Добрынин пожал плечами, не понимая ее реакцию, но вникать не стал. Потом с этим разберемся, не до бабских обид сейчас. Хотя тоже, знаете… непонятная реакция. Для нее же старается, ей же помогает…
Полежав на крыше минут десять и повертев проблему с разных сторон, он понял, что просто так нахрапом ее не решить. Позиция на крыше хорошая, слов нет. Но даже если и завалить отсюда куропата, попав ему точно в глаз, что само по себе было не такой уж и простой задачей, – как достать тушу? Тут требовалось что-то иное, что-то, что позволило бы ограничиться одним-единственным экземпляром, не затрагивая остальных. Отманить бы этот экземпляр в сторону, да там уже и прикончить.
– Добрыня – Матильде, – обозначился он. – Заводи машину и двигай в обход всей территории. Здесь наверняка есть ворота – они-то нам и нужны.
– А ты?
– Да тут я, – усмехнулся Данил. Ну никакой дисциплины… – На крыше буду.
КАМАЗ рыкнул, заводясь, и, развернувшись, осторожно, на малой скорости, пошел в сторону поселка. Добрынин на крыше одобрительно кивнул – Юка, справедливо рассудив, что птицефабрика должна же как-то сообщаться с населенным пунктом, именно туда и направила машину.
Решение ее было верным, ворота оказались как раз с этой стороны. Они, как того и ожидал Данил, были закрыты. В этой части территории над забором возвышался целый комплекс построек: проходная, цеха и огромное металлическое сооружение, похожее на элеватор, со здоровенными цистернами наверху. С крыши модуля ему было видно, что около ворот никого не слонялось – зато уж вокруг цистерн гигантских птичек толпилось больше всего. Похоже, это было хранилище. Комбикорм, зерно, может, шелуха подсолнуха, или чем они там вообще питаются… Что-то, что пролежало достаточно долго и не сгнило, чтоб дать им пищу. Тут же находился и здоровенный, непонятно для чего предназначенный бассейн, до краев полный водой, в котором, разлагаясь и наверняка воняя на всю округу, плавали кверху брюхами туши нескольких мутантов.
«Вот вам и еще один условный рефлекс, – ухмыльнулся Данил. – А мы-то все думали, почему они в воду боятся лезть…»
План, родившийся у него еще на первой позиции, было прост, как все гениальное. Сколько помнил он из прошлой жизни, на куропата просто так никто не охотился. Даже Счетчик не отваживался, потому что после первого же промаха нужно было искать либо толстенной дерево в три-четыре обхвата, либо крепкое кирпичное строение, чтоб на крышу влезть. При любых других раскладах куропат без труда догонит незадачливого охотника и порвет его на мелкие тряпочки. А здесь – чисто поле. Ни дерева, ни строений, если не считать корпусов птицефабрики. Но туда поди пролезь, территория-то занята. А если и пролезешь – попробуй потом выбраться, из самого гнездилища. То есть, действовать нужно мобильно. Пожалуй, трос с петлей на конце самое верное решение. Подгоняем машину кормой к воротам. Разматываем трос, но не полностью, а примерно наполовину, оставляя часть бухты смотанной, чтобы дать разгон КАМАЗу и затем, рывком сдернув многотонную тушу куропата, стянуть на нем петлю. Дождавшись сумерек, когда сей организм видит хуже всего, через приоткрытые ворота проникаем на территорию птицефабрики и выкладываем петлю на земле. После этого остается только подманить куропата и поймать его петлей. За ногу, за шею – да хоть за яйца! И по газам! Юка дергает тушу – он сразу же за ней закрывает ворота. Куры в бешенстве, но сделать ничего не могут, ибо вокруг изгородь, а ворота уже закрыты. Условный рефлекс, мать его так. Все, поздняк метаться. А еще вернее так: все, поздняк, остается только метаться. Либо, как вариант – не дожидаться, когда мутант сунется в петлю, отстрелить любого, неосторожно приблизившегося к воротам. И далее – по разработанной схеме.
