– Я позвоню мисс Стейн, а ты можешь позвонить мистеру Фернандесу и своей восхитительной подруге, имя которой я все время забываю. – Он поднес руку к шее и аккуратно поправил свой галстук-бабочку.
– Киттен, – напомнила я. И вспомнила сама, что и мама, и баббо почему-то упорно называют ее мисс Нил. – Ну, мисс Нил, ты же знаешь! Как ты мог забыть ее имя? Она моя лучшая подруга вот уже много лет.
– Киттен-котенок, совсем ребенок, была укушена выпью злосчастной и околдована, в цепи закована, бедная детка, котом опасным… – пробормотал баббо и полез в карман вельветового пиджака за сигаретой.
В тишине мы услышали на лестнице тяжелые шаги мамы.
– Думаю, для нашего же с тобой спокойствия нам не стоит постоянно читать твоей матери статью о твоем дебюте. – Он снова замолчал и закрыл глаза. – Это… одна из присущих ей странностей, как тебе известно. – Баббо зажал сигарету губами и зашуршал чем-то в кармане. – А теперь доставь мне удовольствие – еще один последний пируэт, mia bella bambina.
Я быстро сделала тройной пируэт. Мама не любила, когда я танцую в гостиной, и мне не хотелось, чтобы ее воркотня испортила мое прекрасное настроение.
Она вошла в комнату с руками полными пакетов с покупками. Ее грудь высоко вздымалась – она только что преодолела пять лестничных маршей, ведущих к нашей квартире. Баббо открыл глаза, моргнул и сообщил маме, что сегодня мы идем в «Мишо», чтобы устроить небольшой праздник.
– Хочешь сказать, почтовый ящик нынче с утра оказался набит деньгами? – Мама обвела взглядом комнату, чтобы проверить, не перевернула ли я что-нибудь, – такое случалось, когда мы с баббо оставались одни и он просил меня потанцевать для него.
– О нет, мой горный цветок. – Он на мгновение прервался, чтобы закурить сигарету. – Это лучше, чем деньги. За Лючию сегодня пьет весь Париж, и мы тоже хотим поднять за нее бокалы. Так что вечером мы будем праздновать, гордиться и хвастаться.
Мама не сдвинулась с места, по-прежнему держа в руках пакеты. Она лишь сузила глаза, так что они превратились в две маленькие щелочки.
– О, только не твои танцы, Лючия. Они меня просто убивают. Ты сведешь меня в могилу – ты и еще этот лифт, что никогда не работает, и все эти треклятые ступеньки, по которым мне приходится лазать.
Я почувствовала, как атмосфера сгущается, но ведь я давно привыкла к мученическому лицу мамы и ее постоянным жалобам и причитаниям. Кроме того, когда она отвернулась, баббо заговорщически взглянул на меня и быстро подмигнул. Не обращая внимания на ее ворчанье, я передала маме газету.
– Я стану знаменитой танцовщицей, мама. Прочти.
– Прочту, Лючия, вот только сначала мне надо разобрать эти пакеты и сделать себе чайку. Посмотри-ка, какие замечательные перчатки, Джим.
Она бросила покупки на диван, вытащила из одного из пакетов длинную глянцевую коробку и принялась разворачивать бесконечные слои черной папиросной бумаги. Мне почудилось, что в комнате вдруг стало холодно, как будто в нее откуда-то проник ледяной ветерок. Я положила газету на диван и прижала руки к груди. Ну почему она не может порадоваться за меня – хоть раз? Хоть в этот раз?
Баббо снова украдкой подмигнул мне и выпустил длинную струю дыма.
– Ив самом деле, очень красивые перчатки. И они будут смотреться еще красивее и элегантнее на твоей руке, сжимающей бокал с несравненным, головокружительным шампанским в «Мишо». – Он сделал жест в сторону дивана. – Прочти статью, Нора. В ней описываются дивные таланты нашей bella bambina. Я невольно вспоминаю пословицу «Яблоко от яблони недалеко падает».
– Святая Мария, Матерь Божья! Да вы словно пара детишек, что залезла в горшок и слопала все варенье! – Мама вздохнула и посмотрела на новые перчатки. – Что ж, мне не больно-то хочется готовить сегодня, а перчатки в «Мишо» уж точно оценят. – Она фыркнула, потянулась за газетой и потыкала в нее пальцем. – Здесь должны были писать о Джордже Почему никто не пишет о нашем Джорджо?
