Муся жмет плечами, осторожно сажает кошку на забор и идет на задний двор вслед за мамой, через короткое время они оказываются в сарае. Муся и Вера Сергеевна вытаскивают вещи из чемоданов:
– Старье ваше? Не, не надо.
Крестьянка брезгливо роется. Потом замечает нечто в футляре, берет в руки, рассматривает:
– Это фотоаппарат.
– Ну, на кой мне? Быка фотографировать?
Вера Сергеевна выкладывает из чемодана:
– Пластинки Шаляпина, Нежданова.
– А это что? Блестит?
Находит в чемодане ложки, вилки серебряные, фарфоровый чайник с длинным носиком, рассматривает:
– Чайник, сахарница, – вынимает пальто Василия Андреевича. – Пальто еще.
– Это нам не надо, а чайник давай.
– Ложки.
– Ждите здесь.
Крестьянка выходит из сеней, Муся принюхивается. Из дверей явно пахнет щами.
– Щами пахнет.
Крестьянка выносит в тряпице кусочек масла, кусочек маленький, не более ста грамм:
– Вот масло. Кусочек, для себя берегла.
– Да вы что? Здесь же нет ничего!
– Что?!
– Вы же советский человек!
– Какой советский! Здесь уже три дня как советской власти нет! Учить она меня вздумала! Сопля!
Крестьянка быстро кидает пальто, фотоаппарат в чемодан, прижимая столовое серебро и чайник к груди. Вера Сергеевна ей помогает:
– Скажи, спасибо, что я тебя немцам не сдала. Они не равен час тут будут. Так что убирайтесь! Слышите?
За дверьми сеней слышен нарастающий звук мотоциклетов и шуршание сапог немецких солдат, идущих под команду командира наступающих войск Вермахта. Муся, Вера Сергеевна и крестьянка слышат обрывки немецкой речи:
– Колонна, левой, левой! Раз, два, три. Распределяемся по деревне.
Крестьянка охает, ей вовсе не нужны неприятности. Она закрывает дверь в сени и выталкивает Мусю и Веру Сергеевну на задний двор:
– Давайте быстро, быстро. Задними дворами пройдете. Мне неприятности не нужны.
Муся с мамой выбегают на задний двор избы. А крестьянка, зайдя в избу, видит марширующую по деревенской улице немецкую колонну:
– Обер-ефрейтор Шлиндер, отдайте распоряжение квартировать по избам местного населения.
– Есть, гауптвахмистр, так точно, будет сделано!
– Канонир Флиппке, отдайте распоряжение прочесать деревню, здесь могут быть шпионы!
– Есть, обер-ефрейтор!
Муся и Вера Сергеевна бегут к калитке на заднем дворе через огород и грядки, тележка с чемоданами мешает им передвигаться, застревает в земле. Муся понимает, что тележку надо бросить, иначе им не убежать. Вера Сергеевна машет в сторону деревни:
– Муся, бежим. Немцы там.
– Мама, брось тележку.
Вера Сергеевна задерживается, нога застревает в переднем колесе, она почти падает. Муся делает попытку ей помочь, чтобы высвободить ногу, когда внезапно на задний двор врывается немецкий патруль. Четыре крепких немецких солдата с винтовками тут же берут их в плен. Вера Сергеевна отчаянно кричит:
– Муся, беги!
Вера Сергеевна пытается толкнуть солдата, но тот тут же крепко берет ее за ворот пальто и быстро ставит спиной к деревянному сараю. Солдат быстро берет их в плен:
– О, смотри. Тут целых две.
Муся пытается вырваться, отпихивает солдата, тот наводит на нее винтовку:
– Стой, стрелять будем!
– Немцы, мама.
Второй солдат наводит на Веру Сергеевну винтовку. Ситуация критическая и Мусе ужасно страшно:
– Стой, руки вверх!
Третий солдат тем временем видит брошенную с вещами тележку. Раскрывает чемоданы, роется в них. Находит пальто Растопчина, рассматривает. Подходит к Вере Сергеевне ближе:
– Стойте прямо, не то мы вынуждены будем стрелять. И отвечайте, это ваши вещи? Отвечайте!
Вера Сергеевна молчит, а потом неожиданно отвечает на немецком языке.
– Да, наши. Мы мирные люди. Обмениваем вещи на еду.
Солдат смотрит на нее удивленно, русская женщина говорит почти без акцента:
– Вы отлично говорите по-немецки. Откройте чемодан!
Вера Сергеевна делает шаг к тележке, но немецкий солдат указывает Мусе винтовкой на чемодан. Муся открывает чемодан пошире, не замечая знаки, которые делает ей Вера Сергеевна. Достает фотоаппарат:
– Вот, смотрите, пожалуйста!
