– О! Давно бы так! – одобрил мои действия Веня.
– Жарко совсем стало! – будто бы оправдываясь, отмахнулся я.
Солнце припекало, и мы ускорили шаги, стремясь поскорее добраться до спасительной, как мне думалось, прохлады институтского фойе. От противной крепкой сигареты со вкусом пластика, что я выкинул в придорожную канаву не докурив, во рту появилась горечь, хотелось постоянно сплёвывать, но слюна куда—то пропала. Я начал мечтать о запотевшем стаканчике прохладной чистой воды, ну, или, хотя бы, газировки.
Проносившиеся мимо легковушки, маршрутки, автобусы тащили за собой неизменные шлейфы пыли, оседавшей не только на кустах, деревьях и бурой траве, но и на наших с Веней туфлях и брюках. Пережидая поток транспорта, мы пару минут постояли у бетонной будки, напоминавшей большой скворечник, а затем, пользуясь моментом, перебежали на другую сторону трассы и, стряхивая пыль с потерявших парадный вид брюк, направились прямиком к жёлтому трёхэтажному зданию ВУЗа. Справа от него располагался небольшой парк, выходящий к Тачанскому пруду, и длинные помещения учебных мастерских.
С двух сторон от тамбура для двойных входных дверей, стояли бетонные урны, наполненные окурками, пустыми пачками от сигарет, каким—то мусором. Здесь можно было спокойно постоять в тени, покурить и отдохнуть.
Фойе встретило не прохладой, а липкой духотой, от которой не спасали даже открытые окна. Вдоль стен стояли деревянные скамейки с металлическими ножками, а главный корпус отделялся от зала ожидания чугунной узорной решёткой от пола до потолка. Слева, у настенной мозаики, специально для абитуриентов разместили четыре стола с двумя стульями возле каждого. За ними заполняли анкеты. В фойе стояло оживление, слышался непрекращающийся гул голосов. Почти все скамьи оказались заняты, на них в ожидании чего—то сидели парни, рассеянно глядящие по сторонам или листающие тетрадки, девушки, ласкающие своим видом самый искушённый взгляд, смотрящиеся в зеркала косметичек, лихорадочно роющиеся в сумочках, поглядывающие по сторонам, и непрерывно шепчущиеся с соседками.
Крепкая полная светловолосая вахтёрша средних лет темпераментно беседовала по телефону, жестикулируя и изредка поглаживая переносицу, словно хотела чихнуть, но стеснялась это сделать при посторонних.
Оглядевшись по сторонам, я заметил висящий на доске объявлений большой информационный лист, извещающий, что приём документов производится в кабинете №2, справа по коридору.
Веня, видя моё замешательство, подтолкнул меня к открытой двери комнаты, а едва я застыл на пороге, глядя на восседающих за четырьмя столами сотрудниц, спасавшихся от жары двумя включёнными вентиляторами, сам протиснулся внутрь:
– Здравствуйте, девушки! – бодро возгласил он. – Документы для поступления вы принимаете?
– Добрый день, – ответила привлекательная томноголосая шатенка, скучающая у окна, в то время, как трое других, проверяли заполнение бумаг, стопками лежащих у них на партах. – А Вы на какой факультет?
– Да это не я! Вот он.
Ложкин махнул в мою сторону и пихнул меня:
– Что молчишь? Не в гестапо. Говори, давай!
Я ответил, на какой именно факультет.
– Лен, дай молодому человеку пару бланков и образцы заполнения. Да, эти. Вас как зовут? Сергей? Вы, Сергей, сейчас данные внесите по шаблону. У Вас аттестат с собой? Вот и замечательно. Дайте—ка взгляну. Так, здесь в порядке. Паспорт? Отлично. Теперь, Сергей Васильевич, в коридорчике, у окна, заполните бумаги и принесите их сюда! Ручка у вас есть?
Я хлопнул себя по карману, хотя и без того помнил, что ручку—то я и забыл взять, развёл руками.
– Возьмите! – улыбнувшись, протянула мне шариковую ручку Радужная Ирина Михайловна, как было написано на табличке, стоящей на её парте. – Только, огромная просьба вернуть, а то одну уже, сегодня, забывчивая девушка себе так и оставила… Всё, удачи, жду Ваши документы!
