Размышляя про все эти штуки, я отвлёкся, а в реальность меня вернул неожиданный окрик.
– Эй, на берегу! – услышал я хриплый, но уверенный голос из поднебесья. – Как там погода, не штормит?
Глава 9
ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР
– Слушаю.
– Лена? Это Лена? Здравствуйте!
– Вы кто?
– Я?.. Неважно. Я Оксана. Антон пропал.
– И?
– Я подумала, может, вы…
– А, я вспомнила, вы та любовница его?
– Я беспокоюсь просто, его четыре дня нет.
– Четыре дня… Нет, я не знаю где он. И звонок ваш пустой, ненужный, совершенно бессмысленный. Вам не станет лучше после разговора со мной.
– Но как же? Вы же понимаете, какой он?
– Нет, не понимаю. Когда я видела его в последний раз, он был абсолютно таким же, как при нашем знакомстве. Вместо Антона там был чёрный экран. Его мир – параллельные вселенные. Это тяжело для окружающих. Как вас угораздило опять с ним связаться?
– Так получилось.
– Вы глупая?
– Почему?
– Только очень глупая девушка не может не понимать, что он способен на очень страшные поступки. Он очень, очень, очень опасен!
– Да что вы такое говорите?
– Я говорю так, как есть. И если у вас осталась хотя бы капля разума, то прекратите никчёмные поиски и просто порвите с ним навсегда. Как раз подходящий повод.
– Вы очень жестокая.
– Нет. Это он жестокий, а вы никак не хотите этого заметить. Бегите от него без оглядки, пока не поздно. Иногда мне кажется, что он вообще не человек.
– Лена!
– Я предупреждала, что после разговора со мной вам не станет легче.
– Он указал в записке какой-то Парк. Не знаете, что это могло бы значить?
– Парк?! Тот самый?! Ох… Значит, всё ещё хуже, чем я предполагала. Послушайте, вы подвергаетесь очень большой опасности. Это всё очень серьёзно. Уезжайте куда-нибудь. В записке было только про Парк? Не было ничего про Подземелье?
– Что-что?
– В записке?
– Н-нет. Только про Парк.
– Уезжайте, Оксана, уезжайте немедленно.
– Но…
Короткие гудки.
Глава 10
АРИНА
Я думаю на мёртвом языке. Потому что не могу высказать самую суть моих мыслей. Я говорю какую-то шелуху, глупые, незначительные фразы, словно стараясь отвлечь саму себя, убедить в том, что масло не пролито, а иногда в том, что Аня и вовсе его не покупала [2].
А нет ли в зловещей классификации стадии вопросов?
Мне, как атеисту и материалисту совершенно неведомо, как я смогла свернуть на эту самую узкую улочку мироздания? Вдруг, пройдя квартал-другой, меня бы сбила насмерть машина? Что-то тут не так, в этих причинно-следственных построениях. Где-то затаился подвох.
Ведь любая вера по сути – слабость. То, чего мы не можем объяснить разумом, мы пытаемся дорисовать фантазией. Получается дикое полотно: пасторальный натюрморт неожиданно переходит в нагромождение абстрактных фигур, преломляя сознание.
Или вот слова. Комбинации букв. Они выпуклые и колеблющееся, как желе. Слово «диагноз». Или слово «гемодиализ». Я вижу, как они мутно переливаются, дымчатые и скользкие в свете больничных ламп. Рушится всё, рушится мир, вгоняя временами в такой ступор, что ты начинаешь казаться себе мумией. Деревяшкой.
Всё же. Почему эта улочка? Что заставило меня выбрать именно эту интерпретацию мелочей? Почему я, такая красивая, талантливая, такая… такая… Ведь по мне заплачут, правда? По мне уже плачут – я слышу этот всхлип, искренностью похожий на детский.
Стадия вопросов. Я забыла, есть ли такая?
И как же одиноко. И ничего не сделать, даже если бить лбом в белую, недавно заново побелённую стенку.
Самое обидное, что я не успею рассказать, как это будет.
Я не успела родить ребёнка. Я не понимала тогда, зачем. И я оказалась права – когда это случилось со мной, рядом не было этих мокрых от непонимания и страха глаз. Родных глаз. Моих, таких же, как мои. У Машки они совсем другие – мы с ней совсем разные. В юности она была толстым медвежонком, а я красавицей. Я всегда была красавицей – и в 8 лет, и в 16 и сейчас. Ну, не совсем сейчас, чуть раньше. До приговора. Сейчас я уже ничто. Пустой скафандр. Вот тогда, в юности мы с Машкой и расстались. Она никак не могла мне простить красоты. Ей казалось, мои поступки чудовищны. Ей казалось, что я хочу отобрать у неё последнее. Надежду. Но это не так. Я лучше разбиралась в жизни и желала ей добра. Правда. И я никого не убивала. А Маша убила. Зарождающееся, новое сознание. Это можно интерпретировать как угодно, но нельзя отгородиться от факта. А если это был ребёнок Антона? Если бы я успела тогда предотвратить её роковой шаг! Но мы уже были врагами. Вернее, она считала меня врагом.