Разъяснив девушке план, Данил, дождавшись, пока она на минимально безопасное расстояние подгонит машину к воротам, спрыгнул с крыши. Вытащил из ниши под жилым модулем трос, размотал его, зацепив одним концом за буксировочный крюк, подготовил петлю на конце. Осторожно подобравшись к воротам и осмотрев их, пока Юка наблюдала за обитателями гигантского курятника посредством кормовой камеры, обнаружил две петли-проушины для замка. Ну и отлично, проще будет с запорами. Закрываем ворота, накидываем стопор – тот же трос, к примеру, – и все. Ворота заперты, толпа разъяренных петухов вновь надежно отрезана от мира. Вот и славно. Ибо бегать от них в чистом поле занятие малоперспективное.
Заодно уж заглянул и внутрь, воспользовавшись щелью между воротинами, величиной с ладонь. Куропаты жрали. Толпились под цистернами, пихали друг друга, огрызались, долбили короткими толстыми клювами по земле… Данил пригляделся, но понять, что они потребляют, так и не смог. Далеко, сумерки уже опустились, густея с каждой минутой. Попробуй тут, разбери. Да и какой смысл? Ночь на подходе – а значит, пора открывать активную часть фазы операции под названием «Сафари на куропата».
Осторожно, сантиметр за сантиметром, он принялся открывать ворота. Если б не уник, задача была бы трудновыполнима: створки за десять лет вросли в землю и подавались с большим трудом, да еще и скрипели на всю округу. К счастью, клювокрылых это не очень беспокоило. Заглянув несколько раз в створ, Добрынин понял, что петухи-переростки к истошному скрипу, издаваемому петлями, почти равнодушны – оторвутся на секунду от жрачки, повертят вокруг башкой с непередаваемым выражением куриного идиотизма, и снова жрать. Ну, нашим легче.
Приоткрыв ворота ровно настолько, чтоб можно было пройти по габаритам, Добрынин, держа трос с петлей, крадучись вошел внутрь и, не отрывая глаз от толпящихся у кормушки курозавров, осторожно разложил ее на земле. Того, что полузакрытые створки смогут остановить «Тайфун», он не боялся. Смешно, право слово. Куропат, пойманный в петлю, влекомый на буксире табуном в четыреста пятьдесят лошадей, скрывавшихся в силовом отсеке боевой машины, пролетит сквозь них, как кусок мыла меж ладоней. И заботой Добрынина будет вовремя их прикрыть, чтобы отсечь возможную погоню.
– Рви по команде – и вперед, по полю. Покружи, пока дергаться не перестанет, а потом встань где-нибудь. Я тебя догоню, – по связи проинструктировал он девушку.
Отошел назад, притаился за правой воротиной, поглядывая время от времени внутрь, и, крякнув, почесал шлем на затылке. Ноль внимания. Кормушка была явно привлекательнее, чем какое-то вялое копошение у ворот.
Приманку? Пожалуй…
Мотнувшись к КАМАЗу, принес пару банок тушенки. Встал над петлей, вскрыл одну за другой, вывалил пахучее содержимое прямо в центр. И бочком-бочком, не теряя из виду мутантов, попятился за ворота.
Шаг, другой, третий… Один из куропатов, тот что был ближе всех, вдруг выпрямился, отрываясь от пиршества, и завертел огромной башкой, пытаясь понять, откуда же раздается этот умопомрачительный запах. Сообразил. И…
Все, что произошло дальше, слилось в единое действие и уместилось буквально в десяток секунд, хотя для Данила, словившего адреналиновый выплеск, время растянулось чуть ли не на часы! Рванувшись с места, петух-переросток на огромной скорости галопом попер к приманке – и за ним, словно табун страусов за вожаком, с места в карьер единой толпой сорвались и все те, что толпились у кормушки! А следом, подчиняясь единому коллективному разуму, вливались в этот несущийся со всех ног табун все новые и новые экземпляры.
Нервы сдали. Добрынин вдруг как-то разом и очень ярко, во всех красках, представил, как это многоногое и многотонное чудовище накатывает на него, валит, топчет, вминая своими огромными четырехпалыми лапами в землю, и, даже не замечая мелкой человеческой букашки, проносится над ним, оставляя жалкие клочья растерзанного и изломанного человека! Заорав от ужаса, он развернулся и что было сил припустил к машине в полусотне метров за воротами. В три секунды преодолев это расстояние, гигантским прыжком, едва коснувшись лесенки, взлетел на крышу – и только тогда обернулся назад. И захохотал от облегчения, понимая, что план его, похоже, близок к успешному завершению – места, где лежала петля, было уже не видно под теснящимися тушами мутантов.