– Напишут, Нора. Непременно. Возможно, у Лючии было озарение насчет Джорджо? Видение, как у Кассандры?
Баббо с надеждой взглянул на меня, но не успела я ответить, как мама разразилась ядовитыми комментариями о «дурных предзнаменованиях» и «безумных Кассандрах». Я промолчала.
– Время Джорджо еще придет, но сегодня мы отмечаем успех моей радужной девочки. – Кольцо дыма сорвалось с губ баббо, словно бы неуверенно поднялось вверх и растворилось в воздухе.
– Что это ты все время твердишь о каких-то радужных девушках? Только не говори мне, что они – кто бы это ни был – тоже могут видеть будущее! – Мама с яростью дернула новую перчатку, пытаясь натянуть ее на пальцы.
– Это из моей книги… они шалят, и резвятся, и кружатся в хороводе на своем празднике… потому что они цветы… Но не обращай внимания. Незачем тебе забивать этим свою прекрасную голову, моя непобедимая и величественная воительница. – Баббо уставился в потолок и вздохнул.
– Почему бы тебе не написать нормальную книгу, Джим? Эта точно меня прикончит. – Не снимая перчаток, она неохотно потянулась за газетой. – Надень что-нибудь поярче, Лючия. Не хочется, чтобы тебя затмила эта мисс Стелла Стейн. Так какая, ты говоришь, там страница?
Как только метрдотель заметил баббо, маму и меня, он тут же ринулся к нам, разрезая толпу, словно нож масло. Какие-то люди то и дело останавливали баббо и спрашивали его, как продвигается «вещь, над которой он работает». Только маме было позволено знать настоящее название книги, и баббо заставил ее поклясться, что она никому ничего не скажет.
Когда родители поздоровались с нашими гостями, у меня за спиной неожиданно возник Джордже.
– Прости, я опоздал, – чуть задыхаясь, выговорил он. – Едва ли не час ждал трамвая. Но я читал газету – какой грандиозный отзыв! – Джорджо притянул меня к себе и поцеловал в висок. – И какая у меня умная, талантливая сестричка! Надеюсь, что скоро ты заработаешь целое состояние – будет чем платить за мои уроки пения. – Он скорчил гримасу и быстро отвернулся.
– Я тоже надеюсь, – осторожно ответила я, стараясь, чтобы это не прозвучало хвастливо. – А что уроки пения? Не слишком удачно?
– Недостаточно удачно, чтобы отвечать ожиданиям отца. – Джорджо коснулся пальцем накрахмаленного воротничка сорочки, и я заметила лавандово-лиловые круги у него под глазами. От его дыхания исходил легкий запах спиртного. – Мне каждый день приходится просить у него денег, и он всегда смотрит на меня такими глазами… будто собака, которую никто не покормил. А потом разочарованно вздыхает… как обычно.
Я с сочувствием коснулась его руки. Мне было очень больно видеть Джорджо таким разочарованным, и, кроме того, раньше от него никогда не пахло алкоголем.
– Я начну зарабатывать и смогу помочь.
На это Джорджо ничего не ответил.
– А помнишь мистера и миссис Обнимашки-Пирожки? – вдруг спросил он.
Я рассмеялась:
– Родителей, которых мы придумали в детстве?
Его лицо погрустнело.
– Я видел их во сне прошлой ночью. Они в конце концов пришли за нами и усыновили нас, и мистер Обнимашки-Пирожки учил меня кататься на лошади.
– Мы с тобой уже слишком взрослые для того, чтобы мечтать о воображаемых родителях. – Я оглянулась на маму и баббо, которые пробирались вглубь ресторана, окруженные целой армией черно-белых официантов.
– Когда мы были маленькими, их никогда не было рядом. А теперь, когда мы стали взрослыми, они все никак не оставят нас в покое. Мистер и миссис Обнимашки-Пирожки такими бы не были, правда?
– Нет, но ведь они не настоящие. – Думать о прошлом мне не хотелось, поэтому я просто пожала плечами и собралась напомнить Джорджо, что мама как раз считает его идеальным, и, по ее мнению, он все на свете делает хорошо и правильно. Но Джорджо не дал мне ничего сказать.
– О, смотри-ка, все уже здесь.
