Я, самая мелкая и лёгкая, только успела залезть на яблоню и, как сговорились, скинуть пару плодов вниз, когда из смородины поднялась необъятная грозовая туча – тётя Глаша. Земля под её ногами сжималась от страха, ветер развевал юбку, как усы морских разбойников (видеть я их не видела, только слышала, как взрослые баяли. Но была уверена, что все разбойники обязательно усатые и непременно имеют суровый взгляд тёти Глаши). Смачный плевок в сторону капустных грядок убедил: погибель на подходе и все уши нам сейчас обдерёт. Тётка пока нас не заметила, но так грозно отрывала мешающим ей цветам головки, что я уже чувствовала: меня ждёт такая же участь.
Стоило Гриньке с Петькой завидеть опасность, мальчишек и след простыл. Размышлять о судьбах подлых предателей, тем паче орать им вслед я, конечно, не стала. Выбирая между совместным позором и героической смертью, я предпочла поглубже зарыться в листву, поджать ноги и зажмуриться от страха.
Уши горели, в ожидании цепких пальцев. Сначала тётьглашиных – больно, но справедливо, потом маминых – всерьёз и надолго. Причём мамины не за то, что пошла воровать яблоки, а за то, что опять доверилась хитрым мальчишкам, не сдала их (и не сдам!) соседке. Не стану ябедничать. Лучше потом сама их выдеру.
Попадалась я постоянно. При всей тяге к опасностям и разбойному образу жизни ловкостью я никогда не была чрезмерно оделена. Если при побеге из кладовой кто-то позорно растянулся на ровном месте, – это я. Если соседи видели спины ребят, пуляющих в воробьёв сухим горохом, – запомнили только мою. И, наконец, если кто-то и расплачивался оплеухами за наши невинные шалости, то я. Мальчишкам, знамо дело, было стыдно. Они приносили леденцы, когда я в очередной раз упрямо заявляла, что все кабачки перетаскала на крышу сарая в одиночку. Становились моими слугами на неделю, когда я расплачивалась за потоптанное поле (а где ещё было запускать змея?!). Стоически выдерживали мои оплеухи и ругань. И вообще всячески поддерживали. Но всё это было уже после проказ. А чтоб бросить меня в самый разгар, когда вот-вот поймают? Когда вопрос о том, кто получит по первое число, решается вот прямо сейчас?! Такой подлости я от друзей не ожидала. Нет, я бы, конечно, героически крикнула что-то вроде "оставьте меня на растерзание врагу! Бегите! Спасайте живых!". Но я бы это крикнула уже после того, как они попытались меня спасти. И это было бы моё решение. А они пустились наутёк даже не вспомнив, что обрекли меня на бесславный конец и, полагаю, недельное безвылазное пребывание дома.
Сколько я здесь сижу, боясь шелохнуться? Долю4? А может, час? Я открыла один глаз. Делать этого не хотелось, но кто-то упрямо тряс яблоню и, подпрыгивая, цеплял мою ногу. Я, грешным делом решила, что пришло время расплаты, но сообразила, что соседка вряд ли станет скакать под деревом с шипением: «Слезай скорее, дурак, а то все ноги повыдёргиваю!». А даже если и станет, звуков будет поболе и погромче. Повыдёргивать тёть Глаша, конечно, могла, но на угрозы не разменивалась бы.
Под деревом стоял долговязый мальчишка с серыми, как у взрослого, волосами. Он ещё раз подпрыгнул и почти схватил меня за ногу.
– Слезай! – сердито приказал он.
– Не слезу! – огрызнулась я и для пущей убедительности высунула язык. Главный аргумент в любом споре.
Я, конечно, вредничала, но на самом деле слезать не хотела по другой причине: обычно Петька и Гринька снимали меня с дерева вдвоём (а они были ребятами немелкими). Я попросту спрыгивала на головы откормленных собратьев. Не то чтобы я была такой тяжёлой… Но слезать со здоровенного дерева, имея в подстраховке единственного хилого пацана, который, того гляди, ещё и в сторону в самый неподходящий момент сиганёт (и я его не виню – сама бы так и сделала), было как-то… нет, не боязно… Хотя чего уж там?! Именно боязно!
– Прыгай давай! – не выдержал мальчишка, – Тётка сейчас вернётся!
– Тогда я буду зимовать здесь! –заявила я, покрепче обхватывая ствол.
