– Мой муж курил трубку. И его руки навсегда пропахли табаком, – призналась Адеракс, – Я с тех пор ненавижу табак.
– А у Антона-Ульриха руки холодные. Всякий раз, когда он дотрагивается до меня… бррр! Будто я лягушку трогаю. А глаза! Вы видели? Ведь они же бесцветные!! Это так неприятно.
Обе умолкли, думая о чём-то своём. Наконец, мадам Адеракс осторожно произнесла:
– Я не вправе высказывать плохих суждений об её императорском величестве. Но, если бы Вы, Анна Леопольдовна, были моей дочерью, я ни за что на свете не отдала бы Вас замуж за принца Антона-Ульриха, – и поднялась, – Простите.
Анна не успела удивиться и оценить сказанное гофмейстериной, потому что в комнату впорхнула Юлия. Она, радостная и румяная с мороза, на ходу скинула капор, запустила в угол шляпку. И прошла на середину, держа в руках какие-то листы с типографским шрифтом. Анна обрадовалась:
– Юлия! Наконец-то. Почему ты так долго?
– Взгляни, что мне удалось раздобыть!
– Что это?
– Это перевод Тредиаковского стихов из книги «Езда в остров любви».
– Ой! Дай мне посмотреть!! – Аня вытянула у неё из рук листы.
В ту же минуту отчётливо стало слышно, как к дому подъехала карета. Девушки встрепенулись.
– Мадам Адеракс, взгляните! Кто там? – попросила Аня.
Та послушно выглянула в окно:
– Принц Антон-Ульрих. Как и обещал.
Анна закатила глаза:
– О! Нет!! Уже?!
– Как всегда, очень кстати, – с досадой добавила Юлия.
– Если позволите Ваше высочество, я скажу, что Вы спите, – неожиданно предложила мадам Адеракс.
Девушки в изумлении переглянулись. Анна в порыве благодарности прижала ладошки к груди:
– Спасибо!!
Воспитательница поклонилась и вышла.
– Что это с нашей фурией? – оторопела Юлия, – Откуда вдруг такая трогательная забота?
– Ты знаешь, Юлия, оказывается, она вовсе не такая уж фурия, – поправила её Анна, – А приятная женщина. И даже милая.
Поздно вечером, укладываясь спать, Анна наблюдала за тем, как гофмейстерина задёргивает портьеры, вдруг спросила:
– Мадам Адеракс, сколько Вам лет?
– Сорок пять.
Она задумчиво подсчитала что-то в уме и печально констатировала:
– Выходит, двадцать лет Вы прожили в браке с человеком, которого презирали! Значит, Вам так и не довелось полюбить кого-то по-настоящему?
Та поставила на прикроватную тумбочку принцессы подсвечник и тихо заметила:
– Как бы скверно ни сложилась судьба, в жизни каждой женщины обязательно есть воспоминание о большой и красивой любви.
Анна заинтересованно выглянула из-под одеяла:
– И у Вас тоже?! Расскажите!!
– Вам уже пора спать.
– Нет, нет. Пожалуйста! Расскажите!
Мадам Адеракс сделала вид, что пребывает в замешательстве:
– Не уверена, что эта история понравилась бы Её императорскому величеству, так как она вовсе не отвечает тем нравственным качествам, что мне велено Вам прививать.
Разумеется, после таких слов, у принцессы разгорелись глаза:
– Обещаю, что тётушка об этом не узнает!!
– Ну, хорошо, – поддалась воспитательница.
И, присев на край кровати, она пустилась в рассказ:
– Он был капитаном королевской гвардии. Мы впервые встретились в кондитерской лавке. Он был красавец, брюнет, с изящными усиками. Думаю, он тоже обратил на меня внимание, потому что, когда в следующий раз мы снова оказались вместе в кондитерской лавке, он любезно купил мне пирожных и предложил проводить до дома. Потом было ещё несколько случайных встреч прежде, чем мы поняли, что страстно увлечены друг другом. Мы стали встречаться вдалеке от всех, за городом; в его охотничьем домике. Один раз в неделю. Я говорила мужу, что отправляюсь проведать свою тяжелобольную тётушку. Он никогда не интересовался моей роднёй, и это позволило мне почти два года «ухаживать за смертельно больной».
– Вы встречались тайком целых два года?!