Он показал на столик у окна, где сидели Стелла, Эмиль и Киттен, а рядом с ними были разложены отполированные до блеска приборы и сияли хрустальные бокалы. Свет люстры падал прямо на улыбающееся лицо Эмиля, и в груди у меня что-то затрепетало. Он напомадил свои черные волосы, а в петлицу вставил оранжевую лилию. Эмиль помахал мне рукой, и луч света, отразившись от его бриллиантовой запонки, рассыпался по столу сотнями радужных сверкающих искр. Рядом с ним устроилась Стелла, вся в ярко-бирюзовом шелке, с тремя рядами длинных, доходящих до пояса, янтарных бус на шее и в лимонно-желтом тюрбане с кисточками, которые, казалось, танцевали у нее над бровями. За нами появился баббо. Он внимательно рассматривал Стеллу, словно ученый, изучающий неизвестную орхидею.
– Хотела бы я одеваться так, как она, – прошептала я Киттен, когда она прижалась губами к моей холодной щеке.
В Стелле были дерзость и бравада, богемный шик и беззаботность, которые я так мечтала перенять. Мама всегда выбирала и покупала мне одежду сама, и, хотя мои платья и костюмы были безупречно элегантны и отлично скроены, они не шли ни в какое сравнение с вызывающе-великолепными нарядами Стеллы.
– О, не беспокойся о том, как ты одета, дорогая. После твоего дебюта и этого восторженного отзыва это не имеет никакого значения. Должна признаться, я тебе немного завидую. А потом, подожди, и ты еще увидишь, что у нее внизу! Гаремные штаны с кисточками! Весьма непрактично. Не представляю, что она будет делать, если пойдет дождь. – Киттен сжала мою ладонь. – Но Джордже, сегодня у него не такой беспечный и неунывающий вид, как всегда. Он сам на себя не похож.
– Он беспокоится о деньгах, и, я думаю, он устал зависеть от милости покровителей баббо, – прошептала я ей в самое ухо.
– Все будет хорошо, если твоему отцу удастся продать свою книгу в Америке. Но почему он так смотрит на Стеллу?
– Она делает иллюстрации для его книги. Можешь быть уверена, сейчас он думает не о Стелле, а о книге. – Я опустила глаза и совсем тихо добавила: – Или, возможно, он мысленно пытается описать ее по-фламандски или на латыни… или в этих своих стишках-головоломках.
Я скользнула на банкетку рядом с Эмилем и ощутила крепость его тела и исходящий от него жар. Вокруг нас звенели разговоры и смех, браслеты и бусы, тарелки и бокалы, ножи и вилки. И весь этот шум звучал в моих ушах словно аплодисменты моему дебюту. Мне казалось, что меня пропитывает электричество, что я вот-вот поднимусь над землей от восторга.
Баббо заказал шампанское и устрицы на льду, и, как только официанты наполнили наши бокалы, он встал, отодвинул стул и костистыми пальцами ухватился за край стола.
– Тост в честь Лючии! Танцовщицы и артистки, знающей несколько языков!
– С голубыми глазами и фарфоровой кожей, – подхватила мама, подняла свой бокал и вытянула шею, повернув голову так, чтобы ее было лучше видно.
Я вдруг подумала, что она завидует мне. Это была глупейшая, нелепейшая мысль, и продержалась она в моей голове не дольше мгновения, но… что-то было в том, как она выгнула шею, подставив ее под свет люстры. Словно она пыталась дать всем понять, что своей внешностью я обязана лишь ей. Меня внезапно поразило – как давно я не видела, чтобы баббо смотрел на нее с нежностью или слушал, застыв в своей обычной манере, переливы ее речи. Все это теперь доставалось мне. Я бросила взгляд через стол – вот он, баббо, с бокалом в руке, часто моргает, переводя глаза со Стеллы на меня.
Между тем шампанское кипело в бокалах, от блюда с устрицами поднимался соленый, остро-свежий, как молодая зелень, аромат, облачка сигарного дыма зависали в воздухе, люди за соседним столом улыбались и хлопали мне. Эмиль прижал свою ногу к моей, уверенно и очень по-мужски. В этот момент мне казалось, что я буду счастлива целую вечность, до окончания времен, и никто – никто на свете! – не может быть счастливее, чем я. Я склонилась к Эмилю и незаметно для всех положила руку ему на бедро.