– Значит, не слезешь? – на всякий случай уточнил сероволосый.
Я насколько могла сильно высунула язык, подтверждая его догадку.
Обычно в таких случаях говорят, что у мальчишки глаза нехорошо потемнели. Так вот, именно так они и сделали. А потом вдруг начали отливать золотом. Нехорошо и как-то, прямо, по-звериному. Он подпрыгнул так, как мог подпрыгнуть только очень тощий ловкий мальчишка, цепко ухватил меня за ступню и дёрнул. Я с визгом навернулась. Упала, конечно, прямо на него.
Было больно. Утешало, что ему, наверняка, тоже.
– Не слезешь, значит? – прохрипел он настолько ехидно, насколько это было возможно в его положении.
– Я и не слезал…аххх, синяк будет! Ты меня слез! – обиделась я.
Я попыталась встать или хотя бы отползти в сторону, но мальчишка, услышав что-то, снова дёрнул меня вниз, без всякого уважения ткнув носом в… Надеюсь, это всё-таки была земля, а не удобрение. Сам, наверное, из солидарности, зарылся в ту же кучу.
– Пошли. Тьфу, поползли. Только тихо, – велел он.
Я послушалась. Видимо, для разнообразия.
Мы доползли до зарослей крапивы у забора. Короткая перепалка – и я на личном опыте убедилась в её целебных свойствах.
После очередного самого-пресамого неприличного ругательства, которое я слышала от отца, товарищ по несчастью попросту заткнул мне рот. И очень вовремя: как раз возле того места, где мы залегли в оборону, обнаружилась толстая нога в драном чулке. Из дырки выглядывал уродливый грязный ноготь. Мне вдруг жутко захотелось сбегать до отхожей ямы. Я едва слышно ойкнула и попыталась зарыться в землю, как испуганный червяк. Интересно, червяки умеют пугаться? Если они встречались с тётей Глашей, то наверняка. Мальчишка слегка сместился, как мне показалось, чтобы в случае чего я могла беспрепятственно дать дёру.
Страшная нога в паре с второй, не менее страшной, сделали несколько кругов у яблони, откуда-то сверху покряхтели, выругались и удалились, периодически останавливаясь и, видимо, прислушиваясь. Скорее всего, потери были сочтены несущественными (а в сравнении с годами, когда мы обдирали яблоньку, аки липку, это действительно было так).
Я в ужасе следила за удаляющейся спиной и не сразу поняла, что задержала дыхание. Сведённый судорогой живот вернул в позорную реальность: справа сопел ехидный герой, которого ещё предстояло благодарить.
***
– А пищишь, как девчонка. – попытался оскорбить меня мой спаситель.
– Мне – можно, – с достоинством ответила я. – Я и есть девчонка.
Мы сидели на крыше сарая, болтали ногами и грызли яблоки. Не те, что с ребятами пытались стащить, а другие – большие и сладкие, хотя и жутко червивые. Невесть где в самом разгаре лета их добыл новый знакомый.
Собеседник сначала немного смутился, а потом как-то даже более уважительно начал поглядывать. Я торжественно вручила ему половинку пирога, которую берегла для таинственного пса тёти Глаши. Мальчишка оказался не из брезгливых и даже не стал интересоваться, как давно выпечка лежит в кармане и кем погрызена.
– А тебе сколько лет? – спросила я, метко подшибая огрызком жирную, похожую на свою хозяйку, курицу (ох и нарываюсь я сегодня на тумаки!).
– А я думал, при знакомстве сначала имя спрашивают. Или у вас в деревне не так?
– А вот и не так… – пропыхтела я, краснея.
– Эй, да не обижайся! – рассмеялся малец. – Зови меня Серый. У меня есть имя, но оно мне не нравится, так что лучше прозвище, ладно? – я кивнула. – И мне пятнадцать. – с гордостью добавил Серый.
Теперь была моя очередь ехидничать. На названный возраст Серый уж никак не тянул: тощий, долговязый, с лицом, скорее, невинного младенца, чем шаловливого отрока.
– Так уж и пятнадцать? – нараспев поинтересовалась я.
– Ну… почти, – мальчишка зарделся. Моя догадка подтвердилась.
– А-а-а, ну почти так почти. – протянула я.
– Ну, скоро исполнится, – совсем уже жалобно протянул мальчишка и тут же весело добавил – через два десятка месяцев! А тебя я знаю. Ты через два дома живёшь. Евфросинья, да?
