И когда очередь доходит до меня, услышав тихое: «А Вы остаетесь, продолжим лечение»…
в один момент мир изменился: предметы и люди скрылись в тумане, звуки полностью исчезли.
Я оцепенела. Внутри орал чей-то истошный голос: «Этого не может быть! Это не про меня!»
Но рядом глухим колокольным погребальным набатом звучало едкое слово «онкология»!..
Прожив 10 дней в онкологическом стационаре, охочие до вразумления новеньких, старожилы быстро тебя всему обучат. Так и я уже знала, что «лечение» и означает, что опухоль подтвердила свою смертельную злокачественность.
На улице торжествовало лето, щедро рассыпая свои дары: тепло, листва, гомон птиц. Распахнутое окно, возле которого я лежала, стало импровизированной сценой иного мира. Того, который я могла помнить, но он уже не принадлежал мне.
Я изменилась, и мир для меня не мог быть прежним.
Я искала взглядом, за что зацепиться. На ветке напротив сидел воробей: радостно чирикал и топорщил перышки, судя по всему, прихорашивался.
А мне теперь некуда прихорашиваться… грустная мысль тут же наполнила глаза слезами жалости к себе, а последствия были мне хорошо известны.
Пришлось включать «самоспасение»: искать что-то более позитивное. Вспомнились симоронские практики, начала повторять про себя, как молитву: «Я – та, что сидит на ветке. Я – та ветка, что растет из дерева. Я – то дерево, что зеленеет листвой». Эта игра в каламбур отвлекла и снизила остроту трагизма.
После выхода из ступора у меня начался приступ злости, и я начала метаться в поисках другого онколога, чтобы пересмотрели диагноз.
Мне казалось, что это ошибка! Со мной такого не могло случиться!
Я подняла на ноги все возможные связи, и онколог был найден. Но диагноз не изменился…
Нужно было готовиться к адской процедуре химиотерапии (сознательное отравление организма, чтобы выжечь раковые клетки, но попутно и здоровые).
Благодаря моей способности налаживать контакты, за 10 дней «до дня Х» я перезнакомилась со всеми медсестрами и сумела расположить к себе даже старшую сестру, потому химиотерапию со мной она проводила лично.
Длится это 5—6 часов, в вену тебе вливается до 3 литров всякой гадости, организм сопротивляется и начинается сильнейшая рвота.
Потом месяц ты отдыхаешь, и все повторяется заново.
Таких курсов нужно пройти минимум шесть.
И снова анализ на биопсию, чтобы увидеть динамику, если она есть… В моем случае хватило шести курсов.
Потом шло наблюдение на группе инвалидности.
Щадящий режим жизни и питания, абсолютное исключение волнений.
Словом, перемещение в разряд инвалидов.
Я чувствовала себя вычеркнутой из жизни.
Конечно, огромная поддержка в этот момент была со стороны близких: мужа, сестры Гали с ее мужем, моих детей, мамы.
Теперь я опиралась на их заботу, но в то же время чувствовала себя иждивенцем, ведь до сих пор это я поддерживала всех. Чувство вынужденной беспомощности росло.
Ведь когда на пике карьеры ты падаешь на землю с диагнозом онкология, проводишь полгода на химиотерапии и получаешь страшную розовую справку об инвалидности, запрещающей тебе работать, поневоле начнут приходить мысли о неизбежном конце. Тем более, в больнице, куда я теперь должна была ложиться каждый месяц, я видела, как смерть забирает людей без скидок на возраст: косит и старых, и молодых. А я в этой очереди была совсем не молодой.
Я честно пыталась жить с этим диагнозом.
Даже спорила с комиссией, просила выдать мне другую справку, дающую право работать, но мне отказали.
Потом я проявила недюжинную активность, чтобы организовать в квартире капитальный ремонт, да еще с оформлением документов на перепланировку. Честно прошла через все инстанции и получила разрешение. Муж занимался уже грязной строительной частью.
Ремонт был сделан, квартирка ожила.
