– Так что же в итоге произошло? – Доктор кивает и одобрительно улыбается, словно я несмышленое дитя, которое чем-то его порадовало.
– Она согласилась, но семья баббо в Ирландии очень рассердилась и заставила ее вернуться, чтобы она заботилась о собственных детях. Видите ли, они были еще совсем маленькими, к тому же ее муж только что застрелился. – Я говорю все тише и тише и вскоре замолкаю совсем.
Доктор Юнг хмурит лоб и подпирает ладонью подбородок.
– Ваш отец попросил свою сестру присматривать за вами, молодой дамой двадцати одного года, и оставить своих недавно осиротевших детей в пансионе? Я правильно вас понимаю, мисс Джойс?
Я киваю, и слова вдруг начинают литься из меня потоком, обильным и неуправляемым.
– Мой дядя застрелился, пока тетя Эйлин гостила у нас. Баббо получил телеграмму, но ничего ей не сказал… он повел ее смотреть достопримечательности. Когда она вернулась домой в Триест, дядю уже похоронили. Она не поверила, что он покончил жизнь самоубийством, и настояла на том, чтобы тело выкопали. – Мне кажется, что пластины моего черепа сдвигаются и скрежещут, соприкасаясь друг с другом. В горле у меня посвистывает. Зачем я вытаскиваю из себя это воспоминание?
– Это был единственный раз, когда вы попытались оставить семью?
Я сижу молча и неподвижно. Лишь мои пальцы выдергивают из нового пальто тонкие пучочки лисьего меха. Как легко это делать… скоро мое пальто облысеет, станет голым, как макушка старика.
– Ваши родители обращались с вами как с ребенком, потому что вы вели себя по-детски?
– Я была нужна баббо дома. Он зависел от меня. Вы не понимаете!
– Потому что он был почти слеп? Ему нужно было, чтобы вы выполняли для него разные поручения, так, мисс Джойс? Относить письма на почту, забирать книги из библиотеки? – Доктор Юнг встает, отталкивает кресло и приближается ко мне.
Я яростно мотаю головой:
– Я была его музой! Он нуждался во мне для вдохновения! Вы не понимаете!
– Откуда вам это известно? – Он нависает надо мной, раскачиваясь и шмыгая носом.
– Это все знали! Люди говорили об этом в барах на Монпарнасе. Он всегда наблюдал за мной, не сводил с меня глаз. Вот подождите, выйдет его книга. Вы найдете меня там на каждой странице!
В голове у меня стучит, выдернутые лисьи волоски под шубой прилипают к влажной от пота коже. Что, если я не права? Что, если меня нет в книге? Что, если на самом деле он смотрел на меня не ради вдохновения, а из-за чего-то… отвратительного и развратного? Я пытаюсь встать. Мне нужен воздух, кислород. Доктор вдруг увеличился в размерах, раздулся, заполнил собой весь кабинет и оттеснил меня в угол. Он вот-вот раздавит меня, я не могу дышать.
– Я вызову медсестру, и она сопроводит вас обратно в санаторий. – Доктор аккуратно направляет меня к двери и добавляет: – Сегодня у меня ужинает доктор Негели. И я не забуду спросить его о результатах вашего анализа крови, мисс Джойс.
Доктор Негели. Ужинает у меня. Анализ крови. Его слова перекатываются у меня в голове, как камни, и внезапно меня охватывает порыв гнева. Легкие наполняются синим ледяным горным воздухом, а глаза заволакивает кровью.
Я резко разворачиваюсь на каблуках. От ярости мой голос звучит выше и громче:
– В таком случае я сообщу вам сама! Я не потерплю, чтобы вы сплетничали обо мне за своим швейцарским сыром!
Доктор Юнг слегка приобнимает меня, открывает дверь и подталкивает меня наружу. Где-то беспрестанно лает собака, и ее лай рикошетом отдается внутри моего черепа.
– Неужели у меня не может быть секретов? Ничего личного? Ничего моего – только моего! – Я поворачиваюсь к доктору спиной. Мне стыдно, что я так неожиданно поддалась бешенству. Воспоминания о смирительной рубашке еще так свежи… они режут, словно нож. Я больше никогда не окажусь в смирительной рубашке! Никогда…
– Конечно, есть вероятность, что доктор Негели мне ничего не скажет, – успокаивающим тоном произносит доктор Юнг, но я-то знаю, что он лжет. Просто старается меня утихомирить.