Намного сложнее искренне рассмешить человека, чем заставить его плакать.
Мне проще.
И ещё, только никому-никому не говорите. Я… Мне иногда кажется, что я это не я. Тихо! Никому, слышите. Я на самом деле другой человек! И я сейчас не только лежу, прикованная к больничной койке, но и иду куда-то. В это очень сложно поверить, но это так. Я другой человек. Я иду куда-то под землёй. И я… Я не женщина!
Больно…
Мама! Мамочка!
Ааа-а-а!
Глава 11
ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ
– Вставай, выходи! – конвоир, громко гремя ключами, только что распахнул дверь камеры СИЗО. Подозреваемый встал с нар, мельком, отчаянно, глянул на зарешечённое окно.
Он мог бы думать о многом в эти долгие часы ожидания, но думать не хотелось. Из-за жара в конечностях. Из-за выворачивающего душу стремления прекратить эту боль. Любой ценой. И ещё эта девушка со стеклянным взором, лежащая навзничь не давала его желаниям ни единого шанса. Мёртвая девушка. Он всегда думал, что Смерти нет. Но эта девушка опровергла эту незыблемую, казалось, истину.
Подозреваемый вышел в коридор.
– К стене! Руки за голову!
Выкрики конвоира смешили его. Нельзя запереть душу. Он в миллиардный раз удостоверился в правильности своего поступка. Единственно значимого в его совершенно никчёмной и бесполезной жизни. Он ещё не решил, насколько важным является то, что, всё было напрасным, и что ему так и не удалось ей помочь. Быть может для других, то, что он сделал, покажется нелепым – ему было плевать. Он не собирался оправдываться и что-то объяснять. Это ещё глупее чем то, что он сделал.
Охранник закрыл дверь и хотел выкрикнуть следующую команду.
Молчи. Не говори ни слова.
Он не сможет ничего сказать сейчас, подумал Подозреваемый. Я не дам ему ничего сказать. Его голос мне отвратителен.
И сразу перед мысленным взором достаточно чётко возник Тот Самый Человек. Забавно, Подозреваемый различал даже пуговки на манжетах рукавов этого человека, но не мог разобрать его лица. Оно было словно заштриховано карандашом на рисунке. Как долго он знал этого человека? Сто лет или может быть пятнадцать минут? Те самые пятнадцать минут, когда почти всё стало ясно. Тот Самый Человек объяснил суть. После этого поступить по-другому не представлялось возможным. И платой за выполнение предначертания оказалась эта самая сила. Её было отчаянно мало, Подозреваемый мысленно словно перекладывал нечто из руки в руку, как перекладывают горячий пульсирующий шар, чтобы не обжечься. Силы осталось очень мало, но её должно было хватить на задуманное.
Подозреваемый напрягся, но лицо Того Человека продолжало быть скрытым. Только серые мазки штрихов. Зато он помнил, как Тот Самый Человек уходил. Как удалялась его спина, а Подозреваемый смотрел вслед и не мог шевельнуть ни одним мускулом. И как потом разум накрыло пронзительным откровением.
Подозреваемый раскрыл ладони и выпустил горячий шар наружу. Тот упал на бетонный пол, отскочил и покатился по коридору. Слышно было, как он пересчитывает ступеньки невидимой лестницы. Стук-стук-стук.
Конвоир стоял за спиной Подозреваемого бессильно опустив руки. Фигура его обмякла, мундир повис, как на манекене. В мутных зрачках, устремлённых в никуда, застыло бездумное коровье выражение.
Во всём этом есть какая-то дикая ирония, подумал Подозреваемый. Немного жаль только, что время пришло так неожиданно, хотя к этому никто и никогда не бывает готов.
Ему почему-то представилась небольшая речка, весёлая и прозрачная. Бегущая белыми бурунами брызг между блестящих камней. И листья ивы, как маленькие лодки, уносящиеся в неведомое.
Подними правую руку к кобуре.
Подозреваемый взглянул вбок, вдоль жутко бледно-жёлтой стены – неровной и унылой. Что ж, какая собственно разница где. Главное – когда. Главное – вовремя. Во время.
