– Я и не знала, что «Градбанк» имеет к этому отношение, – сказала Нина.
– Завтра будет объявлен конкурс инвесторов, и мы будем официально в числе претендентов, так что это уже не секрет. Но учтите, что все остальное, с этим связанное, – секрет и очень большой. Я не шучу.
– Я понимаю, – заверила Нина. – Но я ведь ничего не знаю.
– Узнаете. Я хочу, чтобы вы изучили все материалы по «Зарядью» – абсолютно всё, каждую мелочь. Изучите и напишите заключение.
У Нины перехватило дух. Она догадывалась, что речь пойдет о каком-то поручении, но это превосходило все ожидания. Если бы она собиралась делать карьеру в «Градбанке», она бы ликовала. Какой шанс! Но Нина пришла в банк не за этим и вместо ликования ощущала спокойную злость, – такую же, какая всегда наполняла ее на теннисном корте.
– Вы хотите, чтобы я нашла аргументы в пользу проекта? Или наоборот?
– Ни то, ни другое. Я не буду вам подсказывать ответы. Сам я уже слишком завяз в этом деле и не могу посмотреть со стороны. А вы окиньте все свежим взглядом и скажите, что вы думаете. Вопросов, по существу, два. Первый – все ли мы сделали, чтобы выиграть конкурс. А второй… Второй – стоит ли нам его выигрывать.
Он смотрел на нее пристально. Несмотря на простой, почти дружеский тон, которым он с ней говорил, было видно, что речь идет об очень важном для него деле.
– Ну как, беретесь?
– Я попробую, спасибо за доверие. Только… Что, если я не справлюсь?
Он развел руками:
– Если не справитесь, я отошлю вас назад, к Ариадне Петровне, только и всего. Она, кстати, не хотела вас отпускать.
Он похлопал по папке:
– Начните с этого, здесь главное. С остальным вас поможет Клара Федоровна. Вы еще не познакомились? Это мой референт, она сидит здесь, в приемной. Теперь так: работать вы будете одна, тут, рядом, на этом этаже. Клара вам покажет. Ни с кем, кроме меня, ничего не обсуждать, бумаг домой не носить. Все, что касается компьютера – пароли, базы данных и прочее, – вам сообщат Клара и Синицын. Понятно?
Нина кивнула.
– Ну, тогда вперед. Приступайте, – сказал он удовлетворенно.
Нина сунула тяжелую папку под мышку, другой рукой подобрала свою коробку и двинулась к выходу, но, сделав несколько шагов, выронила ношу.
– Э, нет, так не пойдет. – Самсонов вышел из-за стола, cклонил свой массивный корпус, подобрал папку. – Давайте-ка, я вас провожу.
Не слушая возражений, он подхватил папку вместе c коробкой и широким шагом двинулся вон из кабинета. Нина едва поспевала за ним.
В приемной, при виде их, женщина, сидевшая за компьютером, вскочила, подбежала и протянула Нине ключ:
– Это от вашей комнаты. Я Клара Федоровна. Добро пожаловать.
Марина ничего не сказала, но, выходя, Нина почувствовала на себе ее взгляд. Если бы взглядом можно было убить, Нина уже корчилась бы в предсмертных муках. Однако Нину это только развеселило. «Сочувствую, подруга, – мысленно обратилась она к красавице. – Жизнь действительно несправедлива. Смотри: я тут только появилась, а директор мне уже коробки носит!.. Ладно, успокойся, я тебя подсиживать не собираюсь. И вообще, я здесь надолго не задержусь».
Они прошли в конец коридора, где Самсонов кивнул на дверь:
– Открывайте.
Она открыла, они вошли. Комната была совсем маленькая – стол, стул, шкаф, сейф в углу. На столе – компьютер с уходящими в стену кабелями. Все было пусто, прибрано, но Нина заметила на поверхности стола налет пыли, – видно, комнатой давно не пользовались.
– Ну вот, располагайтесь, – сказал директор, сгружая все на стол. – Если что – звоните мне, Марина соединит. Да я и сам буду к вам заходить.
Он протянул ей руку, и ее узкая ладонь исчезла в его клешне – огромной, твердой, с ощутимыми мозолями, какие бывают от упражнений со штангой. Очевидно, Самсонов занимался не только системой тайчи.
– В ваших руках теперь судьба «Градбанка», – широко улыбнулся он, глядя ей прямо в глаза. – И моя тоже.