– Да. Я будто бы ухаживала за больной. А он якобы ездил на охоту.
– Он был женат?!
– О, да, – Адеракс виновато улыбнулась, – Я же сказала, что история безнравственна и пришлась бы не по душе Её величеству.
– Подумаешь! – фыркнула Анна, – Тётушка сама живёт с женатым мужчиной на виду у всего общества!!
– Тише, – осадила её гофмейстерина, – Мне не позволительно обсуждать с Вами императрицу и её личную жизнь.
– Хорошо. А что было дальше у Вас с этим капитаном?
– Те два года, что мы встречались, были самыми счастливыми в моей жизни. Ведь нет ничего приятней, чем делать то, что велит тебе твоё сердце и ощущать рядом любимого человека.
– А что случилось потом?
– Его полк отправился на войну. И мой капитан погиб.
– Боже мой!! Как это ужасно! – расстроилась Аня, – Мне так жаль Вас!
– Уже десять лет прошло. Я смирилась с этой утратой.
– Значит, о вашей любви никто не узнал? Ни Ваш муж, ни кто другой?
– Однажды я решилась рассказать об этом сестре, – призналась Адеракс, – Но в ответ получила суровое осуждение. Сестра заявила, что я погрязла в грехах и мне необходимо теперь до конца своих дней раскаиваться и молиться.
– И Вы раскаялись?
Она опустила голову:
– Наверное, стоит ответить «да». Иначе я рискую потерять статус воспитательницы.
Мадам Адеракс заботливо подоткнула одеяло принцессе и поднялась:
– Спокойной ночи, Ваше высочество.
Санкт-Петербург
Известие о политической обстановке, сложившейся после польских событий вокруг России, вот уже который месяц активно обсуждалось кабинетом министров и Военной коллегией. Как и предполагал Остерман, тщеславный Миних тут же ухватился за идею развязывания войны против Турции, так как находил в этом наилучший способ реабилитироваться в глазах государыни за допущенные промахи при взятии Данцига.
После того, как Бюрен преподнёс Анне Иоанновне составленное генерал-майором Трубецким донесение о причастности Миниха к побегу Лещинского (написанное под его диктовку), государыня была в смятении, в очередной раз осознав, что её обманул мужчина, которому она всецело доверилась.
Пойдя на поводу у ополчившихся против Миниха министров, она лишила его всех обещанных наград за победу над Данцигом. Но передать дело в Тайную канцелярию для расследования не позволила; хоть Миних и подорвал её доверие, но, тем не менее, она питала к нему большую симпатию. Его искренняя преданность, искромётность идей, жажда деятельности в скором времени вновь растопили её женское сердце. И, спустя пару месяцев, Анна Иоанновна уже простила Миниха и включила его, наравне с Остерманом и Левенвольдом-старшим, в число получателей контрибуции с Данцига, которая составила почти семьдесят четыре тысячи талеров.
И теперь горячее желание Миниха оправдать возвращённое ему доверие императрицы выражалось не просто в красноречивой агитации к военным действиям против Порты, а требовало прямых доказательств! И, чтобы не быть голословным, он набросал целый план поэтапных достижений русской армии в этой пока ещё не начавшейся войне. И передал его Бюрену в надежде, что тот представит проект государыне.
Согласно этому плану, если начать войну незамедлительно, то уже через год Миних рассчитывал взять Азов, овладеть Доном, Днепром, Перекопом. Через два года подчинить России Крым, Кубань и Кабарду. А через три года – Молдавию и Валахию. После чего греки обрели бы спасение под крыльями российского двуглавого орла. И в Константинополе водрузили бы знамёна и штандарты Её императорского величества Анны Иоанновны. А затем короновали бы её как греческую императрицу.
Такой многообещающий расклад, безусловно, сыграл роль блестящей наживки. Фаворит остался доволен и принял сторону Миниха – защищая его проект, стал склонять императрицу к войне.
Но Остерман, в свою очередь, не сдавался, обстоятельно доказывая на убедительных примерах всю несостоятельность и нелепость этой затеи. В противовес сформировавшемуся тандему Бюрен-Миних, канцлер переманил на свою сторону кабинет-министра Черкасского. Так как после смерти Головкина теперь в кабинете министров было только два человека, и оба они были против войны с Портой, государыне ничего не оставалось, как примиряться с их решением. И вопрос объявления войны пока ею откладывался.