Он не оглядывался, он знал, что всё идёт так, как надо.
Расстегни кобуру и достань пистолет.
Часто в размеренности происходящего мы не улавливаем нить жизни, думал Подозреваемый. Мы бредём в толпе таких же животных, выполняем безусловные инстинкты автоматически, ради тока крови и сомнительных удовольствий. И если не происходит события, которое способно поменять мир полюсами, так и падаем молча в пропасть.
Приставь пистолет дулом к моему затылку.
Я знал Арину 7 месяцев, а Того Самого Человека 15 минут. Но, и то, и другое, оказалось достаточным. Вот так пронеслась жизнь. До Смерти, которой не существовало бы в природе, если бы не та девушка.
Нажми на спуск.
Оглушительный грохот выстрела наполнил коридор изолятора болезненным эхом. Подозреваемый, как куль упал у стены. Вместо его лица было кровавое месиво. Конвоир с непередаваемым ужасом уставился на свою руку с пистолетом. Некоторое время он был недвижим, как статуя. Потом судорожно отбросил оружие, закричал и побежал по коридору.
Глава 12
АНТОН
Я машинально посмотрел вверх, на голос. В третьей по счёту от земли кабинке находился некий малоухоженный субъект. Он перегнулся через ограждение, отчего кабинка чёртового колеса накренилась и стала медленно раскачиваться.
– Нормальная погода, – ответил я первое, что пришло на ум. – А почему на берегу?
Субъект не отвечал, только рассматривал меня своими маленькими масляными глазками. Нет, это был не старик, как я подумал вначале, на вид ему можно было дать лет сорок. Он был небрит и, мягко говоря, несколько помят. Его штормовка, накинутая поверх грязной тельняшки, только усугубляла это впечатление.
– Вы тут на днях женщину молодую не видели? – спросил я, довольно неуклюже исполняя роль детектива. – Не проходила?
Субъект произвёл какое-то действие внутри кабинки, отчего огромный обод колеса сдвинулся с места и с трогательным тихим скрипом поплыл мимо. Кабинка вместе с пассажиром стала неумолимо ко мне приближаться.
Затормозив у самой нижней отметки, мужичок приглашающее помахал мне рукой. Я, пригнувшись, шагнул в закачавшуюся от моего веса конструкцию и осторожно сел напротив этого маленького человека.
– Я для того здесь и поставлен, чтобы всё видеть, – сказал мужичок. – Сверху много чего рассмотреть можно. С высоты птичьего полёта, так сказать.
– Видели? – я даже как-то растерялся от неожиданности успеха.
– Давай прокатимся, – сказал мужичок. Он произвёл какое-то действие под полой своей штормовки, и колесо мягко двинулось, унося нас в сторону и вверх. – Анатолий, – представился он.
– Вы тут живёте? – спросил я для приличия в затянувшуюся паузу.
– Я тут поставлен, – Анатолий смотрел в сторону. Как-то сосредоточенно даже.
– Не скучно?
– Что есть скука? – он укоризненно покачал головой. – Скука – это одиночество. Мы привыкли полагать, что одиночество в том, если ты один. А ведь это не совсем так. Люди имеют семью, близких, бесконечные хлопоты и встречи, но, по сути, могут быть совсем одинокими среди миллиардной толпы! Одиночество души гораздо страшнее физического одиночества. Отшельник, сошедший с ума от суеты мегаполисов, и потому сидящий в избушке посреди ста квадратных километров тайги – он разве одинок? Ему достаточно взять старенькую гитару и тихонько ущипнуть струны. То взлёт, то посадка, то снег, то дожди. Чувствуешь? Какое же это одиночество? Мы все здесь пропитаны аутизмом. Мы эгоисты. Нам нужен собеседник для того, чтобы высказаться, а не для того чтобы выслушать.
– Эммм… – я был, признаться, немного обескуражен таким спичем.
– Я ужасно боялся высоты, – продолжал Анатолий, – Панически боялся. И я стал тренироваться. Я начал со второго этажа. Я смотрел вниз на такую близкую землю и представлял, как я могу прыгнуть на неё. Через две недели я стоял на пятом этаже, на балконе, склонив через перила голову, и представлял уже другое – как меня расплющивает от удара. Ещё через месяц я мог смотреть вниз с 11 этажа. Меня подташнивало, и сердце бухало молотом, но я мог смотреть. Я тренировался каждый день. И вот теперь я карусельщик чёртова колеса. Вот это, я понимаю, ирония жизни!