Он, разглядывая фотоаппарат, по-немецки:
– Смотрите, фотоаппарат. Они фотографировали! Русские шпионы!
Муся ошалело смотрит на солдат. Они выхватывают из ее рук фотоаппарат, крутят его в руках, рассматривают:
– Ах, ты дрянь! Мы тебя отправим в Германию! Там тебя научат послушанию.
– Нет, это неправда. Вы не смеете! Мама!
Солдат грубо хватает Мусю за ворот пальто и тащит со двора. Вера Сергеевна пыталась его остановить:
– Мария! (нем) Отпустите ее, я готова ехать вместо нее… Муся, доченька.
Но немецкий солдат собирает вещи в чемодан, подвозит тележку к Вере Сергеевне:
– Вам найдется применение и здесь в комендатуре, вы останетесь с нами. А ваша дочь будет работать на Третий рейх.
Вера Сергеевна берется за ручку тележки с вещами, видит отчаянный взгляд Муси, которую уводит солдат с винтовкой, но внезапно понимает, что все кончено: они попали в плен.
А тем временем в дачном поселке Зоя, которой на какое-то время стало лучше, тревожно всматривалась в зимнее окно. Неожиданно слышен шум в сенях, с мороза румяная, в шапке, пальто и валенках, в дом вваливается Гуля. Она с портфелем, после занятий в школе. Прикасается алой щекой к печке, сбрасывая на ходу верхнюю одежду:
– Привет.
– Сейчас суп принесу, еще теплый.
Тогда как в гостиную, где Гуля прижимается к горячей печке, входит бабушка Елизавета.
– О, господи. Ну, где же они? – шепчет сама себе. – Мамочка, сестренка! Почему же их нет? Так долго. А, бабуль?
В ее руках варежки, она кладет их рядом со швейной машинкой. Бабушка обнимает Гулю, гладит ее по голове, голова горячая, она кутает ее в свой пуховый платок и неожиданно спрашивает:
– Гуленька, что с твоим здоровьем?
Зоя неожиданно вмешивается в их разговор, вносит суп в тарелке.
– А у тебя здоровье есть? Варежки с утра до ночи шить. Бабуль, я хочу в госпиталь устроиться. Жить-то на что-то надо. С эвакуацией не получилось, может как-то через госпиталь удастся организовать отъезд?
– Зоя! А где мама с Мусей? Сколько времени и никаких известий.
Бабушка вздыхает, садится за швейную машинку и начинает шить, варежки одна за другой ловко выходят из ее умелых рук.
Гуля выворачивает их наизнанку, расправляет вывязанный большой палец, а бабушка Елизавета вздыхает:
– В войну и год не срок. Я твоего дедушку три года с войны ждала и дождалась.
Гуля целует бабушку в щеку, садится за стол, когда входит Зоя с тарелкой морковных котлет. Гуля начинает есть суп, стуча ложкой о тарелку. Бабушка отрывается от шитья, дотрагивается до горящей ярким красным румянцем щеки:
– Ой, ты ледышка…
Зоя коротко смотрит на Гулю и кутается в платок.
– Вот, котлеты из моркови. Как мама делала…
Гуля молча доедает суп, пододвигает к себе тарелку с морковными котлетами, но есть ей почему-то вовсе не хочется:
– Зоя, почему они не едут?
Зоя смотрит на нее, обнимает ее за плечи. Нехорошее предчувствие закрадывается в ее душу, сердце сжимается и колотится мелко-мелко, как у маленькой птички. Гуля неожиданно для себя начинает плакать. Зоя всматривается в морозное окно и будто видит железнодорожную платформу, провинциальный вокзал с часами и толпу угоняемых в Третий рейх девушек и женщин, эшелон, готовый к отправке, который охраняет военная колонна немецких солдат. И свою сестру Марию среди них. Про угоны и отправку на работы в Третий рейх пленных Зоя слышала от соседей по даче. К ним приехала семья из Таганрога, уехавшая из зоны военных действий. По их рассказам, входившие в населенные пункты немецкие части убивали коммунистов, евреев и работников райкома, их расстреливали на месте без суда и следствия. Оставшимся предлагалась регистрация в военной немецкой комендатуре, работа на месте или отправка на работу в саму Германию, где отчаянно не хватало рабочей силы. По заявкам от немецких семей требовались няни, прислуга, домработницы, на заводах – рабочие. Дешевая рабсила из оккупируемой Западной и Восточной Европы была востребована на рынке труда Третьего рейха. Радио голосом Левитана сообщало совсем о другом, передавая, как Красная Армия отважно отстаивала свои позиции на фронте. Однако оставленные города: Можайск, Малоярославец, Клин – упоминались даже в сводках Совинформбюро. Зоя, как взрослый и умный человек, понимала, что оставаться в Подмосковье было опасно и что возвращения мамы с Мусей они вряд ли дождутся в скором времени. Она будто видела Мусю в замороженном окне.