И опять, несмотря на его шутливый тон, Нина почувствовала, что ему не до шуток.
Директор ушел, а она села на свое новое рабочее место и закрыла лицо ладонями. Свершилось. То, ради чего она пришла в этот ненавистный банк, устраивалось самым невероятным образом. Она заняла выгоднейшую стратегическую позицию и теперь была в одном шаге от своей цели.
Глава 2
Вечером Нина сидела в своей однокомнатной квартирке и наедине с собой праздновала. Праздников было целых два. Во-первых, у нее были все основания отметить решительный прорыв в ее вредительских планах в отношении «Градбанка». Другой праздник она за праздник не считала; дело в том, что это был день ее рожденья – ей исполнилось двадцать семь лет.
Она сидела, забравшись с ногами в любимое кресло. Мягкий свет от торшера создавал уют; рядом, на столике, стояла на треть опустошенная бутылка «Мерло», на блюдце – сыр и печенье. Что еще нужно одинокой деловой женщине, чтобы отметить свои праздники? Вдобавок к этому в углу мерцал телевизор – по давнишней привычке Нина держала его включенным, но без звука. Мелькание немых картинок занимало глаза, помогало расслабиться.
Отец звонил, поздравил; условились, что Нина заедет к нему в субботу. Нине показалось, что голос у него напряженный, хриплый. Неужели он опять пьет? От этой мысли у нее защемило сердце.
Звонили и две подруги, оставшиеся у нее от студенческих лет. Обе были прочно замужем, с детьми. Хотели собраться, но так ни о чем и не договорились. В последние годы подруги упорно пытались ее сосватать, и Нина уже избегала с ними встречаться, опасаясь, что придется мучительно поддерживать беседу с каким-нибудь очередным «сослуживцем мужа» или «случайно зашедшим знакомым». Все эти женихи были, возможно, не так уж плохи, но вот беда – Нина приходила в ужас при мысли о каких-то отношениях с ними.
На экране, энергично жестикулируя, говорил о чем-то президент страны. «Вот с кем я бы познакомилась, – сказала Нина вслух телевизору. – Уверена, что он не чета тем, которые у меня были. Вот я какая: подайте мне президента, на меньшее я не согласна!» Она наполнила бокал, подняла его и чокнулась с бутылкой: «Ладно, президентша, с днем рожденья тебя еще раз!»
От вина изображение в телевизоре немного утратило четкость, и мысли тоже поплыли. Как всегда в таких случаях, ей вспомнилась мама, школьные годы.
Нина выросла в хорошей городской семье. Отец, Евгений Борисович, был строителем, главным инженером строительного треста. Мама преподавала французский язык в институте. Жили в просторной трехкомнатной квартире, которой по тем временам позавидовали бы многие.
Нина всегда была способной, училась легко, особенно выделялась по математике. «Это у тебя от меня», – самодовольно говорил отец. Он научил Нину играть в шахматы и сам по вечерам садился с ней за шахматную доску. Однако скоро эти сеансы перестали доставлять ему удовольствие, потому что Нина стала у него выигрывать, и только большими усилиями ему удавалось добиться ничьей. Он хотел записать ее в шахматный кружок, но мама воспротивилась: «Что это за занятие для девочки? Я не допущу, что Нина стала какой-то чудачкой, синим чулком!» Вместо этого девочке было предложено на выбор: заняться фигурным катанием или теннисом. Нина выбрала теннис.
Выбор был удачный: теннис Нине давался, она бегала на тренировки с удовольствием. Худая, фигуркой походившая на кузнечика, она летала по корту стремительно, оказываясь в нужную секунду в нужном месте. Ее заметил тренер, стали выставлять на районные детские соревнования. Сразу проявилось то, что отличало ее от других: она играла расчетливо, видела ситуацию на два удара вперед и нередко ставила в тупик тех, кто был явно сильнее ее.
Ее теннисная карьера оборвалась внезапно. Случайно она подслушала в раздевалке разговор двух других девочек, одну из которых она только что разгромила. Речь шла о ней, Нине. «Вот ненормальная, так выкладывается! – говорила побежденная. – Как будто кому-то нужен этот дурацкий кубок. Я, например, пришла в теннис не за этим». Они захихикали. Нина смутно догадывалась, зачем другие девочки играли в теннис. Вокруг них крутились мальчики, теннис давал много возможностей для того, чтобы «кадриться» – как говорили мальчики, да и девочки тоже. Та, которую она услышала в раздевалке, была хорошенькой, ее стройные ножки в белой юбочке манили многих, и с ней «кадрились» не только сверстники, но и парни постарше. А с Ниной – никто и никогда. «Да что с нее взять, она же уродина. – услышала Нина. – Таким только кубки выигрывать. Кому она нужна? Ты видела ее коленки? Ужас!»