– Где ты будешь танцевать в следующий раз, Лючия? Может быть, Жозефине Бейкер придется освободить для тебя сцену? – Стелла поправила тюрбан, подцепила вилкой устрицу и изящно отправила ее в рот.
– Ну уж и штучка эта миссис Бейкер. Танцевать голой в бананах! Какой позор! – Мама взяла салфетку и с силой встряхнула ее, словно хотела одним махом отогнать все разговоры о Жозефине Бейкер, танцовщице, которая покорила Париж своими довольно фривольными выступлениями.
– Говорят, она зарабатывает огромные деньги, – заметил Джорджо и на мгновение прижал кончик языка к верхней губе. – И вроде бы сменила юбку из бананов на совсем маленькую юбочку из розовых перьев.
– То есть она танцует совсем обнаженной, если не считать перьев? – Киттен в шоке распахнула глаза.
– Потаскушка, вот кто она такая, – бросила мама, и ее ноздри гневно затрепетали.
– Современная молодая женщина и сама зарабатывает себе на жизнь. Молодец – все, что я могу сказать, – возразила Стелла и подняла бокал с шампанским, но быстро поставила его обратно, поймав яростный взгляд мамы.
– У нее уже было двое мужей, а теперь, по слухам, еще и любовник. И как назвать такую… леди, спрашиваю я вас?
– Именно поэтому она и может танцевать на сцене в одних лишь перьях. Если бы она не побывала замужем, ей бы этого не позволили, – тихо произнесла Киттен. – Папа говорит, что брак – это единственный способ для женщины обрести свободу, особенно в Париже. Все эти эмансипе… вертихвостки… папа утверждает, что в действительности они совсем не свободны.
– Должно быть, танцевать в чем мать родила – значит ощущать настоящее освобождение, – фыркнул Джорджо и достал сигарету. – Особенно если берешь за это несметные деньги. Можно ли быть более свободной?
– Что за вздор! – Стелла, с горящими глазами, ткнула воздух вилкой. – Сейчас у женщин появилась настоящая возможность получить свободу. Посмотрите на парижанок – они рисуют, пишут, танцуют. И не все они замужем.
– Браво, Стелла! – воскликнула я и захлопала в ладоши.
Стелла была, по словам мамы, «языкастая». Еще одна ее черта, которой я восхищалась и завидовала. Мне захотелось рассказать всем о своих взглядах и опыте, о том, какой свободной чувствуешь себя, когда забываешь обо всем и танцуешь, словно растворяешься в движении, и не важно, бедна ты при этом или богата, одета или раздета… но Джорджо меня опередил.
– А еще говорят, что она каждый день получает сотни предложений руки и сердца. Может, мне тоже стоит попытаться? Что скажешь, Эмиль? – Он повернулся к Эмилю и хлопнул его по плечу.
– Я согласен с Киттен. Брак – это тот фундамент, на котором строится наше общество, и это в самом деле единственный путь к свободе. Так считаем мы, евреи. Все держится на браке. Но я не уверен, что это относится к женитьбе на миссис Бейкер. – Рука Эмиля нашла под столом мою руку, и он пощекотал ее большим пальцем. – А вы что думаете, мистер Джойс?
Краем глаза я увидела, что мама ерзает на стуле, уставившись на свой бокал с шампанским. Баббо рассеянно гладил бороду, снова и снова проводя по ней пальцами, и так же, как мама, задумчиво смотрел на блюдо с пустыми устричными раковинами.
– Брак, религия… обычаи и условности. Это оковы, которые должны быть сброшены.
– Не обращайте внимания на Джима. Много он знает об оковах. – Мама коротко вздохнула, словно гнев и раздражение совсем лишили ее сил.
Я вопросительно взглянула на Джорджо, но он рылся в карманах в поисках зажигалки; в его губах торчала незакуренная сигарета.
– Нельзя сказать, что свобода женщины и институт брака несовместимы. Но также нельзя отрицать и главенствующую роль семьи. Взять хотя бы вас, Джойсов. – Стелла взмахнула рукой над столом, который был уже в полном беспорядке: полупустые бокалы тут и там, скатерть усыпана крошками хлеба и пеплом. – Вы женаты уже так много лет и беззаветно любите Лючию и Джорджо. Были бы они столь же талантливы и умны, если бы вы не поженились?