Муся действительно попала в список новой рабочей силы. Ей должно было исполниться 18 лишь весной, она владела немецким языком и быстро попала в список для угона.
Тем трагическим утром она встала очень рано. Взгляд затравленного зверька, раскосые кошачьи глаза Муси были полны слез. Она шла, подгоняемая немецкими солдатами, среди таких же несчастных, потерянных девушек в свой вагон-теплушку. Так как Вера Сергеевна обещала проводить дочь, Муся отчаянно искала ее среди толпы провожающих.
Однако немецкие солдаты, которые оттесняли и отсекали колонну отъезжающих от тех, кто остается, действовали жестко, действуя прикладами, отгоняя родственников подальше.
– Внимание, колонна.
Солдаты с трудом держали оцепление, девушки рвались через сцепленные руки, овчарки, привязанные к забору, лаяли на тех, кто выбивался из строя. Одна из собак даже укусила офицера:
– Черт, они сошли с ума.
– Ты как?
– Они прут как бешеные, надо было ставить нас с собаками.
Офицер трет укушенную руку, смотрит презрительно на толпу. Матери надрываются от крика, выкликая имена своих детей̆:
– Пустите, пустите нас…
– Там наши дети.
– Анечка, деточка моя. Анечка.
Офицер машет рукой, призывая солдат к действию:
– Отсекаете матерей!
Немецкий солдат кричит остальным:
– Не подпускайте их к поезду.
К офицеру подбегает щуплый солдат с овчаркой на поводке. Овчарка отчаянно лает.
– Есть, обер-ефрейтор, будет сделано.
– Отсекай.
Овчарка отчаянно лает на проходящую толпу девушек. Они плачут, утирая слезы:
– Держу!
Наконец-то на вокзале появляется Вера Сергеевна. В ее руках пальто Растопчина, она продирается сквозь толпу, бросаясь к решетке на платформе железнодорожного вокзала, пытаясь увидеть Мусю среди угоняемых. Прижимается к холодному и черному металлу:
– Муся! Муся, Муся, Мария!
Муся оглядывается, но толпа подхватывает ее, оттесняя от вокзальной решетки и провожающих.
Матери кричат, протягивая руки сквозь решетку, пытаясь дотронуться до своих детей и дать им еду на дорогу.
– Ваня, еды тебе на три дня хватит.
– Деточка моя, деточка.
– Катенька, кровиночка моя…
– Муся!
Муся оглядывается, наконец-то видит маму:
– Мама! … Мама!
– Муся, Мария.
– Мама, мамочка, не плачь. Мама!
Мусю несет толпа прямо в вагон. Ее толкает какая-то женщина. Рядом навзрыд рыдают две девчушки. Рыжая кудрявая и шатенка с прямыми волосами:
– Мама, я напишу тебе. Мама!
– В какой вагон идти?
Мария машет рукой на второй вагон. В него явно загоняют всех девушек, немецкий офицер подходит ближе, машет рукой, указывая на список солдату:
– Грузите их по вагонам и по спискам.
Солдат бьет прикладом вставшую на его пути деревенскую девчонку.
– Эй, чего встала. Шуруй дальше!
Немецкий офицер передает ему список с именами тех, кого угоняют в Третий рейх:
– Читайте по спискам. Все по спискам.
Солдат углубляется в чтение, а Вера Сергеевна тщетно пытается просунуть сквозь решетку пальто отца Мусе:
– Муся, пальто!
Матери за решеткой начинают рыдать, выкрикивая имена отъезжающих детей:
– Поленька, Поленька!
– Сергей, деточка моя!
Вера Сергеевна наконец-то пропихивает пальто сквозь решетку:
– Муся, Машенька.
Муся подхватывает пальто, бежит к вагону, быстро забегает по помосту внутрь, оборачивается:
– Мам, мамочка, мам…
Матери прижимаются к решетке. Машут руками, прощаясь с отъезжающими:
– Прощай, родная моя! Деточка моя!
По помосту в вагон забегают, подгоняемые винтовками, женщины и девушки:
– Мамочка, мне холодно. Холодно.
Женщина с годовалым ребенком на руках тянет в вагон семилетнего мальчугана. Немецкие солдаты еле сдерживают лающих овчарок:
– Быстрей, быстрей, русские свиньи!