А я – нет.
Я по-прежнему ощущала себя биороботом, в котором выжжены все провода—чувства.
Я использовала остатки связей и устроилась работать в детский центр, что был в соседнем доме. Это можно было считать редкостной удачей: не нужно добираться транспортом, а выйти из дома за 5 минут до начала рабочего дня—о таком мечтают тысячи, но радость не поселилась в душе.
И сама работа – среди детского шума и радости, праздников и творчества—все то, что я очень любила ранее и о чем могла бы только мечтать, перестали вдохновлять меня.
Я почувствовала себя лишней на этом празднике жизни и покинула мир детства.
Хотя напоследок я организовала себе праздник- с размахом отметила 50-летний юбилей в стенах этого детского центра.
И опять ушла «в никуда»…
***
Еще какое-то время продолжала «трепыхаться» и суетилась, втискивая себя в прежнее течение жизни.
Я даже улыбалась, пытаясь вспомнить состояние, следующее за улыбкой, но память молчала. Ее, видимо, тоже выжгли препараты химиотерапии.
И теперь там прорастал страх безысходности.
И все же я сделала еще одну попытку – перейти под крыло знакомого бизнесмена и заняться у него организацией нового направления в бизнесе: подбирать персонал, проводить собеседования и тренинги, заниматься рекламой. Было увлекательно. Так сообщал мне ум.
А душа молчала.
И это было тоскливо.
Это была не я.
Я – та, которая была прежде, созданная из разных кусочков событий, в которой жила яркая душа, уже умерла. А без души жить я не умела.
И тогда я увидела ближайшую перспективу: свою могилку за убогим забором (что за дикие нравы в нашей культуре – мелькнула мысль) и страшно возмутилась. Ура! Это была первая эмоция за последнее время. И пусть она была не радостной, но она была яркой. Я знала, что возмущение может быть обратной стороной радости, нужно только постараться.
Ухватила я возмущение видом собственной могилки и тут понеслось. Вспыхнуло яркое ЖЕЛАНИЕ, наконец-то! Желание, вполне конкретно оформленное в цель: уж если мне суждено умереть (а от онкологии большинство умирают – такая была необоснованная статистика в моей голове), то я хочу быть похороненной в Москве.
Только так, а не иначе. Дерзко, правда?
Ведь чтобы осуществить эту затею, нужно было иметь московскую прописку, а для этого необходимо заиметь там жилплощадь.
А как это сделать? Правильно – продать то, что мы сейчас имеем: 3-комнатную квартиру в самом центре города, престижный район. Для обывателя, всю жизнь стремившегося к подобному положению, это показалось бы абсурдным, ведь в Москве мы смогли бы купить не больше комнаты.
Настолько дерзко, что когда я сообщила эту идею мужу, он опешил, но с умирающими ведь не принято спорить.
Никто из многочисленной родни и не спорил со мной, правда, пытались убедить поехать, пожить, посмотреть, «притереться». Но я не соглашалась на полумеры, убедив себя и убеждая родню, что могу не успеть. И все замолкали, не зная, что возразить.
Желание было такой невиданной для меня силы, что я была похожа на одержимого человека.
Я находилась в состоянии между двумя страхами: страхом смерти, который сама же в себе разжигала, как стимул для движения к цели, и страхом неизвестности на новом месте.
Но вместе со вторым страхом загоралась ярким огнем радость перемен, вера в то, что хуже не будет, будет только лучше.
Было страшно подумать, как я буду справляться, если муж откажется ехать со мной, решит остаться, поддавшись убеждениям своей матери и прочным связям.
Я уже привыкла, что он всегда рядом, он—надежная защита и опора в большом и малом. Но невероятной силы убежденность, что все будет хорошо, сметала мой страх.
На мое счастье, муж согласился. Это было первым сигналом верности моего решения. Решение принято. Я еду в один конец, не давая страху лазейку: «если не получится – вернешься в привычное болотце».
