Как бы нам ни был симпатичен подход Нортхоффа, мы все же не можем не задаться вопросом – почему в качестве этого третьего понятия используется именно термин functioning brain, а не functioning mind? Действительно ли functioning brain ничем не отличается от functioning mind? Если же отличается, то где и в какой момент возникает именно functioning mind, т.е. именно психический аппарат, который на верхних ярусах приводит к субъективно переживаемому опыту. Но, может быть, различение mind и brain – это просто игра словами? Если это и игра словами, то не бóльшая, чем игра в различение мозга и сознания. Переход от мозга к психике – это не просто плавное перетекание электрических импульсов в элементы феноменальной реальности: элементы феноменальной реальности не состоят из электрических импульсов, они лишь коррелируют с ними. Это прыжок через пропасть, которую невозможно заделать терминологическими скачками, просто превратив психический аппарат в functioning brain, который, в свою очередь, легко превращается просто в brain.
Нейропсихоанализ и проблема перевода
Этот фундаментальный вопрос начинает иметь практическую значимость в тот момент, когда мы начинаем осуществлять перевод психоаналитической теории на язык нейронауки и обратно. Отношение к психофизической проблеме не как к пропасти, но как к ручейку приводит к попыткам провести прямую параллель между функционированием мозга и функционированием субъективной реальности. Имплицитно предполагается, что структура мозга должна соответствовать структуре психического аппарата, а значит, и структуре субъективного опыта. Такое предположение приводит к упрощению и даже примитивизации сложной психоаналитической теории, которая разрабатывалась для анализа именно психологической сферы. Это психологическое может быть прямо сопоставлено с физиологическим только за счет радикального упрощения первого, так как любая психологическая сложность окажется неизбежно сопряженной с проблемами своего проецирования на физиологию как в смысле того, что физиология просто иначе устроена, так и в смысле того, что наши методы такого проецирования достаточно прямолинейны хотя бы даже в техническом плане.
Марк Солмз в своих работах критикует Фрейда за то, что он называет «кортикальноцентрической ошибкой» (corticocentric fallacy), т.е. за представление Фрейда о том, что сознание связано с «высшими кортикальными функциями» (higher cortical functions)97. Вместо этого Солмз обращает внимание на более современные теории, которые увязывают сознание с «самыми глубинными частями мозга» (inmost interior of the brain)98. Отсюда Солмз делает фундаментальные выводы, имеющие отношение к базовым положениям фрейдовской метапсихологии: например, что фрейдовское бессознательное (Оно) вовсе не бессознательно99, а бессознательным является как раз эго, которое просто «одалживает» сознание в тот момент, когда ему надо решить ту или иную проблему с удовлетворением запросов Оно, не решаемых автоматически или решаемых автоматически не так, как нужно100. Проблема здесь не в том, прав ли Солмз в данном конкретном вопросе о нейронной локализации сознания, проблема в самом принципе – проецировании структуры физиологии мозга на структуру субъективной реальности101. Вполне возможно, что на уровне физиологии это точное описание происходящих в мозгу процессов, но насколько это точное описание на уровне психики? Здесь как минимум нужна верификация с другой стороны, т.е. узнавание этого описания человеком в опыте своей жизни. Можно, например, заметить, что психические проблемы человека не сводятся к тому, чтобы просто эффективно с помощью своего Я решать те простые и понятные задачи, которые перед ним ставит Оно. Если бы человек точно понимал ту проблему, которую ему надо решить, ему бы вряд ли требовались усилия психоаналитиков, да и в целом психотерапевтов, задача которых порой заключается в том, чтобы попытаться помочь человеку хотя бы приблизиться к пониманию того, в чем именно его проблема заключается. Одно из главных достоинств психоанализа – создание предельно сложного описания мира человеческой психики, в котором люди смогли бы себя узнать. Едва ли стоит жертвовать этой сложностью во имя гармонизации с нейронаукой, при том что основания этой гармонизации так до конца и не прояснены. То есть если уж говорить о гипотетической ошибке Фрейда, то она заключается вовсе не в неверном приписывании сознания к коре, а в самой попытке увязать психологическую структуру с физиологической.
