Помимо таких учетов, изобретенное письмо в большей степени открывает историку прошлое еще в одном отношении. Теперь он наконец-то владеет неопровержимыми свидетельствами, необходимыми для получения представления о складе человеческого ума. Ведь литература сохраняется в письменном виде. Древнейшим в мире литературным произведением числится «Сказание о Гильгамеше». Его наиболее полный вариант, правда, относится всего лишь к VII столетию до н. э., однако легенда как таковая появляется уже в шумерские времена, и существуют сведения о том, что ее записали в самом начале 2000 года до н. э. Гильгамеш когда-то жил на самом деле и правил в Уруке. Он к тому же считается не только первым в мировой литературе реальным персонажем, но и героем также других поэтических произведений. Автору настоящего труда без упоминания его имени никак не обойтись. Современному читателю самым поразительным эпизодом «Сказания» может показаться наступление Великого потопа, принесшего погибель всему человечеству за исключением одной Богом избранной семьи, спасшейся на построенном ими ковчеге; от них пошла новая ветвь человечества, заселившего мир после завершения этого потопа. В древнейших вариантах «Сказания» этого сюжета отыскать не удается, зато он появился в виде отдельной поэмы с описанием судьбы рода человеческого, и такая легенда в многочисленных формах пересказывается в эпосе Ближнего Востока, причем ее включение в данное старинное произведение вполне понятно. Население низменной Месопотамии должно было постоянно страдать от разливов рек, которые во многом ограничивали возможности совершенствования ненадежной системы орошения, от которой зависело его благополучие. Можно предположить, что наводнения в древности воспринимались как неизбежное бедствие, и на его фоне сложился беспросветный фатализм, который кое-кто из ученых рассматривает в качестве ключа к шумерской религии.
Все «Сказание» пронизано мрачным настроением. Гильгамеш совершает великие подвиги в своем неустанном поиске основания для самоутверждения в условиях действия непоколебимых законов богов, предусматривающих поражение человека. И в конечном счете боги одерживают победу. Гильгамешу тоже уготована неминуемая гибель:
«Судьба литературных героев этого произведения как людей мудрых напоминает молодой месяц с характерным для него ростом и убыванием лунного серпа. Люди должны задаться таким вопросом: «Кто еще когда-либо правил, располагая волей и властью, принадлежавшей ему?» Без него нам ничего не светит точно так же, как в безлунную ночь или при затянутом тучами небе. O, Гильгамеш, вот какой смысл передавался через твой сон. Тебе поручили править царством, и в этом состояла твоя судьба; а вот вечной жизни ты не удостоился».
Вместе с ощущением настроя повествования и осознанием заложенного в нем религиозного темперамента самой цивилизации из данного произведения можно почерпнуть богатые сведения о богах Древней Месопотамии. Вот только достоверную историю из «Сказания» извлечь сложно, тем более привязать к ней исторический образ Гильгамеша. В частности, попытки обнаружить свидетельства того самого библейского потопа средствами археологии убедительных результатов не принесли, хотя следов многочисленных наводнений на территории Междуречья сколько угодно. Из воды в какой-то момент появляется суша: тогда, быть может, нам предлагается рассказ о сотворении мира, его происхождении. В еврейском Священном Писании (Танах) суша появляется из морских пучин по воле Бога, и такой вариант происхождения земли устраивал образованнейших из европейцев на протяжении тысячелетий. Захватывающим занятием представляются рассуждения на тему того, что появлению у нас собственного интеллектуального наследия в огромной степени способствовало мифологизированное изложение шумерами их собственной доисторической жизни, когда их предки в болотах месопотамской дельты изобрели земледелие. Однако все это выглядит досужими домыслами; а разум подсказывает нам остановиться всего лишь на бесспорных совпадениях, изложенных в «Сказании» и одной из известнейших библейских легенд, касающейся эпопеи с Ноем и его ковчегом.
Суть данной легенды служит намеком на ту важность, которую имело распространение шумерских идей на Ближнем Востоке еще долгое время после того, как центр истории его переместился в Верхнюю Месопотамию. Различные версии и эпизоды из «Сказания о Гильгамеше», если только придерживаться исключительно одного его текста, встречаются в летописях и реликвиях многих народов, доминировавших в областях данного региона во 2-м тысячелетии до н. э. Притом что позже данное произведение было утеряно, а вернуть его удалось лишь в новейшие времена, имя Гильгамеша упоминалось в литературе на языках многих народов на протяжении 2 тысяч лет наподобие того, как европейские авторы до недавнего времени позволяли себе любые ссылки на классическую Грецию, ничуть не сомневаясь в том, что читатели легко их поймут. Шумерский язык на протяжении многих веков использовался в храмах и школах писарей практически так же, как латынь служила ученым людям в культурном хаосе народов Европы после краха западного классического мира Рима. Такое сравнение следует считать гипотетическим, так как в литературной и лингвистической традиции воплощаются идеи и представления, определяющие и ограничивающие различные способы видения мира; то есть они обладают исторической весомостью.