Итак, на 51-м году своей яркой жизни, я ехала в Москву. Покорять или покоряться? Там видно будет, повторяла я себе фразу под одобрительный стук колес.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ОПТИМИСТИЧЕСКАЯ
Пейзаж за окнами вагона постепенно менялся. Маленькие городишки, мелькавшие быстро, как в ускоренном фильме, начали «подрастать»: все чаще встречались новостройки, больше фонарей и гирлянд в оформлении. Это столица «пускала корни» в пригород, в область.
Заметно уплотнялись автомашинами дороги, напоминая бурлящий поток, втекающий в ту желанную реку – Москву. Уже были видны заторы, знаменитые московские «пробки».
Одновременно расширялись магистрали, накручивались транспортные узлы и развязки, появлялись высотные здания.
И вот мы подъезжаем к платформе Казанского вокзала. Все воспринимается иначе, ведь теперь я прибыла не в качестве гостя, как было ранее, а уже официального жителя столицы (хотя этого статуса у меня еще не было, но отчего-то я совсем не сомневалась).
Ах, этот провинциальный оптимизм… в моем случае это было особенно специфично, ведь далеко не юная дева.
Я смотрела на город моей мечты, который отверг меня в 16 лет, и теперь я пришла к нему окончательно, навсегда. Я так решила и была довольна своим решением.
Было состояние «возвращение блудной дочери», отчаянно желающей быть принятой и прощенной.
Я всматривалась, вслушивалась в город, где я проведу последнюю и лучшую часть своей жизни. Я так решила, отправившись сюда. Меня поразило, что при всем блеске соборов и высоток, суете людей и машин, он не вызывал во мне трепета, как музей. Я видела его родным – созданным для жизни в труде и отдыхе.
И хотя закон «Москва слезам не верит» действовал жестко, но он был еще и городом массы возможностей. И отчего-то я была уверена, что здесь найдется место и для меня.
ПЕРВОЕ ЖИЛЬЕ – НОГИНСК
Наших средств хватило только на плохонькую 1-комнатную в далеком Подмосковье – в Ногинске. Муж привез наши скромные пожитки, и мы начали жить: каждый день ездили на электричке или на автобусе в Москву, еще я встала на учет в онкодиспансер, получала пенсию, маленькую – 2 тысячи, но все же поддержка.
И начались хождения в поисках работы.
Увидела я как-то объявление в метро: Академия Натальи Нестеровой, в составе которой был Институт благородных девиц! Меня это, конечно, сразу зацепило, и я позвонила в дирекцию, рассказала о своем опыте создания аналогичных курсов. На удивление, мой рассказ произвел впечатление, меня пригласили выступить на педсовете с презентацией программы.
Я выступила перед уставшими, ничем не интересующимися московскими педагогами. Только директриса слушала меня восторженно и все сокрушалась: «Ну, где же Вы раньше были! У меня все часы расписаны…»
А я, в принципе, и не хотела у них работать, мне просто было интересно, насколько я смогу произвести впечатление и насколько актуальна моя тема. Я своей цели достигла и была вполне довольна собой.
Каково же было мое удивление, когда через пару дней мне позвонила радостная директриса и сообщила, что она там что-то передвинула, и для меня освободились часы, так что меня ждут. Жертва ради меня была слишком велика, и я не могла отказать им. Начала я свое первое занятие с прямого вопроса к девочкам, как они понимают выражение «благородные» девицы? Как я и предполагала, они даже не задумывались, считая, что название просто взяли из царских времен периода «благородных пансионов». Я же дала им более духовное понимание, разделив слова на две составляющих: Благо – т.е. та полезность, которую ты можешь создать и принести ее родным и близким, т.е. в Родство.
И вот, сразу после моего первого занятия меня пригласили в учебную часть, и завуч ласковым голосом попросила придерживаться академической программы психологии для старших классов школ… Пошла я в магазин, купила эти учебники, глянула туда – такая скукотища!!!