Немецкий офицер греет руки у огромной бочки, в которой горит ветошь, погрузка идет по плану и по списку. Он морщится от крика подчиненных, но одобрительно машет рукой̆:
– Заканчивайте погрузку. Эшелон готов к отправке.
Солдаты загоняют последних отбывающих в вагон, отбрасывая в сторону помост, пытаются закрыть дверь на большую металлическую задвижку. Муся в последнюю минуту выглядывает в проем двери. Вера Сергеевна видит ее, двумя руками вцепляется в решетку, кричит:
– Ты вернешься, Муся!
– Мама!
Муся кричит во все горло. Девочки высовываются из-за ее плеча.
– Мама! Мама!!!
Солдат с напором задвигает тяжелую дверь, чуть не прищемляя руку Муси. Она машет матери:
– Мама!!!
Дверь с шумом закрывается на железную скобу. Паровоз призывно свистит, состав трогается с места. Солдаты, возглавляемые герром офицером, строятся в шеренгу и, придерживая овчарок на поводках, двигаются к вокзалу.
Вера Сергеевна беззвучно и горько рыдает, она стоит у высокого столба с вокзальными часами. На часах 7:35. Хмурое утро наползает тучами на провинциальный вокзал с желтым зданием и облупившейся на стенах краской, а также на площадь перед вокзалом, на которой видны мотоциклы с колясками и стоящий у конца решетки грузовик, на котором привезли угоняемых в Третий рейх остарбайтеров. Так будут теперь называться рабочие из СССР в фашистской Германии. Муся будет остарбайтером долгие четыре года, а знак OST будет на груди ее платья и в итоге сломает девушке жизнь.
Глава 3. Дорога в Третий рейх. Декабрь 1941
Убаюкивающий звук идущего на полной скорости эшелона, груженного народом, угоняемым в Третий рейх, действовал на всех усыпляющие. Народ спал на нарах, в углу женщина кормила годовалого ребенка грудью. Рядом, на ее коленях спал семилетний мальчуган. Он дергал мать за рукав, пытаясь согреться:
– Мамочка, мне холодно.
– Деточка, спи! Ехать долго.
Рядом с ней смешно копошились еще два ребенка, отбирая друг у друга кусок хлеба, а их мать, плотная женщина с восточным разрезом глаз и красным платком на голове, пробиралась через лежащих на полу людей, отмечая в списке людей, едущих в вагоне.
Клочок бумаги, выданный ей обер-ефрейтором, был не так уж велик, она с трудом рассматривала фамилии, освещая пространство вокруг себя керосиновой лампой. Фитилек еле теплился, язык казашки быстро почернел от химического карандаша, который она периодически облизывала, чтобы поставить очередную галочку.
– Имя, фамилия, национальность.
– Иванова Татьяна, русская
– Так, хорошо… Иванова Татьяна.
Через какое-то время казашка добралась и до Муси, сидевшей в другом углу вагона. Она подошла к Марии и Розе, вертлявой черноволосой девушке. Та посмотрела быстро на нее своими синими глазами и быстро начала копаться в своем вещмешке.
– Имя, фамилия, национальность.
– Мария.
– Что Мария?
– Мария Растопчина, русская.
Казашка с интересом посмотрела на девушку со звучной, почти дворянской фамилией. Тонкий профиль Муси, высокий лоб, большие глаза, руки с тонкими запястьями, тонкая фигурка явно выделяли ее среди общей массы женщин с безликими и простыми лицами, грубыми, мозолистыми руками, тучными фигурами. Ей подумалось: откуда взялась такая краля в этом вагоне?
Но додумать мысль она не успела, в списке значилось: Мария Растопчина. Казашка поставила галочку и обратилась к соседке Муси, черноволосой, кудрявой девушке с выразительными глазами и носом с горбинкой.
– Имя. Фамилия. Национальность.
Неожиданный ответ казашку удивил:
– Национальность. А чо це такое национальность?
– Это, милая, что у нас снаружи пропечатано…
– Ах, снаружи. Ну, проверяй. Розалия Ивановна Коноплянина. Грузинской национальности.
Казашка находит имя Розы в списке, смотрит на нее внимательно, хмыкает:
– Грузинской? Это ты им рассказывай. Пишу – жидовка!
Казашка идет отмечать людей дальше по вагону.
– Я грузинка! Поняла? У меня мать грузинка, а отец русский.
Казашка ушла в другой угол вагона:
– Заливай, заливай. – Обращаясь к сидящим девушкам: – Имя. Фамилия. Национальность.