Получилось! Пора!
– Рви! – во всю мощь легких заорал он, надеясь, что петля сработает, и из десятков дерущихся за приманку монстров вырвет хотя бы одного. – Рви, мать твою, кому говорю!!!
«Тайфун», взревев двигателем, выбросив к небу огромное черное облако выхлопа, дернул – и, набирая скорость, пошел вперед. Данил, цепляясь за какой-то выступ на крыше, напряженно следил за разматывающейся бухтой, что в густой синеве сумерек было не так-то и просто. Последний виток… трос распрямился, натягиваясь, как струна… и машина, дернувшись всем корпусом, влипла в огромный упругий студень! Добрынина смело с крыши словно пушинку! Пролетев спиной вперед метров двадцать, он плашмя грохнулся на землю. Удар был такой, что, казалось, вышиб весь воздух из легких! Пару секунд, лежа в густой траве и наблюдая над собой лишь звездное небо, он пытался вдохнуть. Наконец, справившись с организмом, вскочил на ноги – и едва успел кувыркнуться в сторону, уходя с пути вновь набирающего скорость КАМАЗа. Мелькнула мимо кабина, силовой отсек, огромные колеса, выдирающие мощным протектором комья земли с травой и кидающие их назад… Чисто инстинктивно он выбросил руку в сторону, цепляясь за мелькнувшую мимо лесенку на крышу, и спустя несколько мгновений, ударившись несколько раз о корпус, был уже наверху. Влез, отдуваясь как паровоз и пытаясь прийти в себя после головокружительного полета, глянул назад – и выругался отборным трехэтажным матом: трос был порван и волочился за машиной – скорее всего, он просто не выдержал совокупной массы куропатов, столпившихся в центре петли; ворота, конечно же, открыты. И наружу, словно почуявший свободу табун лошадей, сплошным потоком изливались все новые и новые мутанты. И тогда Добрынин с поразительной ясностью понял, что именно он и был тем самым мудаком, кто выпустил куропатов на свободу.
Но это были еще не все беды на сегодня. Когда КАМАЗ, отойдя километра на три от птицефабрики, остановился среди поля, и Добрынин забрался в кабину, он увидел потерявшую сознание и навалившуюся на руль девушку. Данил осторожно вытащил ее в жилой отсек, положил на диванчик, оттер кровь из рассечения на лбу. Послушав сердце, убедился, что Юка жива, но находится в глубоком обмороке. Тут уже было не до деликатностей. Раздев ее до белья, Добрынин, сантиметр за сантиметром обследовал тело. Результат – сильный ушиб грудной клетки и перелом обоих запястий: вероятнее всего, в момент рывка руки сорвались и она ударилась о руль. Само по себе для жизни не опасно, но и хорошего тоже мало. Гораздо хуже было другое – итог всей охоты. Неудача закрывала Юке дорогу домой, и плюс к тому – теперь нужен был хотя-бы мало-мальски грамотный доктор, уход и стационарные условия для лечения.
Путь у Добрынина теперь был один – в поселок энергетиков.
Глава 4. ОСТРОВ РЖАВОГО ГЕНЕРАЛА
Осень и зиму две тысячи двадцать третьего-двадцать четвертого года они провели в поселке. Юка поправилась быстро – ребра были целы, всего лишь сильный ушиб, а запястья зажили за три недели. Но все это время Добрынин был ее руками: ухаживал, как за малым дитем, кормил с ложечки, одевал и раздевал, водил на прогулку – словом, сопровождал ее везде, разве что не в туалет.
Понятно, что при таких отношениях между двумя людьми, мужчиной и женщиной – тем более, если они одиноки и интересны друг другу – наступает определенный момент… Чего уж таить – девушка ему нравилась. Очень нравилась. И судя по всему – он ей тоже, ибо не единожды ловил на себе ее заинтересованные взгляды. Да и в разговоре иногда что-то такое проскальзывало… Твердая и сильная внешне, внутри она, как и подавляющее большинство женской половины человечества, была нежной и хрупкой, искала защиты и убежища. Она словно увидела в нем этакую каменную стену, за которой можно укрыться от бед и невзгод этого мира, этакого здоровенного невозмутимого и надежного мужика, который одним плечом разгоняет тучи, а вторым отражает набеги бесчисленных полчищ врагов и может защитить от чего угодно. И она искала этой защиты.