– Фроська, – поправила я. – А ты здесь вообще откуда? Я тебя раньше не видела, – и, подумав, не без гордости уточнила, – а я ведь здесь всех-всех знаю!
По-моему, Серый немного помрачнел. Совсем чуть-чуть. Почти незаметно. Помявшись, он всё-таки ответил:
– Из города. Родителям уехать пришлось, а меня отправили к этой, – он кивнул на тётьглашин дом.
– Так она тебе родня?! – удивилась я.
– Тётка. Двоюродная. По матери. Вот у неё и живу.
– Кошмар, – вздохнула я. – Ты её давно знаешь? Она людей не любит. Со свету тебя сживёт! Бьёт небось? – я, как могла, соболезнующее вздохнула.
– Пусть только попробует! – нахмурился мальчишка, – вот мамка воротится, она ей даст! Бьёт! Тоже мне, придумала! Да и тётка не такая уж плохая. Мама говорит, детей у неё своих нет, вот и обозлилась. Дескать, она в молодости очень уж гордой была – всё нос вверх тянула, ни с кем не зналась, не водилась. Папа сказывал, когда он за мамой начал бегать, Глашка совсем обозлилась на весь свет, чуть не из дома её выживала. Не выжила бы, конечно. Семья всё ж большая, дружная. Я, хоть деда почти не помню, но такой спуску не даст. У него всё чин-чином было. Строго, но справедливо.
– Тётя Глаша в деревню лет двадцать как приехала. А до того, выходит, с вами жила?
– Ну, меня тогда и на свете не было. Но семья вместе жила. Мама, как то время вспомнит, всегда улыбаться начинает…
– Так и что, уехала тётка-то?
– Уехала. Заявила, мол, у меня с вами ничего общего. Видеть не желаю. Но ты не подумай, она не плохая. Просто несчастная она. Мне вот её жалко. Правда, когда я к ней приехал, наперёд сказала, буду у неё хлев днями чистить, раз уж явился. Но это она так, рисовалась. На самом деле и кормит, и спать укладывает в тепле. А чего ещё надо? – Серый легко пихнул меня в плечо, как старого друга.
– А меня вот мамка колотит. То полотенцем по заду, то уши так оттянет, что подслушивать потом больно.
– И часто колотит? – усмехнулся Серый. С его точки зрения, колотили меня, не так, как я того заслуживаю. С моей, в общем-то, тоже.
– Как поймает после какой урезины, так и колотит. А тебе что, от родителей совсем-совсем не доставалось?
– Нет, ну, если как ты рассуждать, то, конечно, «избивали». На мечах драться учили. И из лука. Немного. Отец даже на охоту брал. Редко, правда. Он обычно ночью ходил. Вернётся, бывало под утро – уставший, грязный, но зато сытый.
Я своему счастью не сразу поверила. Научиться драться как настоящий ратник! Да это же мечта любой девчонки! Если она не ограничена раздумьями о новом сарафане и попытками найти мужа. То есть, получается, только моя мечта. Но дальше обычных драк с мальчишками дело у нас никогда не заходило. Никто в деревне не знал воинского ремесла – мирное время.
– Научишь? – я положила руку Серому на колено и изо всех сил захлопала ресницами, как старшая сестра учила (а я ещё думала, не пригодится!).
Серый немного ошалел от моего странного вида и уже собирался рассеянно кивнуть, но почему-то передумал. Глаза его опять подозрительно зазолотились.
– А можно я тебя поцелую? Тогда научу, – как-то слишком равнодушно глядя в сторону предложил он.
– Дурак, – сообщила ему я, отворачиваясь и скрещивая руки на груди.
Сестрица, конечно, втихаря с ухажёрами целовалась. Но чтоб я?! Тьфу!
Мне бы убежать, обидеться… Но не хотелось.
Тринадцать зим минуло. Полжизни прожито. Эх, что там впереди?! Да и кто меня ещё на мечах драться научит? Вон он какой упрямый. От своего не отступится. Да и не такой уж противный, если по-честному.
Я поспешно прожевала яблоко, повернулась к Серому и покрепче зажмурилась, приготовившись к самому худшему.
– Очень надо! – нагло заявил мальчишка. И сразу же быстро-быстро лизнул меня прямо в лицо, оставив влажную полоску через обе щеки и нос. Я завизжала и бросилась утираться, скосила на Серого один глаз…
Серый сидел рядом и сосредоточенно краснел.