Я, аж взмокший от нервного напряжения, деревянным шагом вышел за дверь и подобно сомнамбуле прошёл к пустующему столу в коридоре.
– Ну что, помочь или не мешать? – спросил Ложкин.
– Да сам справлюсь, чего тут сложного.
– Тогда ты пиши, а я к своим на факультет сгоняю. Гляну, что там и как. Разведаю кой чего! Без меня не уходи, жди у выхода. Обратно вместе пойдём, я тебе дорогу на трамвай покажу. Ага, давай!
И Веня убежал.
Разложив бумаги и глянув на образец, я принялся переносить в бланк данные паспорта и аттестата. Руки мои препротивно дрожали, а буквы, и в обычной—то обстановке корявые, теперь и вовсе прыгали из стороны в сторону, падали, будто раненные бойцы.
Заполнение бланков заняло минут двадцать. Я наконец успокоился и с бумагами в руках отправился к Ирине Михайловне, чуть позорно не оставив на парте её ручку.
Радужная делала запись в амбарной книге, когда я вернул ей ручку и произнёс слова благодарности.
– Заполнили? Угу. Хорошо. Верно, вроде бы… А здесь у нас что? Копия… Ах, какой почерк!
Она вскользь проглядела поданные листки и обратилась к подчинённой:
– Аня, сравни с оригиналом и зарегистрируй.
Я перешёл к бюро Ани, и та несколько минут просматривала мои оценки, их копии, сравнивала. Читала она, шевеля полными губами, вздыхая и поднося листки ближе к глазам, теребя себя за мочку уха. Затем сделала отметку в журнал, изготовленный из общей тетрадки в клеточку.
– Всё правильно, Ирина Михайловна! – обратилась Аня к начальнице и вернула мне паспорт и аттестат.
– Отлично. Значит, Сергей Васильевич, внимательно меня выслушайте. На следующей неделе Вам нужно подъехать сюда же. Тут не я буду, но, тем не менее. И уточнить, приняты ли ваши документы, выяснить расписание вступительных экзаменов. А сегодня я Вас более не задерживаю. – Она улыбнулась. – Ясно?
– Да, ясно. Спасибо большое. До свидания!
– До свидания! Удачи Вам!
Выходя из кабинета, я заметил поджидавшего меня возле лестницы Ложкина.
– Ну как, закончил?
– Ага, сделал…
– Я тоже разузнал, что хотел. Надо будет снова ехать во вторник, на будущей неделе.
– И мне во вторник…
– Ну вот вместе и поедем.
– Пошли что ль… На автобус надо постараться успеть, на 16:40.
– Не, я не поеду на 16:40, – удивил Веня. – Я к Мандаринкиной пойду. Схожу, потискаю её, пока мать на работе. Один поедешь. Сейчас до вокзала на трамвае доберёмся, и я дальше… Билет—то сам купишь?
– Куплю, конечно.
– Ты, пень деревенский, давай посмелее будь, а то, как из леса вышел, всего боишься. В городе, если не станешь везде лезть, ничего не добьёшься…
– Да я понял. Это так, с непривычки…
– Всё у тебя с непривычки! Обретай привычку.
Пройдя возле парка, и перебежав трассу, мы свернули направо у зелёного домика с закрытыми наглухо ставнями и замком на воротах.
– «Пригородная заготконтора Питерского района», – прочитал я полинявшую вывеску над щелью почтового ящика.
Сама собой появилась ехидная мыслишка: «Ишь, куда забрались! И чего они здесь заготовляют? Рога и копыта?»
Веня вышагивал впереди, не особо оборачиваясь и проверяя, следую ли я за ним, поэтому мне подчас приходилось ускорять шаг и почти бежать, дабы догнать его. Наконец, я подстроился под ритм широких шагов Ложкина, и мы продолжили движение по бугристой, растрескавшейся асфальтовой дорожке, уводящей в недра сельских домишек.
– Тут по тропке и будешь бегать на трамвай и с трамвая, – пояснил Веня. – Можно, конечно, и по берегу пруда, но там пешком аж до вокзала придётся топать. А здесь… Здесь, в основном, все и ходят.
– А остановка автобуса? Не проще колёс дождаться?
– Хрен знает. Попробуй. №71. Но он ходит раз в час. Выходит, жди, стой, сколько влезет.
– Ну, тогда, конечно, лучше уж на трамвай.