Простое проецирование физического на психическое приводит к фундаментальной проблеме нейропсихоанализа – проблеме перевода и неузнавания психоаналитиками своих концепций после их пропускания через сито нейронауки. Что теряется в тот момент, когда психоаналитическое понятие «переводится» в нейронаучное? Какой процент содержательной потери может быть признан приемлемым? Например, если фрейдистское понятие вытеснения (Verdrängung; repression) не поддается переводу на язык нейронауки, то не следует ли это интерпретировать как указание на то, что вытеснение – это психический феномен? Разве это не более здравая стратегия по сравнению с переинтерпретацией данного понятия как обозначения забывания некогда принятых решений, которые в буквальном смысле впечатываются в нейронные сети на уровне головного мозга? А работы с вытеснением – как помощи человеку в пересмотре этих некогда принятых решений?102 Это интересная интерпретация вытеснения, но она отсылает скорее к когнитивно-бихевиоральной терапии, нежели к тому вытеснению, о котором писал Фрейд, имея в виду именно психическую реальность, а не реальность физиологии человеческого мозга. Где заканчивается нейропсихоанализ именно как психоанализ и начинается просто нейронаука с элементами фрейдизма? Как такие реинтерпретации соотнести с претензией нейропсихоанализа на то, чтобы быть не просто еще одной школой психоанализа, а именно «связью между всеми разновидностями психоанализа и нейронауками»? 103
Решение Фрейда оставить проект 1895 г., предполагавший объединение нейронауки того времени с психоаналитическими исследованиями, интерпретируется сегодня исключительно в смысле указания на то, что наука конца XIX – начала XX в. еще не позволяла осуществить подобный переход. Однако, как гласит этот нарратив, в XXI в. с появлением новых методов изучения мозга такое объединение оказывается возможным и продуктивным104. Но действительно ли дело только в развитии технологий? Действительно ли изучение психической реальности – это просто вопрос совершенствования методов изучения мозга? Действительно ли можно проецировать метапсихологию Фрейда на физиологию и анатомию просто на том основании, что у нас появились новые приборы, позволяющие эту физиологию изучать? Разве можно так просто и поспешно обойти психофизическую проблему? И не возвращаемся ли мы в силу поспешности к допсихоаналитическому, дофрейдовскому пониманию психики, когда последняя просто отождествлялась с сознанием?
Фундаментальным открытием Фрейда был тезис о том, что сознанием психическая жизнь не ограничивается, сознание – это лишь верхушка психического айсберга, под которой находится сложная машинерия психических структур и процессов, на выходе и создающая то, что мы называем субъективной реальностью. В этом плане Фрейд атаковал картезианскую традицию, которая сводила ментальную жизнь исключительно к сознательной сфере105. Нейронаука, критикуя Декарта106, не обращает внимание на то, что в более фундаментальном плане она не преодолевает Декарта, но именно что возвращается к нему – снова сужая сферу психического до «мыслящей вещи», которую пытаются всячески скоррелировать с «вещью протяженной».
В работе «О бессознательном»107 Фрейд задается вопросом, можем ли мы отождествлять подводную бессознательную часть психики с мозговыми процессами. Сам он уходит от этого вопроса, считая его просто игрой в слова. Однако этот вопрос перестает быть простой игрой в слова, если мы начинаем выводить из физиологии, а иногда и просто из анатомии мозга структуру психической реальности. Даже самые упертые натуралисты все же согласились в конце концов считать сознание чем-то отличным от мозга, хотя бы по причине квалиа, но готовы ли они пойти за Фрейдом дальше и признать, что сознание – это только часть психики, которая, в свою очередь, не может быть просто так отождествлена с мозгом: functioning mind не может быть так просто отождествлен с functioning brain. Не может ровно до тех пор, пока не будет предложено убедительное решение психофизической проблемы. Даже если психика и мозг – две проекции одного и того же, из этого никак не следует, что эти две проекции одинаковы. Даже цилиндр, спроецированный в две разные плоскости – вертикальную и горизонтальную, – даст две разные проекции: прямоугольник и круг. Этот прямоугольник и этот круг будут, безусловно, скоррелированы друг с другом, но нам едва ли стоит выводить из круга свойства прямоугольника, и наоборот.
Гипотеза Фрейда выглядит почти безумной особенно по меркам XXI в. – философам сознания еле-еле удалось убедить натуралистов-материалистов хотя бы в существовании сознания, которое не может быть редуцировано к мозгу, а здесь предлагается пойти дальше и ввести еще и психику как нечто качественно отличное от мозга108. И это при том, что в пользу существования нередуцируемого психического нельзя даже сослаться на знаменитые квалиа, так как психика по ту сторону сознания этих квалиа как раз и лишена, т.е. сознание – это психика плюс квалиа, а бессознательное – это психика минус квалиа109. И все же без возвращения к психике, не тождественной сознанию, нам не обойтись.