– Я скажу вам сама!
– Прекрасная мысль. – Он гладит меня по руке, как будто треплет собаку по шее.
– Сифилис! – Я выплевываю ненавистное слово и делаю глубокий вдох. В просторном холле с огромными окнами, из которых открывается вид на холмы, доктор уменьшается, и я снова обретаю возможность дышать. – Он проверяет мою кровь на сифилис! Они все думают, что у меня сифилис!
– Ив этом случае вы должны продолжать писать мемуары. – Доктор Юнг похлопывает меня по плечу. – И не потеряйте новое пальто, мисс Джойс. Наступает зима, а в это время года в горах очень холодно.
Глава 5
Декабрь 1928 года
Париж
В первый рабочий день мистера Беккета я пораньше ускользнула с урока, принеслась домой и уселась в прихожей в продуманно-небрежной позе. Я знала, что он прибудет минута в минуту. Не только потому, что было очевидно, как он восхищается моим отцом; было в нем нечто крайне педантичное. Я не смогла бы объяснить, почему так в этом уверена, но я бы руку дала на отсечение, что мистер Беккет ценит порядок и точность. И действительно, как только пробили часы, раздался звонок в дверь. На пороге стоял он, серьезный, яркоглазый, с толстой книгой под мышкой.
– Здравствуйте, Сэм, – сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно.
– Добрый день, мисс Джойс… Лючия. – Он вошел в прихожую и остановился, глядя на меня.
– Вы купили это для баббо? – Я кивком показала на книгу.
– «Большие надежды». Там есть отрывок про реку Темзу, который я хотел бы зачитать вашему отцу. – Он умолк и через мое плечо посмотрел на дверь отцовского кабинета, как будто призывал ее отвориться, словно вход в пещеру Аладдина.
– О да, ему это понравится. Мама говорит, если он упомянет еще хоть одну реку, она сойдет с ума. Он знает их все – каждую реку в мире. И в тот момент, когда меньше всего этого ожидаешь, он вдруг начинает их перечислять. Одну за другой, без остановки.
– В самом деле? – Глаза мистера Беккета скользнули по мне, а затем он снова уставился на дверь.
– Нил… – прошептала я драматическим тоном. – …По… Амазонка… Янцзы… Темза… Эйвон… Сена… Не говоря уж о величайшей реке на свете – Лиффи.
– Ах да, Лиффи, – эхом отозвался мистер Беккет и быстро взглянул на часы.
– Когда мы встречались на прошлой неделе, я забыла рассказать вам о библиотеке мисс Бич. Она – та самая леди, что опубликовала «Улисса». Это лучшая библиотека и книжный магазин во всем Париже. «Шекспир и Компания», на рю де ль'Одеон.
Мистер Беккет переминался с ноги на ногу, словно в ботинках у него было полно иголок и булавок.
– Без нее мы бы пропали, – продолжила я. – Так как вам нравится Город огней, Сэм?
Мистер Беккет снова нервно взглянул через мое плечо.
– Я не хочу опоздать к началу рабочего дня. Вы думаете, мне постучать?
Из кабинета донесся хриплый незнакомый голос, и он недоуменно нахмурился.
Я засмеялась:
– Он учит испанский. На слух, по граммофону. Сегодня у него уже был урок русского с мистером Понизовским, а теперь вот испанский.
Мистер Беккет почти вытаращил глаза.
– На скольких же языках он говорит?
– Он постоянно изучает новые. В каждом отпуске мы куда-нибудь едем, чтобы он мог провести исследования для своей книги, и он всякий раз старается выучить еще один язык. Фламандский, уэльский, провансальский диалект… – Я закатила глаза и беспомощно пожала плечами, показывая, как это непросто – жить с гением.
Мистер Беккет откашлялся и в очередной раз посмотрел на часы. Я уже собиралась рассказать ему историю о том, как мы с баббо вместе учили голландский, но тут появилась мама, сердито нахмуренная, с блестящими от мыла руками.
– Лючия, проводи мистера Беккета в кабинет. Сейчас же. Джим ждал его все эти пять минут. Мистер Беккет, проходите. – Она хлопнула в ладоши, будто разгоняя двух сцепившихся дворовых кошек. Полетели клочья мыльной пены.