Веня забыл добавить, что трамвай ходит тоже не каждые пять минут, а гораздо реже, и дожидаться его требовалось, стоя на проезжей части, т.к. место стоянки оставалось не оборудованным.
Мы шли с ним по широкой улице мимо огородов с высокими заборами, из—за которых виднелись теплицы; около не по—деревенски ухоженных изб с обязательными каменными гаражами и крытыми дворами. Картинка напоминала сельскую улочку, правда, улочку достаточно зажиточного и благоустроенного села. Заслышав наши шаги по дорожке, за плотно запертыми воротами начинали гавкать собаки.
Пару раз я заметил на другой стороне улицы, за палисадниками, бродящих под окнами кур, а возле калитки одного из домов, в тени, на травке, лежала коза, проводившая нас задумчивым взглядом. Для полноты ощущений не хватало коровы с телёнком или лошади, а так – почти сельская идиллия, нарушаемая лишь шумом машин с шоссе, пролегающего, буквально в пяти минутах ходьбы.
Дорожка спускалась к узкому мосту, соединявшему берега неглубокой речушки. Он строился, видимо, давно, ржавые металлические перила местами оказались выгнуты в сторону воды, хотя смотрелись ещё довольно прочными. Берег речки с двух сторон полностью зарос ивой, осокой и крапивой, а у самого края ввысь возносились три толстых грубых тополя с частично оголёнными корнями.
«Осенью у воды, наверное, как в сказке. Синее небо, отражающееся в потоке, побуревшие листья. Ими шуршит ветер, перекатывая с места на место, и сбрасывая отслужившее убранство в стремнину…»
Меня потянуло на лирику. Впечатление не испортило даже то, что снизу, от воды несло подозрительно—влажным запахом нагретого металла. Я громко шмыгнул носом.
– Речка—горячка, – пояснил Ложкин, покосившись в мою сторону.
– Почему «горячка»?
– Вода в ней горячая. Сюда предприятия сливают жижу с отходами, и зимой она не замерзает. Над берегом пар поднимается, всё, будто в тумане, а на деревьях ажурный иней. В сильные морозы невероятно красиво.
Когда, миновав мостки, стали подниматься вверх по тропке, а впереди замаячили девятиэтажки, Веня пояснил:
– Вот сейчас в горку поднимемся, там и остановку увидишь. Здесь, вообще—то цыганский район. Полностью ими заселён.
Об этой народности я пока знал исключительно по фильму «Цыган», регулярно демонстрируемому первым каналом тв, поэтому ответить приятелю было нечего. К тому же, я усиленно вертел головой по сторонам, стараясь запомнить путь.
Ещё через несколько минут вышли к серой брусчатке дороги и, проскочив её, очутились на трамвайной линии. Справа по направлению движения транспорта, на обочине, торчала тёмно—зелёная будка с белой буквой «А» во всю стену. Видимо, неподалёку от трамвая притормаживали и автобусы.
Дорожное движение в дневные часы не казалось очень напряжённым. Мимо нас, стоящих на рельсах, иногда в ту или иную сторону, с грохотом и пылью, проносились грузовики, автобусы.
– Если студентов много скапливается, то может какой—нибудь проходящий автобус притормозить, подобрать. Так что, смотри внимательней, – предупредил Ложкин.
Тогда нам не потребовалось долго ждать. Красно—белый, дребезжащий трамвайчик покачиваясь и погромыхивая выплыл из—за поворота, проскрежетал под железнодорожным мостом. Пришлось осмотрительно освободить ему путь, ступив на мостовую.
Бросив в квадратную кассу две монетки по три копейки, Ложкин повращал круглую ручку и оторвал два маленьких квадратных билетика, отдав их мне.
– Билеты лучше сразу брать, контролёры частенько на линиях шерстят. Оштрафуют.
Я кивнул, соглашаясь.
Три последующие остановки сидели молча. Ложкин думал о чём—то своём, а я с удвоенным любопытством озирался, фиксировал в памяти путь, которым скоро буду следовать один и старался запомнить названия улиц, называемых водителем.
– Ты без меня поедешь, смотри улицу не пропусти, а то увезут на заводы, придётся обратно топать. Да её сложно пропустить, обычно много народа там выходит, держись вместе со всеми. Поглядывай, куда они идут и двигай следом, – продолжал мудрые наставления Веня.