Но Бюрен загорелся одержать победу над канцлером в этом вопросе, во что бы то ни стало! Он уже вообразил массу возможных для себя прибылей от будущей войны. И не желал от них отказываться.
Поразмыслив, фаворит решил, что не плохо бы иметь в кабинете министров «своего» человека, чтобы достойно противостоять упрямому Остерману.
Ему известно было, что Михаил Головкин после смерти отца отчаянно пытался пробиться в кабинет министров. И даже подсылал супругу к императрице с ходатайствами. Но упрямый нрав Головкина-младшего был хорошо известен Остерману; и канцлер, не желая, чтоб этот дерзкий сенатор внёс разлад в его отлаженную годами систему единовластия, отклонил его кандидатуру. Впрочем, Головкин-младший не устраивал и Бюрена; противостоять Остерману – у него кишка тонка.
И тут фаворит радостно озарился – Ягужинский! Ведь не зря же он вызволил его из Пруссии. Вот, кто достойный соперник хитрому Лису! И, если он, Бюрен, сумеет составить Ягужинскому протекцию в кабинет министров, тот не посмеет перечить благодетелю, к тому же против их общего недруга.
Бюрену понадобилась лишь одна содержательная беседа наедине с Анной Иоанновной в её спальных покоях. И приказ о назначении Ягужинского кабинет-министром был благосклонно подписан её царственной рукой.
императорский дворец
Сегодня императрица устраивала раут по случаю чествования нового кабинет-министра. Приглашены были все высокопоставленные чиновники и иностранные послы.
В ожидании приглашения все толпились перед гостевой залой дворца и, переговариваясь друг с другом, напоминали растревоженный пчелиный улей.
Левенвольд позволил себе сделать выпад в сторону Остермана:
– Андрей Иванович. Помнится, когда я встревоженный пришёл к Вам с известием о возвращении Ягужинского в Петербург, Вы уверили меня, что в этом нет ничего страшного. Ну, и что Вы теперь скажете?
Остерман в ответ даже бровью не повёл:
– Скажу, что наш фаворит дорос до игры в шахматы. Поставить Ягужинского кабинет-министром очень неплохой ход. И это значит…
– Что это значит?
– Это значит, что теперь мой черёд ходить!
– И как Вы намерены поступить?
– Прежде всего, не торопиться, друг мой. Шахматы требуют размышления.
– Идёт! – сообщил Левенвольд, указывая кивком головы на Ягужинского.
Новоявленный кабинет-министр размашистой походкой проследовал вперёд; толпа собравшихся гостей расступилась перед ним. Посыпались отдельные поздравления. Ягужинский, принимая их, отвечал кому-то коротким приветливым кивком, кому-то дружеским рукопожатием.
– Павел Иванович, – окликнул его Остерман, когда граф поравнялся с ними, – Примите и мои поздравления.
Тот заносчиво прищурился:
– Весьма лестно это услышать от Вас, Андрей Иванович, зная, что именно Вам в первую очередь неприятно моё нынешнее назначение!! Хоть Вы это так изысканно скрываете!
– Однако, я никогда не скрывал восхищения Вашим прямодушием.
– Это верно! Кажется, вашему последнему восхищению я обязан был должностью посланника к берлинскому двору!! – весело расхохотался Ягужинский и протянул вдруг руку Остерману.
Андрей Иванович ответил уважительным рукопожатием.
Ягужинский столкнулся взглядом с Левенвольдом. И, сделав вид, будто неожиданно вспомнил что-то важное, быстро отвернулся и переключился на нового собеседника.
– Что это? – удивлённо спросил канцлер, – Или мне показалось? Наш новый кабинет-министр предпочёл избежать приветствия с Вами, мой друг?!
– Увы. Признаться, я и сам не горю желанием получать от него приветствия.
– Вот так раз! Что между вами произошло?!
– Так. Небольшой, но прескверный случай, – Рейнгольд поморщился, – Я стал невольным свидетелем их семейной неурядицы.
– Вы ничего мне об этом не говорили.