– Он слушает урок испанского, – запротестовала я. – Кроме того, я как раз говорила Сэму о книжном магазине мисс Бич.
Но мистер Беккет уже прошел вперед по коридору и теперь стучал в дверь кабинета баббо. А мама сверлила меня яростным взглядом.
– В этом доме он – мистер Беккет, – твердо сказала она. – А теперь, бога ради, помоги мне со стиркой. Твоему отцу нужна свежая наволочка каждый день – так сильно у него гноятся глаза. А эти боли в животе меня просто убивают. Клянусь небом, завтра я, наверное, уже буду лежать в гробу. – Мама сердито вытерла руки о фартук и вернулась в кухню.
Часом позже она застала меня под дверью кабинета – я с наслаждением слушала звучный голос мистера Беккета, читавшего вслух.
– Что еще ты тут делаешь, девчонка? Бьюсь об заклад, подслушиваешь! – Мама с отчаянием покачала головой.
– Я лишь жду, когда они закончат, чтобы предложить им напитки, – негодующе возразила я.
В конце концов послышался скрежет стульев по полу и мистер Беккет сказал, что ему пора уходить. Мое сердце пустилось в уже хорошо знакомый мне галоп. Я сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, но мама принялась жарить почки, и запах жира забил мне легкие. Меня слегка затошнило.
– Приветствую вас снова, – удивленно, но и с удовольствием проговорил мистер Беккет, выйдя из кабинета. Выглядел он куда более расслабленным и довольным, чем по прибытии.
– Понравился ли баббо Чарльз Диккенс?
– Я полагаю, мои старания были оценены. – Мистер Беккет осторожно провел рукой по волосам и задержал ее на затылке.
– Как ваши комнаты? Может, вам чего-нибудь не хватает? – Я стояла так близко к нему, как только позволялось приличиями, и про себя кляла маму, которой вздумалось жарить почки именно теперь! Если бы не она, я могла бы чувствовать запах мистера Беккета.
– Там холодно. – Он поежился. – И запирают слишком рано.
– Запирают?
– Да, они закрывают ворота на замок в одиннадцать часов. Мне редко удается попасть домой к этому времени, так что приходится перепрыгивать через ограду. – Он сконфуженно улыбнулся, и у него сделался совершенно мальчишеский вид. Однако в то же время он выглядел и настоящим мужчиной.
Мне ужасно захотелось дотронуться до него, но я сплела руки, чтобы избежать искушения, и спросила, не могу ли я помочь ему с прыжками.
– Поскольку я танцовщица, у меня отлично получаются прыжки, – провозгласила я, помня слова Киттен о том, что нужно быть менее скромной.
– В самом деле? – Он чуть наклонил голову вперед и пристально взглянул на меня исподлобья.
На минуту мне показалось, что я плаваю в его немигающих синих глазах, – странное, но отнюдь не неприятное ощущение. И меня внезапно пронзила мысль: хотя он довольно-таки малоразговорчив, его глаза сообщают мне гораздо больше, чем любые слова.
Я сделала небольшое шассе[7].
– Самое главное – это правильно приземлиться. Иначе можно потянуть колени и щиколотки. Вам нужно сделать довольно высокий прыжок, чтобы перескочить через эту ограду. Возможно, вам поможет гранд жете[8]. Хотите, я вам продемонстрирую?
Мистер Беккет прижался к стене, словно испугался, что я нечаянно ударю его ногой.
– А вы не можете возвращаться домой, пока ворота еще открыты? – Я почувствовала, что невольно становлюсь на мыски. Все эти разговоры о прыжках, теснота прихожей и невозможный запах жарящейся требухи, от которого некуда было спрятаться, возбудили во мне неодолимое желание двигаться.
– Я дурно сплю по ночам. Так что иного выбора у меня нет – только прыгать.
– Бессонница? – сочувственно поинтересовалась я и обвила одну ногу вокруг другой. – Или вы просто ночная птица – сова?
– И то и другое. – Он двинулся к двери, и я инстинктивно протянула руки ему вслед. Но неожиданно он обернулся, так крепко сжимая «Большие надежды», что на тыльной стороне его рук проступили голубые вены. – Не хотели бы вы выпить у меня чаю? Через две недели?
– Это было бы замечательно, мистер Беккет. Сэм.