То, что мы называем физической реальностью, есть на самом деле реальность психическая, т.е. реальность, возникающая как слепок с недоступной для нас физической реальности, пропущенной через машину мозга и превращенной – неясным для нас образом – в ту самую доступную нам реальность психическую110. В рамках психической реальности мы можем говорить, например, о психической материи, которая является репрезентацией материи физической, после того, как последняя была каким-то образом переправлена через психофизический барьер. Вопрос о соотношении психической материи с физической не так прост – в отражении физической реальности психическая материя просто репрезентирует для нас недоступные нам материальные объекты, но, например, в реальности сновидения эта психическая материя уже живет во многом своей жизнью, избавившись от своего объективного референта во внешнем мире. Каждый, кто знаком с опытом осознанных сновидений111, может сам поэкспериментировать с этой психической материей – увидеть, как она перетекает из одной формы в другую иногда прямо в руках сновидящего субъекта. Точно так же можно говорить, например, о психическом времени в противовес времени физическому. Или же о психической каузальности в противовес каузальности физической. В общем и целом для описания психической реальности требуется своя совершенно особая физическая теория.
В задачи данного раздела не входит подробное описание физических свойств этой психической реальности. Я лишь хочу подчеркнуть, что психическую реальность нельзя сводить к реальности физической, а функционирование психики – к функционированию мозга как физиологического органа человека112. Значимая часть психической реальности – это репрезентация физической реальности человеческому Я, которое тоже является порождением этой психической реальности. Репрезентация более-менее точная, в противном случае человечество вряд ли бы сделало столь успешную эволюционную карьеру. Однако – и тут начинается самый важный для психоанализа момент – помимо репрезентации физической реальности эта психическая реальность привносит и нечто свое, нечто сугубо субъективное. Отсюда ключевое положение Фрейда о том, что на физическую реальность накладывается еще что-то: а именно реальность психическая. Здесь надо сделать пометку, что эта физическая реальность сама является психической (в том смысле, что мы никогда не имеем дело с самими вещами напрямую, мы имеем дело лишь с их преломлением в нашей психике), а то, что Фрейд называет «психической реальностью», есть лишь еще один слой, накладываемый на эту психическую реальность, т.е. это как бы психическая реальность в квадрате или психическая реальность внутри психической реальности113.
Дальше возникает собственно эпистемологический вопрос – а как именно эту психическую реальность можно изучать? Для того чтобы можно было идти от мозга, нам надо сначала если не решить психофизическую проблему (прежде всего ее самую сложную эмпирическую часть – как именно мозг порождает психику), то как минимум однозначно определить, как структура мозговых процессов проецируется на структуру психической реальности. Только в случае обнаружения такого фундаментального принципа мы можем делать однозначные выводы, например, о сознательном Оно или же о бессознательном Я на основании конкретной локализации в мозге нейронных коррелятов этих психических сущностей. В отсутствие такого фундаментального знания мы можем лишь говорить, условно говоря, о входе и выходе, т.е. явление А из физической реальности мозга соответствует явлению Б из психической реальности субъективного сознания. Как именно одно соотносится с другим, что происходит при переходе из одной реальности в другую, что именно прибавляется к А или отнимается от него при его переходе к Б – об этом мы можем только гадать, соотнося вход и выход, но никак не ожидая получить на выходе то же самое А, которое мы замерили при входе. Возможно, даже такое А из физической реальности, которое не имеет никакого Б из реальности психической. И наоборот – такое В из психической реальности, которое не имеет никакого А или Б в реальности физической. В этом смысле едва ли можно удивляться тем трудностям, с которыми сталкиваются нейроученые в поиске, например, механизма вытеснения именно в его психодинамической интерпретации.
Возьмем в качестве примера влечение. Возможно, исследования животных и позволяют проследить прямой бесшовный переход от физиологического влечения к его успешной реализации в поведении, например, крысы. Но подобный бесшовный переход применительно к человеку уже становится крайне проблематичным – где-то в процессе этого перехода влечение превращается в желание, налетая, как на риф, на то, что Лакан называл символическим, т.е. налетая на процесс символизации этого влечения, на попытку ухватить это влечение с помощью означающих. А желание – это уже не простое влечение, которое может быть сведено, например, к семи базовым аффектам, это настоящий мучительный лабиринт, внутри которого скитается невротизированный субъект, пытающийся понять, чего именно он хочет, зачем он этого хочет и почему, получив то, что он вроде как хотел, он понимает, что хотел вовсе не этого. На это накладывается еще и интерсубъективная природа желания: желание – это всегда желание другого и в смысле того, что желание – это желание стать желанным в глазах другого, и в смысле того, что желание субъекта – это слепок с желания другого, желание получить то, что желанно для другого. Я хочу новую машину не потому, что у меня есть физиологическая потребность в ней, я хочу новую машину, потому что эту новую машину хотят другие, потому что она способна сделать меня желанным в глазах другого (например, той идеальной женщины, которую я хочу однажды встретить). Но новая машина, к сожалению, не делает меня желанным, поэтому круг желания запускается заново.