– Ага, – согласился я. – Слушай, у тебя мелочь есть? Пить охота, а в кармане одни рубли. Я завтра отдам, не сомневайся.
Веня порылся в кармане брюк, позвенел ключами и вытащил горсть мелочи. Поковыряв в ней пальцем, выудил пятак и протянул мне:
– На! Ого, как раз и вокзал. Я—то дальше, а ты вылезай, и в ту сторону, вправо, шагай. Бегом в кассу за билетом, а то могут в автобус и не пустить.
– Конечно, тотчас куплю. Зайдёшь вечером?
– Посмотрим… Не знаю, во сколько вернусь. Успею с последним, так завтра заскочу, расскажу, как я там с Мандаринкиной покувыркался. Короче, давай, двигай, иначе далеко уедешь…
Мы пожали друг другу руки, я накинул пиджак на плечи и спрыгнул с подножки на раскалённую жаровню привокзальной площади, махнув приятелю на прощание, едва трамвай, впустив ожидавших его людей, звякнул и покатил дальше.
Возвращение моё в Питерку, не было отмечено никакими примечательными событиями. Простившись с Ложкиным, я направился на автовокзал, где, первым делом, кинулся к автомату с прохладной газировкой, бросил в узкую щель одолженную у Вени монетку, дождался, пока в гранёном стакане уляжется пена, и неторопливо, смакуя каждый глоток, выцедил сладкий напиток. Потом уже, когда от сладкого на жаре захотелось пить ещё больше, понял, – вместо лимонада следовало бы взять простую водичку, но времени бежать и разменивать деньги, не оставалось.
Вернув посудину на предназначенное ей место, я, глянув на стрелки часов, двинулся в сторону длинной извивающейся очереди. Работала всего одна из четырёх касс, поэтому в просторном и светлом здании вокзала, привычно стоял аншлаг. Приобрести билет вышло не так просто, как я предполагал. Возвращающиеся из города в близлежащие деревни, по неизвестной мне причине, предпочитали исключительно наш автобус, хотя имелись прямые рейсы до их населённых пунктов. Результатом упомянутой неразборчивости становилось то, что питерский «Икарус» штурмовали, подобно Рейхстагу, ломясь сразу во все три двери. Наличие билета с местом ничего решительно не значило, сиденья оказывались заняты теми, кто проявил ловкость, поактивнее прочих работал локтями, и в числе первых ворвался в салон. Обычно, при таком наплыве желающих уехать, на входе даже не проверяли билеты. Водитель выпускал пассажиров в нужных им пунктах через передний выход, проверяя оплату проезда. Если билетика не имелось, дорогу требовалось оплатить. В итоге получалось, что автобус, отходивший от городского вокзала грузным, неповоротливым и забитым до предела, в Питерку прибывал с десятью пассажирами в салоне. Остальные сходили на своих остановках, в первых трёх деревнях.
Так получилось и в этот раз. Выстояв почти 30 минут в еле двигавшейся очереди, вдыхая запах пота от стоявших спереди и сзади, выслушивая недовольное ворчание по поводу вечных толкучек, я, наконец получил заветный билет. Облегчённо вздохнул, снова мельком глянул на циферблат и двинулся к выходу на перрон. Проходя по узкому коридору к стоянке автобусов, я старался затаить дыхание, ибо из—за приоткрытой двери мужского туалета, несло жуткой вонью, почти БОВ, разъедающим глаза, и вызывающим непроизвольное чихание. Глядя на отворачивающихся в сторону мужчин и женщин, я подумал, что и они вряд ли дышат в сей момент полной грудью.
Ближе к вечеру солнце, сорвавшись с цепи, превращает улицы и площади в духовку, и только перед самым закатом сила его идёт на убыль. Впрочем, у нас нередки случаи, когда и сама ночь не приносит людям, измученным дневным пеклом, заметного облегчения. Духота от прокалившихся за день воздуха и почвы, заставляет, прихватив матрац, сползать с постели на пол. Но и тут спасительной прохлады почти нет. Приходится оставлять на ночь открытыми настежь двери и окна, пытаясь создать некоторую видимость сквозняка. Этим пользуются комары, долго не дающие кровожадным пикирующим визгом забыться перед следующим рабочим днём.