Получается так, что самые важные идеи, увековеченные в шумерском языке, относятся к религии. Такие города, как Ур и Урук, послужили инкубаторами идей, которые после преобразования в другие религии, возникшие на Ближнем Востоке на протяжении 2-го и 1-го тысячелетия до н. э., 4 тысячи лет спустя получили распространение во всем мире, пусть даже в практически неузнаваемых видах. В «Сказании о Гильгамеше» встречаем, например, идеальное творение природы в лице мужчины по имени Энкиду; его падение связано с потерей невинности с соблазнившей его блудницей, и после этого, познав плоды цивилизации, он теряет свою благотворную связь с естественным миром. Литература позволяет находить такого рода намеки в мифологиях других и более поздних обществ. Через литературные памятники люди начинают осознавать значение вещей, ранее скрытое в неясных реликвиях жертвенных подношений, глиняных фигурках, а также в планировке на местности алтарей и храмов. В древнейшем Шумере они уже дают возможность обнаружить порядок человеческого общения со сверхъестественными силами, отличающийся гораздо большей сложностью и тщательностью осмысления, чем что-либо иное в то далекое от нас время. Древнейшие города возникали вокруг храмов, и эти храмы становились все крупнее и внушительнее (в том числе потому, что зародилась традиция возведения их новых зданий на насыпях, сооружавшихся для предыдущих культовых мест). В них исполнялись обряды жертвоприношений ради богатых урожаев. Позже произошло усложнение их культов, более роскошные храмы построили гораздо севернее – у самого Ашшура, расположенного почти на 500 километров выше по течению Тигра. Нам известно об одном таком храме, построенном из кедра, привезенного из Ливана, и меди из Анатолии.
Ни в одном другом древнем обществе того времени религия не занимала такого видного места, а на содержание ее служителей не выделялось такой большой доли коллективных ресурсов. В этой связи высказывается предположение о том, что ни в одном другом древнем обществе люди не чувствовали себя абсолютно зависимыми от воли своих богов. В доисторические времена ландшафт Нижней Месопотамии представлял собой плоскую однообразную болотистую равнину с многочисленными водоемами. Никаких гор, подходящих для обитания богов, там никогда не существовало: только пустые небеса над головой, безжалостное летнее солнце, сбивающие с ног ветры, защиты от которых отыскать было негде, неудержимый напор паводковых вод и губительные приходы засухи. Боги обитали в виде этих стихийных сил или на «возвышениях», в одиночестве господствовавших над равнинами, в построенных из кирпича башнях и зиккуратах (ступенчатых сооружениях, состоявших из трех – семи усеченных ступеней с храмом наверху, сложенных из кирпича-сырца с последующей яркой окраской), упомянутых в библейской легенде о Вавилонском столпотворении. Понятно, что шумеры видели свое предназначение в тяжком труде на благо богов.
Приблизительно к 2250 году до н. э. в Шумере более или менее сложился пантеон богов, олицетворявших явления и силы природы. Этот пантеон послужил фундаментом месопотамской религии и ознаменовал начало богословия. Изначально жители каждого города выбирали своего собственного бога. Можно предположить, что в ходе политических перемен в отношениях между городами эти боги в конечном счете выстроились в соответствии со своего рода иерархией, отразившей и определившей взгляды людей на человеческое сообщество. Боги Месопотамии в окончательном виде изображены в человеческом обличье. Каждому из них определен собственный образ деятельности или роль; появился бог воздуха, бог воды, бог-пахарь. Иштар (под этим семитским именем она вошла в историю) считалась богиней любви и воспроизведения потомства, а также войны. Венчали иерархию три великих бога мужского пола, роли которых совсем не просто определить: Ану, Энлиль и Энки. Ану числился отцом всех богов. Самым знаменитым сначала считался Энлиль; его звали Владыкой ветра, без которого не обходилось ни одно дело. Бог мудрости и пресных вод, которые для Шумера буквально означали жизнь, по имени Энки служил учителем, а также распорядителем живых и мертвых, который поддерживал порядок, установленный Энлилем.
Эти боги потребовали искупительных жертвоприношений и поклонения в соответствии с тщательно разработанным обрядом. За все это и за достойную жизнь боги обещали процветание и долгие годы, но не больше. При всей неуверенности в жизни населения Месопотамии было не обойтись без ощущения возможного покровительства со стороны сверхъестественных существ. Люди нуждались в богах как защитниках от капризов природы. Боги, хотя никто в Месопотамии их так не называл, представлялись плодом осмысления людьми примитивных попыток обуздания окружающей природы, предотвращения внезапных бедствий в виде наводнений и пыльных бурь, надежды на продолжение цикла смены сезонов с повторением большого весеннего праздника, когда боги снова женились и воспроизводилась драма сотворения мира. После этого можно было верить в продолжение мира еще на один год.
