда, да и той же уже никогда не будет.
Я мыл посуду, я чувствовал, как она смотрит мне в спину и что-то в голове прокручивает, что-то, что мне не понять, что-то, что мне не простить. Она обняла меня за талию, да, у меня есть талия, и прислонилась щекой к спине моей. Я выключил воду, да так и остался стоять.
– Как жаль, что нельзя всё сначала начать, – сказала она и, наверное, уронила слезу. Я хочу так думать.
– Наверное, не стоило начинать тогда, – ответил я.
– Спасибо тебе. – Сказала она.
– Не за что, – ответил я, – это всего лишь чай и прошлое, которое уже навсегда таким останется.
– Поверь мне, есть за что. – Сказала она и, поцеловав мне спину сквозь рубашку, отпустила меня, ушла, наверное, вытирая слёзы. Я хочу так думать.
Ещё я подумал, что надо бы сжечь эту рубашку.
Я услышал, как закрылась дверь и понял, что через час примерно, её кто-то встретит где-нибудь на лавочке, покрытой снегом, дрожащую, как той-терьер, потерянную, пахнущую чаем, коньяком, развратом и пригласит к себе, чтоб обогреть, послушать, как она теряла смысл, как смывались грани, как разрушалось волшебство. И на какой-то миг, в её глазах мелькнёт искра, когда она поймёт, что для него была богиней, пусть и низвергнутой теперь в испепеляющую лаву ада. Наверное, для этого и стоило пройти все семь кругов, по Данте.
Я выбросил в мусорное ведро ту чашку, из которой она пила чай.
1 января 2013г.Рок-н-ролл
Степан смотрел на таракана, деловито марширующего в направлении крошек от хлеба, на дальнем конце стола, накрытого старой клеёнкой в сине-красный цветочек, ей было уже триста лет, наверное, как городу, может быть даже больше… Степан проследил за тараканом, тот подбежал к крошкам но, видимо, почувствовав что-то неладное, смылся в угол и убежал по стене, куда-то вниз. На кухне царил какой-то кислый запах, а мойка была полна грязной посудой, на плите стоял засаленый чайник, огонь под ним не горел, чаю Степан не хотел, да и спичек не было, газ было нечем розжечь. Степан тяжело вздохнул, взглянул в окно, там яростно светило солнце. Весна – подумал Степан и снова тяжело вздохнул, в коридоре послышалось шарканье, это проснулась Катерина, через несколько секунд она показалась из-за угла, взлохмаченная, опухшая, с красными глазами, и снова чем-то недовольная. А ведь раньше она была весела и задорна, раньше она улыбалась почти что всегда, даже если её одолевала печаль, где-то в глубине её сиреневых глаз блестели огоньки улыбок, она пленила его своими очами, когда-то… Как это было давно, сколько песчинок просыпалось через часы…
Катерина включила свет в туалете, сверкнув недовольным и полным ненависти взглядом в сторону Степана, рывком открыла дверь и скрылась в туалете, громко хлопнув за собою и с яростью защёлкнула щеколду. Степан опять уставился в окно, он вновь предположил, что за окном весна, он вспомнил, как он делал Катерине предложение, как с клумбы в семь утра нарвал тюльпанов, как поклонился Брежнева портрету и крикнул ему: «Пожелай мне удачи!» А после, они с Валеркой бежали к дому Катерины и мелом на асфальте рисовали ромашки и сердечки, такие были дурачки в свои двадцать лет! Но она ответила отказом, сказала, что вернётся к этому вопросу после окончания института, и Степан решил ждать. Наверное, генсек удачи так и не пожелал. Валерка обнял товарища за плечи и повёл в пивную, он говорил, что это ничего не значит, что Катька любит его, что надо просто подождать, окончить институт всего-то через пару лет, а после уж и свадьбу! Да в этом смысле, Катька даже и права! какая семья, когда нет ни гроша, ни уголочка, вот только на работу ты устроишься, тогда и… Такие речи продожались около пяти часов, пока Степан ещё себя помнил.