Приложив неимоверные усилия, я заставила себя ответить ровно и плавно, хотя моя кровь тут же вскипела и быстрее побежала по венам. А потом он ушел, и в прихожей застыла тишина, которую нарушало только тиканье часов. Я вскинула руки вверх, на бегу делая пируэты, поспешила к окну гостиной, а затем прижалась лбом к стеклу и увидела, как мистер Беккет вышел из подъезда и повернул на рю де Гренель. Мне вспомнились слова месье Берлина о том, что самые сильные эмоции нужно выражать через танец, я закружилась по гостиной, вздымая руки и ноги и замирая в эффектных позах.
– Никаких танцев в моей лучшей комнате! – возопила мама, но мне было все равно. В кои-то веки я решила послать все к черту. Сэм Беккет пригласил меня выпить с ним чаю, и никакие мамины слова или поступки не могли меня остановить.
Мистер Беккет прибывал ровно в пять часов каждый день. И когда он уходил, совсем уже вечером, мне казалось, что в доме гасли все огни. Несколько минут я не могла прийти в себя от грусти, медленно привыкая к квартире, в которой нет его. Это было крайне странное, тягостное чувство. Но мысль о том, что он пригласил меня на чай, и уверенность, что наши судьбы неразрывно связаны, помогали мне поддерживать бодрость духа.
Несколькими днями позже, когда я как раз сидела в гостиной, переживая уже привычные печальные минуты после ухода мистера Беккета, в дверь снова позвонили. Думая, что это он – вернулся за книгой или забытым шарфом, – я бросилась открывать. Однако это был не мистер Беккет. На пороге стоял Эмиль Фернандес. Мое сердце сжалось от разочарования, но я уже давно не видела Эмиля, к тому же мне не хотелось задеть его чувства, и поэтому я ослепительно улыбнулась. Баббо всегда называл эту мою улыбку «витринной».
В прихожую вышла мама, с только что уложенными в прическу волосами и свежей блестящей помадой на губах.
– Добрый день, мистер Фернандес. Мы с вами уже с месяц как не видались. – Она стояла очень прямо, расправив плечи и приподняв подбородок.
– Прошу меня простить. Я был очень занят – работал над новой оперой, миссис Джойс. – Эмиль слегка поклонился. – Надеюсь, вы пребываете в добром здоровье?
– Нет. У меня страшные боли, а у мистера Джойса ужасно плохо с глазами. Не знаю даже, что с ним станется. Или со мной. – Мама театрально вздохнула. – С минуты на минуту должна прийти миссис Флейшман, чтобы перепечатать его записи, – он делает их мелком. Но у нас найдется время выпить чашечку чая, не так ли, Лючия?
Эмиль прошел вслед за нами в гостиную, и ему пришлось подождать, пока мы с мамой убирали карты, которые баббо разложил по всему дивану.
– Я не знаю, что у всех не так с глазами в этой семье, – пробормотала мама и бросила на меня осуждающий взгляд.
– Мы все очень боимся, что баббо может совсем ослепнуть к концу года. – Я сделала жест в сторону освобожденного от карт дивана.
Эмиль продолжал стоять, сжимая в обеих руках шляпу и сильно моргая. От того, что он так явно нервничал, я тоже ощутила некоторое стеснение. Таким я его еще не видела.
– Пожалуйста, садитесь, – сказала я. – Мне хочется услышать все об этой новой опере, что вы сочиняете.
– Иди и приготовь нам чаю, Лючия. – Мама уже собиралась опуститься в кресло-качалку, как раздался еще один звонок в дверь. – А вот это уж точно миссис Флейшман. Подожди здесь, Лючия, вдруг и она захочет чаю.
Эмиль присел на краешек дивана и быстро облизнул губы. Его пальцы продолжали терзать поля шляпы.
Я ожидала, что сейчас он начнет рассказывать о новой опере, но Эмиль молчал, и тишина уже становилась неловкой.
– Мама не очень хорошо себя чувствует, – наконец выдавила я. – Возможно, ей придется лечь в больницу. Врачи думают, что ей, кажется, нужна операция.
– О, я очень сожалею. Ей, должно быть, сейчас нелегко, – отозвался Эмиль. – Но как вы, Лючия? Джорджо говорит, вы постоянно танцуете. Работаете над чем-то новым? – Произнося слово «танцуете», он чуть-чуть пошевелил пальцами, и его руки отчего-то напомнили мне крылышки едва оперившихся птенцов.