Они ушли, а Нина сидела в оцепенении, переваривая услышанное. Все правильно, она уродина. Она подошла к зеркалу, осмотрела свои колени. На тощих, непропорционально длинных ногах они выглядели какими-то чужими, огромными. Действительно, ужас. По дороге домой Нина забросила ракетку в первый попавшийся мусорный бак, а дома, ничего не объясняя, заявила, что в теннис больше играть не будет.
И не играла – лет десять. Но уже после окончания института, случайно оказавшись возле стадиона, услышала из-за зеленой изгороди стук мячей, голоса. Повинуясь внезапному желанию, зашла, взяла напрокат ракетку, постучала у стенки. С тех пор Нина приходила на корт регулярно, играла с незнакомыми людьми. Оказалось, что рука и тело не забыли уроков тенниса, полученных в школьные годы. Со времени детской угловатости ее фигура выправилась, и теперь никто не стал бы смеяться над ее коленями. То один, то другой мужчина пытался завести с ней знакомство, но, натолкнувшись на глухую стену, отходил в сторону. Однако в игру ее брали охотно, потому что играла она хорошо – серьезно, сосредоточенно, напористо. По-мужски.
Когда Нина окончила школу, в стране свирепствовала реформа. Отец говорил: «Нинок, честное слово, не знаю, что тебе посоветовать. В прежнее время я бы сказал: иди в науку, у тебя для этого все способности, только кому теперь нужна наука?»
Нина подала документы в финансовый институт, где был огромный конкурс, и поступила – без всякого блата или взяток.
Учеба давалась ей шутя. Ее проблемы лежали совсем в другой области. Дело в том, что у нее никого не было. Еще ни один представитель мужского пола не приглашал ее хотя бы погулять, не говоря уже о большем. А сверстницы тем временем вовсю крутили романы, выходили замуж, а особо передовые успели даже развестись. Мама, которая была в курсе ее проблем, успокаивала: «Не переживай, Нинуся, все у тебя будет. Не спеши, всему свое время». Нина не спешила, только вот ее время никак не наступало.
Она уже не была дурнушкой, как в школе, но в душе оставалась все тем же кузнечиком с некрасивыми коленками, и, видно, молодые люди это чувствовали и сторонились ее. К тому же она была умной, умнее всех этих незрелых кавалеров, а это никому не нравилось.
На четвертый год ее учебы в институте все в ее жизни изменилось. Умерла мама. Это был рак, запущенный, неоперабельный. Все кончилось за несколько месяцев. Родители оберегали Нину, скрывали от нее правду, мама запрещала навещать ее в больнице до тех пор, пока не пришла пора прощаться. Увидев на больничной койке исхудавшую женщину с серым, изможденным лицом, Нина в первый момент не признала ее. Только глаза были прежние, мамины.
Мама взяла ее руку в свою – восковую, прозрачную, – и улыбнулась. Улыбка тоже была прежней. «Ну как ты, доченька?» Нина заплакала. «Не плачь, милая, – сказала мама. – Будь умницей, не плачь». Но у нее самой по щеке на подушку скатилась слеза. «Видишь, какая у тебя бестолковая мама – бросает тебя, а ты еще такая маленькая. Некому будет тебе помочь, подсказать, все надо будет самой… Прости меня, родная». Нина, зарыдав, прижалась к ее груди.
«Не плачь. – Мама слабыми руками отстранила ее. – Ну, уймись, послушай меня. Доченька, обещай мне две вещи. Обещай, что не оставишь папу. Ты нужна ему. Обещаешь?» Нина кивала сквозь слезы. «И еще. – Мама погладила ее по мокрой щеке. – Нинуся, роди мне внучку. Можно и внука, но лучше внучку. Постарайся, хорошо?»