Ну, прямо душу сворачивает! Не могла я себя заставить эту фигню впихивать в мозги этих переростков, потому отказалась от преподавания. Да и узнав подробнее программу этого Института благородных девиц под патронажем фонда Горбачева, я поняла, что все это фикция, сплошная показуха, и кроме уроков по этикету и танцев для Венского бала – больше им ничего не дают – курс обычной школы. А это мне совсем не интересно было.
И тогда я набралась смелости и отказалась работать в этом заведении.
Расставание было не радостным, но спокойным – главное, я вновь обрела свободу. Удивительным было то, что на следующий учебный год они мне все равно позвонили и пригласили снова преподавать, но тут уж я категорически отказалась.
***
Моя «лебединая песня» —это работа в Сервис-парке. И начиналось все очень оригинально. В поисках какой-то необычной и очень интересной работы, совершенно не представляя, что бы это могло быть, я регулярно просматривала справочник «Работа и зарплата» и вдруг на одной из страниц вижу странное объявление: «Требуются дизайнеры (возможно обучение)».
В такой формулировке уже была заложена интрига: если набирают дизайнеров, то чему их еще можно обучать? Значит, берут студентов, которым можно меньше платить, а уже доучивать будут на месте. Так решила я, и подумала, что вот тут мне есть что предложить! Позвонила и договорилась о встрече в кадровом агентстве, занимавшемся подбором этих вакансий.
Когда я туда появилась, я сразу сообщила, что никаким образом не подхожу под указанную вакансию, но я неплохо разбираюсь в детской психологии и имею собственное мнение в области психологии интерьера и мне хотелось бы это опробовать в реальных интерьерах.
На мое удивление, хозяйка кадрового агентства невероятно обрадовалась: «Ну, наконец-то! Я же им говорила, что им нужен психолог, который разбирается в интерьерах! Просто у меня не было такого человека. Я непременно должна Вас показать хозяевам студии!
Приезжайте, я Вас в графике собеседований арт-директора (она же – жена директора студии), поставлю самой первой, пока она еще внимательно слушает кандидатов. Что из этого получится, я не знаю, тут уж от вашего красноречия все будет зависеть».
Итак, «картина маслом»: сидит в холле группа молодых дизайнеров с папками своих проектов и эскизов, и среди них я – тетя пятидесяти лет с пустыми руками, но блеском в глазах.
На собеседование каждого кандидата отпускалось по 15 минут. Я вошла. На меня смотрели удивительно мудрые и столь же усталые глаза изящной женщины – Аллы Дмитриевны. Я начала рассказывать о том, что знаю, как вижу психологический аспект в дизайне интерьера… арт-директор слушает меня 15 минут, 30, 45… и потом задумчиво говорит: «Удивительно! Я работаю в этой области более 10 лет, мне казалось, что я все здесь знаю, и я поражена, что может быть такой необычный и оригинальный взгляд на тему! Но—звучит пауза— я совершенно не представляю, КАК это можно применить в нашей практике? Впрочем, давайте, вы проведете семинар в нашем новом открывающемся салоне, а там посмотрим…»
Москва благосклонно (скорее – снисходительно) позволила мне показать себя.
Я была счастлива этой возможности.
VIBEL
И вот я попала в мир французских детских интерьеров Vibel. Я была поражена, потрясена этим миром ярких красок! На фоне привычных бежево-коричневых или черно-белых мебельных гарнитуров, заполонивших все магазины страны, этот салон был ярким оазисом красок и радости, той самой сказкой, о которой я мечтала, представляя мир детства!
Я была счастлива уже тем, что я просто попала в этот мир! Я не думала о будущем, я совершенно не знала перспектив, но я была абсолютно счастлива «здесь и сейчас»!
Мне щедро разрешили провести семинар в 3 дня по 2—3 часа, и это тоже мне казалось подарком. От счастья я «обрушила» на слушателей все море информации, которым я владела на тот момент: и по детской психологии, и по цвету, цветотерпии, звукам, запахам, рисункам и фактурам…