Одно из важнейших требований, которые позже люди стали предъявлять к религии, заключалось в том, чтобы ее служители облегчили им задачу примирения с неизбежным ужасом смерти. Самих шумеров и народы, унаследовавшие их религиозные убеждения, вряд ли могли полностью устраивать сложившиеся у них верования в том виде, в каком нам дано эти верования осознать; они, похоже, представляли свое существование после смерти в мрачном и грустном мире. То есть им предстояло переместиться в «Дом, где они пребывают в темноте, где приходится питаться прахом и вместо мяса удовлетворяться глиной, у них будут, как у птиц, крылья вместо одежды, на запоре и двери лежит пыль, а вокруг стоит мертвая тишина». Отсюда происходит более позднее понятие преисподней и ада. Причем по крайней мере одним обрядом допускалось самоубийство, ведь в середине 3-го тысячелетия шумерского царя и царицу в могилы сопровождали их слуги, которых тогда хоронили с господами, возможно, после приема усыпляющего снадобья. По такому обряду можно сделать предположение о том, что покойникам предстояло отправиться куда-то, где большая свита и роскошные украшения обладали не меньшей ценностью, чем при их жизни на земле.
Шумерская религия содержала важные политические аспекты. Вся земля принадлежала исключительно богам; царь или, предположительно, царь-жрец по происхождению из военных вожаков выступал в роли всего лишь наместника (викария) этих богов на земле. Понятно, что ни один человеческий суд не мог призвать наместника богов к ответу. Появление такого викариата к тому же означало формирование сословия жрецов, то есть мастеров, положением которых предусматривались практические преимущества, позволявшие приобретение ими особых навыков и знаний. В этом отношении шумеры также заложили основы новой традиции: от них пошли прорицатели и мудрецы Востока. Им мы к тому же обязаны появлением первой упорядоченной системы просвещения, основанной на запоминании и переписывании текстов клинописным шрифтом.
Среди сопутствующих приобретений шумерской религии следует назвать первые произведения искусства с изображением людей. В частности, жрецы одного из религиозных центров, находившегося в Мари, явно увлекались изображением людей, занятых в обрядовых действах. Иногда изображались групповые процессии; тем самым удалось установить один из величественных сюжетов изобразительного творчества. Знаменитыми стали еще два сюжета: война и мир зверей. Кое-кто из исследователей обнаружил в ранней портретной живописи шумеров еще и глубинное значение. Они видели в портретах людей психологические качества, которые сделали возможными удивительные достижения их цивилизации. То есть честолюбие и стремление к успеху. Опять же, такой вывод воспринимается однозначно далеко не всеми учеными. Произведения шумерского изобразительного искусства впервые позволили познакомиться с повседневной жизнью людей древности, скрытой от нас завесой веков. А если исходить из широкого распространения контактов шумеров с другими живущими по соседству народами и по большому счету сходству их структуры жизни, тогда не составит большого труда представить себе кое-что из жизни населения на более просторной площади древнего Ближнего Востока.
На печатях, в скульптурных и живописных произведениях зачастую представлены мужчины в своего рода меховых – шкуры коз или овец? – накидках, а у женщин шкуры бывают наброшены на плечо. Часто, правда не всегда, мужчины предстают чисто выбритыми. Воины отличаются от мирных людей только оружием и иногда коническими кожаными шапками. Признаки роскоши проявляются в наличии досуга и дополнительного имущества сверх обычной одежды, а также обладании ювелирными украшениями, которых до наших дней дошло очень много. Таким образом обозначается статус человека, и уже можно говорить об усложнении общественных отношений. До нас дошли также жанровые сценки пирушек: группа мужчин сидит в креслах с чашками в руках, а некий музыкант развлекает их своими мелодиями. В такие моменты шумеры кажутся более современным народом.
Бракосочетание у шумеров во многом напоминает обряды более поздних сообществ людей. Главная задача жениха заключалась в том, чтобы заручиться согласием на брак со стороны родителей невесты. После согласования удовлетворяющих всех условий утверждалась моногамная семейная единица через брак, закрепленный договором с приложением печати. Семью возглавлял патриархальный муж, которому подчинялись в равной степени его родственники и рабы. Такой порядок до недавнего времени соблюдался практически во всех уголках нашего мира. Но следует отметить забавные тонкости этого дела. В юридических и литературных источниках содержатся свидетельства того, что даже в древние времена шумерские женщины находились в менее угнетенном положении, чем их сестры во многих более поздних ближневосточных обществах. В семитских и несемитских традициях можно найти отклонения в этом вопросе. В шумерских легендах, посвященных богам, предлагается общество, члены которого настороженно и даже с опаской относятся к власти женской чувственности; шумеры были первым народом, литераторы которого упомянули о человеческой страсти. Это не просто связать с какими-то нормами, но по шумерскому праву женщин нельзя было считать всего лишь собственностью мужчины. Женщины пользовались всеми основными гражданскими правами; даже рабыня, родившая детей от свободного мужчины, имела определенную защиту в соответствии с законом. Право на развод предусматривалось для женщин, а также мужчин, решивших расстаться. При этом за разведенными женами сохранялись равные с мужчинами права. Хотя супружеская измена жены каралась смертью, а измена мужа прощалась, такое положение вещей можно объяснить в свете проблемы наследования и права собственности. Только после шумерских времен в месопотамском праве акцент ставится на целомудрии и возвеличивании почтенных женщин, ведущих безупречный образ жизни. Обе эти нормы служат признаком ужесточения отношения к женщинам и снижения их роли в обществе.