– Признаться, мне не хотелось бы об этом говорить, – Левенвольд столкнулся с требовательным взглядом Остермана и, покрутив серьгу, нехотя, ретировался, – Ну, да, впрочем, так и быть. Расскажу. Недавно в императорский театр прибыла новая труппа во главе с актёром парижского Итальянского театра Карло Бертинацци. И второго дня мы с Натальей Лопухиной были на постановке. С нами поехали сёстры Трубецкая и Ягужинская.
– И что Вы находите в этих пошлых итальянских постановках? – поморщился канцлер, – Одно дурачество – и только!
– Лично я – ничего. Но дамы без ума от итальянцев.!А княгиня Трубецкая, доложу Вам по секрету, даже завела интрижку с одним из актёров.
– Срам какой!
– По этой причине она с супругом в театр ездить не может. И теперь постоянно просит Лопухину и меня сопровождать её. Наталья в последнее время дружна с Трубецкой. И потакает её прихоти. Но в этот раз с нами напросилась ещё и Ягужинская. И было большой ошибкой взять её с собой.
– Почему?
– Да потому, что её муженёк – ревнивое животное!! Вообразите, он ворвался в гримёрную комнату артистов в то время, когда мы все четверо были там. И устроил погром! Хотя ни Анна Гавриловна, ни я с Натальей Фёдоровной не были уличены им в непристойном поведении, но попасть под горячую руку разгневанному Ягужинскому – это, скажу я Вам, незабываемое событие! Врагу не пожелаешь!
Левенвольд осёкся, заметил, как Остерман, слушая его, вдруг начал тихо и мстительно хихикать.
Двигаясь далее по коридору дворца, граф Ягужинский заметил среди министров и генералов князя Трубецкого, и подошёл ближе:
– Никита Юрьевич.
– Павел Иванович! Примите мои искренние поздравления с новой должностью! – торжественно произнёс тот.
– Благодарю, – отозвался Ягужинский, – Вы приглашены на раут?
– Так точно.
– Есть у меня к Вам один деликатный разговор. Не откажете?
– Извольте.
– Отойдём, – предложил Ягужинский, увлекая князя в дальний угол.
Они уединились за колонной.
– В виду того, что наши жёны приходятся друг другу сёстрами, то и мы, стало быть, с Вами друг другу не чужие, – начал граф, – Я – человек прямой, витиевато высказываться не умею. Поэтому не обессудьте, Никита Юрьевич, но мой Вам совет – приглядите за супругой!!
И, наблюдая полное недоумение в лице князя, решительно взял его под локоть:
– Э-э, да Вы, я вижу, никак не возьмёте в толк, о чём я. Супруга Ваша Настасья Гавриловна, через сестрицу свою, с недавнего времени в подругах у Натальи Лопухиной. Сия особа, как всем известно, не обременена строгостью нравов. И дружба с нею ни к чему хорошему привести не может. Повадились они вечерами в театр кататься к итальянцам.
Трубецкой простодушно повёл плечами:
– Что жена моя ездит в театр с Лопухиной и Левенвольдом, мне известно. Я ей в том не препятствую.
– А известно ли Вам, чем они там занимаются?
– Наблюдают театральные постановки, я полагаю. Нынче это вошло в моду.
Ягужинский укоризненно покачал головой:
– Святая Вы простота! – и тут же спохватился, – Вы только не подумайте, что я сплетничаю! Напротив, я предупредить Вас желаю, во избежание неприятностей!
– Каких?
– А таких! Супруга Ваша не театром увлечена, а итальянским актёром по имени Марио!!
И, видя нарастающее возмущение князя, моментально осадил его:
– Тише, тише! Я оттого имею в том уверенность, что видел всё собственными глазами!
– Вы?!
– Моя Анна Гавриловна недавно, знаете ли, тоже выпросилась с ними в театр. А я, имея скверную привычку никому не доверять, приехал следом, чтобы встретить её после спектакля. А, когда все зрители покинули здание, а моей ненаглядной среди них не оказалось, я разволновался и пошёл искать её в подсобных помещениях театра. И оказался невольным свидетелем отвратительной сцены пребывания всех трёх подруг за кулисами в гримёрной комнате этих комедиантов!
Никита Юрьевич закрыл рукой глаза:
– Боже, какой стыд…
– И, если Лопухина с Анной, в присутствие Левенвольда, лишь фривольно кокетничали с итальянскими актёришками. То Настасья Гавриловна в это время находилась в отдельной комнате наедине с этим…