Добрынин все понимал – натерпелась девчонка. Два года под жутким прессом депрессии, два года в прострации, два года – в никуда! Это нужно испытать, чтоб понимать, о чем разговор. Он в аномалии три месяца в ступоре валялся, на всю жизнь хватило. А здесь два года!
Да и поселили их вместе, в одной комнате. И хотя комната эта была достаточно обширна и разделена на две половины полотняной перегородкой, все же совместное проживание тоже сближает. Словом, в один из зимних вечеров, когда на улице мела пурга и завывал ветер, неся с поля мелкую колючую снежную поземку, все и случилось.
Однако толчком к сближению стали не только эти обстоятельства. В первые несколько дней, пока Юка лежала, поправляясь от ушиба, и Данил находился при ней неотлучно, он частенько развлекал ее рассказами и байками из своей жизни и жизни обитателей Убежища. И вполне естественно, что у девушки не могло не возникнуть кучи вопросов – а что с этими людьми сейчас? Где теперь героический полковник, где дед Миха, где Герман, где верный товарищ Сашка… и где, в конце концов, Иринка и Ольга? О них Данил упомянул лишь вскользь, но ее, девушку, которой нравился данный конкретный мужчина, они интересовали больше всего.
И Данил, которого временами буквально распирало от желания поделиться своей историей, однажды решившись, рассказал ей все. Начиная с прихода в город Первой Ударной и заканчивая днем, когда он встретил ее на тракте. Рассказал полностью, без утайки.
Реакция была бурной – и это, вероятно, была реакция не столько на рассказ и прозвучавшее в нем название группировки, сколько остаточная реакция на потерю близких. Будто вскрылась застарелая гнойная рана, все это время мучавшая ее, не дававшая покоя – и теперь все так долго копившееся внутри выходило наружу.
Первые полчаса она просто рыдала. Взахлеб. Хлюпала носом, размазывала по лицу слезы, всхлипывала, словно маленький обиженный ребенок… Потом слезы прошли – и начался приступ ярости. Девушка с бешеным взглядом металась по комнате, выкрикивая что-то бессвязное, и никак не могла успокоиться. Пришлось ее немного приобнять – для ее же безопасности. Осторожно, помня о травме. Подергавшись немного в железобетонных объятиях, Юка обмякла и, понемногу успокоившись, снова заплакала – но теперь уже тихо, беззвучно, жалобно. Данил, снова уложив ее на лежанку, хлопотал вокруг, мочил полотенце, наливал воду, стакан за стаканом… Спустя какое-то время девушка успокоилась, и только по губам, сжатым в ниточку, было понятно, что творится у нее на душе.
– Если меня не возьмешь – возненавижу, – глядя куда-то в потолок, вдруг сказала она. – Идти мне все равно некуда. Ты все это прошел сам, и кроме тебя никто не может меня понять. Ты не говоришь, но я наверняка знаю, что ты собрался делать. И если теперь не возьмешь меня с собой…
Добрынин молчал. Ему нужно было как-то осмыслить этот новый поворот, и на это требовалось время. Честно признаться, тогда он даже пожалеть успел, что связался с девчонкой. Отвык от женского общества. Да и не сказать, чтоб и раньше он давал волю чувствам – не так воспитан. Уроки полковника все больше учили иному – стойкости, терпению, воле, мужеству. А то и просто дикой злобе, когда сдохни – но сделай. Здесь же… здесь требовалось иное. Другой подход. Другие чувства. И он, словно человек без половины чувств, хоть и знал, как себя вести, но вести себя именно так не мог. Словно не давало что-то.
Но – так было тогда. А потом, когда прошла ночь, соединившая их, Добрынин понял, что эта девушка ему теперь дорога, как никто на свете. Да так, собственно, и было, потому что никого кроме нее у него теперь и не было.