Мама никогда не жаловалась на здоровье, и, когда ее не стало, Нина долго не могла это осознать. Казалось, вот она придет с занятий домой – и услышит, как мама, проверяя контрольные студентов, напевает из своего любимого Джо Дассена: «Et si tu n'existais pas, Dis-moi pourquoi j'existerais…» Но слышала она только кашель отца на кухне, где тот целыми днями сидел, курил и пил в одиночестве. Он тогда был без работы. Они не говорили о маме – что тут скажешь? – но каждый чувствовал боль другого и мучился за двоих.
Так прошло с полгода. А потом она вышла замуж за Диму. Дима был самый невзрачный из пятерых ребят в ее группе – небольшого роста, прыщавый, тихий. Хорошего у него была только фамилия: Шувалов. Услышав ее на первом курсе, Нина, которая тогда зачитывалась русской историей, подумала: «Вот бы у меня была такая, графская!» Ее собственная фамилия звучала совсем не по-графски и просто смешно: Кисель. Нина ее стеснялась. Когда она спросила отца, откуда у них такая фамилия, тот сказал, что его прадед был из немцев и фамилия его была Кессель, а уж потом ее переделали писари. Было это правдой или нет, она не поняла; отец был человеком с юмором, мог и придумать.
Первые три года она Диму не замечала. Потом он стал подсаживаться за соседний стол в библиотеке. Они тогда писали курсовую, приходилось допоздна копаться в литературе. Когда Нина наконец обратила внимание на его рыжеватую голову, память подсказала ей, что по крайней мере в трех последних случаях он тоже сидел рядом. «Господи, неужели…» – подумала она. Мысль о том, что Дима может ею интересоваться, так поразила Нину, что она уставилась на него в упор, не мигая. Дима сидел, уткнувшись в свои книги, но густая краска залила его щеки, уши и даже шею. Умом Нина оставалась в изумлении, но женщина внутри нее проснулась и взяла ситуацию под контроль.
«Дима, – сказала женщина приветливо, – какая у тебя тема?»
Дима встрепенулся, ожил. Выпалив название своей темы, он спросил: «А у тебя?» Их темы оказались очень близки. Потом Нина узнала, что Дима сам организовал это совпадение, поменявшись темами с другим студентом, за что ему пришлось отдать почти новый плеер.
Установив родство их тем, Дима изобразил на своем красном лице радостное удивление, после чего опять замолк. Женщина в Нине немного расстроилась из-за его робости, но не собиралась бросать дело. «Расскажи, что ты успел написать», – предложила она.
Получив такой надежный спасательный круг, Дима вцепился в него и уже не выпустил. Он стал горячо и во всех подробностях излагать план своей курсовой. Нина слушала вполуха, разглядывая его и ощущая в груди нарастающее волнение. У нее был парень!
После этого они каждый день проводили много времени вместе – сидели в библиотеке, потом ехали на метро домой, благо жили в одном районе. Через месяц Дима пригласил ее в кино и там, когда погасили свет, взял ее руку в свою. Нина не отняла свою ладонь, и так, рука в руке, они просидели весь сеанс. О чем был фильм, она потом не могла вспомнить.
На следующий день Дима решился пригласить ее к себе домой под предлогом окончательного обсуждения курсовых, чего якобы нельзя было сделать в библиотеке. «Мамы не будет весь вечер, так что нам никто не помешает», – сообщил Дима. Нина понимала, что должно произойти, и была не против, хотя Дима был совсем не похож на того мужчину, которому она в мечтах собиралась отдать свою девственность.
Дима жил с матерью в маленькой двухкомнатной квартире в пятиэтажке. В их доме царили бедность и идеальный порядок, не похожий на тот несколько безалаберный быт, который создавала душевная и легкая Нинина мама, и тем более – на то запустение, которое установилось у них с отцом после маминой смерти.
Дима предложил ей чаю. «А может, хочешь вина? У меня есть», – сказал он, но тут же, испугавшись своей смелости, стушевался. Нина согласилась на чай.
Дима усадил ее в комнате на потертый дешевый диван и, посуетившись, принес на подносе чайник, чашки и вазочку с конфетами. Было видно, что он готовился к свиданию.
Однако он явно не знал, как приступить к делу. Когда чай был выпит, он вдруг начал горячо обсуждать каких-то общих знакомых, потом рассказал длинный несмешной анекдот и сам нервно смеялся. После этого воцарилось долгое молчание. В конце концов, не вынеся его, Дима с несчастным видом полез в рюкзачок, достал курсовую и стал читать Нине какую-то главу.