Всё ещё глава 1
А я всё о своём
За печкой сумасшедше вопил сверчок, навевая дремоту и спокойствие. Любопытный месяц, прикрываясь листьями дубов, подглядывал в окошко, но непослушные лучи выдавали его в потрохами. В пятне лунного света плясала ночная бабочка, то прячась в полутьме, то снова вылетая на видное место, как нашкодившая девчонка, старающаяся незаметно прокрасться к лежанке. Деревья перешёптывались, приветствуя друг друга лёгкими касаниями. Сквозняк от приоткрытой двери делал дом уютнее, а не заставлял мёрзнуть.
У входа, размазывая кровь по кривым доскам, лежал волк.
Когда огромный сильный зверь выглядит беспомощным слепым котёнком, это страшно. Начинает казаться, что ничего незыблемого и вечного в мире нет. Не под чем будет спрятаться от дождя, потому что раскидистые кроны могут превратиться в облезлые ветки; нечем будет согревать дома, потому что огонь может потухнуть и не захотеть разгораться вновь; нечем будет напиться, потому что вода может стать песком у самого горла. Но когда этот беззащитный зверь – твой муж, твоя личная незыблемая стена и вечное крепкое плечо, сама жизнь начинает рушиться и горестный вой так и рвётся из горла.
Я хотела перетащить зверя к печи, но побоялась даже тронуть. Волк хрипел, отплёвываясь кровью. Он перевернулся на бок на миг5 замер. Страшная судорога свела тело, волк начал вгрызаться в собственную плоть, словно выискивая огромную блоху, клочьями срывал шерсть, топтал ошмётки кожи.
Я терпеть не могу момент превращения. Человека в зверя или обратно – не важно. Все одно мучительно. Серый просил меня отворачиваться, когда он перекидывается. Я тоже не горела желанием быть зрителем жуткого представления. Зажмурившись, закрыла уши ладонями. Не слишком плотно, чтобы слышать странно успокаивающий скрежет когтей по полу. Звериные поскуливания слишком медленно превращались в человеческие хрипы. Жутко смотреть, но не видеть ещё страшнее. Почему-то казалось, что в мучениях мужа виновата я. Стоило ему порезать палец, казалось, будто это я держала нож. Он злился – думалось, что из-за упрямства супруги. Нет, у меня нет чувства вины за несправедливость всего мира. Когда-то было, но я слишком давно повзрослела. Сомнительно, что струпья на теле юродивых – моя вина и я не отвожу стыдливо глаза при виде побирушек, умеючи давящих на жалость. Но стоило Серому приложиться о дверной косяк, хотелось самой вписаться в него лбом, чтоб не чувствовать себя… Не взятой в компанию что ли?
Звуки стихли. Я открыла глаза. На полу, скорчившись, лежал голый мужчина. Крайне привлекательный голый мужчина, надо признать. Приятно, что мой. Я кинулась к Серому, попутно сдёргивая со скамьи покрывало, а другой, более циничной стороной прикидывая, так ли уж необходимо прикрывать столь аппетитные ягодицы. Всё-таки укрыла. А голову – на колени. Ему всегда нравилось так лежать. Теперь перетащить бы мужа на кровать, но человек весит не меньше волка, а я еще не валькирия6 для таких нагрузок. Странное сочетание ужаса и привычки. Не первый раз чать, а все одно страшно – ну как не превратится? Вдруг так и останется с кривым хребтом и волчьей мордой? Смогу любить-то?
Серый тяжело дышал. Хорошо бы превращался перед рассветом – тогда не так больно. Но, видать, что-то страшное случилось, раз муж заявился домой, не поохотившись толком. Будь в гостях другой мужик – даже спрятать бы не успела. Хотя какой там мужик? Жену с моим норовом только волк и вытерпит. Лицо оборотня стало почти одного цвета с волосами. Тяжело ему пришлось. Благо, пока зверь становился человеком, раны и ссадины потихоньку затянулись и стали выглядеть куда лучше. Эдак пару раз отмучаешься, перекинешься из волка в человека и обратно, наверное, и переломанные ноги срослись бы. Вот только одно другого не стоит. За пару дней подлечу оболтуса без всякой волшбы. Только коричневеющие пятна¸ похожие на листья по осени, не давали забыть о картине, только что стоявшей перед глазами.