* * *
Пока я рассматривала в саду полураспустившийся нарцисс, от викария вернулся отец.
– Есть новости? – поинтересовалась я, желая проявить дружелюбие.
– Разве лишь одна. Нас явно выделили, не пригласив в Скоутни. Насколько я понял, приглашения раздают направо и налево. – Он презрительно усмехнулся и со смущенной улыбкой быстро добавил: – Прости, деточка. Ты ведь догадываешься, в чем дело?
Я напряженно заглянула ему в глаза.
– Дело в аренде, – принялся объяснять отец. – Они изучили этот мелкий вопросец, я точно знаю: квартальный платеж в марте не пришел. Очень великодушно с их стороны… Лучшие из американцев всегда великодушны. Но связываться с нами они не желают.
Топаз не открыла ему правды: во-первых, не хотела расстраивать, а во-вторых, из женской солидарности. Я колебалась, не рассказать ли?.. В конце концов, промолчала. Вдруг чувство вины из-за долгов по аренде обернется во благо? Чем не стимул засесть за работу!
В лицо отцу дул холодный мартовский ветер – трепал седеющие волосы, развевал полы старого тоненького пальто… Мое сердце чуть не разорвалось от жалости! Я торопливо сообщила, что к чаю будут картофельные лепешки. Пусть хоть чему-то порадуется!
Особой радости картофельные лепешки нам не доставили: в разгар чаепития разразилась семейная ссора. О ссорах смешно читать в книгах или рассматривать скандалящих на картинках – в жизни и вполовину не так забавно. Особенно «традиционные» ссоры за столом. Меня от них трясет и тошнит. Началось с того, что Томас трижды попросил Роуз передать ему соль; сестра пропустила его просьбы мимо ушей, а когда он возмутился, залепила ему через стол оплеуху.
– Роуз, ты рехнулась? – рассердилась Топаз. – Он же болеет!
– Так и знала, что ты это скажешь! – ответила Роуз. – Вечно я виновата!
Тут взвился отец:
– Черт бы всех побрал!
Резко толкнув стул назад, он задел Элоизу; собака взвизгнула.
– Перестаньте! Перестаньте! – воскликнула я. Глупо, конечно.
Лишь Стивен сохранял невозмутимость. Тихо поднявшись, он осмотрел Элоизу; та оказалась цела и невредима. Собаке вообще повезло: львиная доля картофельных лепешек досталась ей. Чуть позже наш аппетит вернулся, но есть было нечего.
Несмотря на жалованье Стивена, с продуктами не намного лучше. Деньги мы расходуем экономно: в первую очередь расплачиваемся по старым счетам с лавочниками. Себе Стивен оставляет шиллинг в неделю – на него и куплена эта тетрадь. Боюсь, сэкономленные деньги уйдут в основном на меня. На себя он явно ничего не тратит. Кстати, стихов он мне давно не дарил – уже счастье!
В день ссоры мы достигли своего дна. Скандалить друг с другом – непозволительная роскошь для несчастных бедняков; когда судьба жестока, родные должны быть особенно добры друг к другу.
А ведь дела наши потихоньку шли на поправку! В тот самый день умерла тетушка отца, Миллисента. Ох, до чего бессердечно я выразилась. Честное слово, если б я могла ее оживить, оживила бы непременно! Но это невозможно. Так почему бы не поблагодарить Господа за ниспосланное чудо? Мне и Роуз тетя завещала не комод или диван, как я предполагала, а весь свой гардероб! У нас появится одежда! О некрологе в «Таймс» отцу рассказал викарий; у всех в душе шевельнулась слабая надежда, что она оставила отцу немного денег. Увы! Его имя из завещания было вычеркнуто. Согласно тетушкиной воле, имущество полностью отходило хостелу для натурщиц. Воображаю ход ее мыслей: пусть сидят по хостелам, а не бегают под венец с моими родственниками. («Только представь, – горячилась Роуз, – не женись отец на Топаз, мы бы теперь как сыр в масле катались!» И правда, что лучше: кататься как сыр в масле или иметь мачехой Топаз? Я выбрала Топаз. По-моему, правильно.) Когда первые эмоции улеглись, мы наконец вспомнили о преклонном возрасте тетушки (семьдесят четыре года) и ее пристрастии к эксцентричным нарядам. Ну, хоть что-то оставила – все равно помощь.
Адвокаты пригласили нас за вещами в Лондон, расходы брали на себя.
День в столице сулил райское блаженство; выбор одежды для поездки обернулся адовыми муками. Особенно для Роуз. Мой гардероб особых раздумий не заслуживал, вот я о нем и не думала. Почистив и отутюжив зимние пальто, мы попытались себя убедить, что теперь они намного лучше. И тут погода резко потеплела; в ослепительном сиянии солнца пальто выглядели просто кошмарно. Внезапно мне пришла блестящая мысль:
– А давай наденем старые белые костюмы!
Их нам подарила тетушка Миллисента, еще до ссоры с отцом. Очень простые, классические, из шелковистого льна. Вид у них, конечно, поношенный; мой мне коротковат даже с отпущенной по максимуму юбкой. Но ничего не поделаешь. Лучшего у нас нет. К тому же на них – о чудо! – ни пятнышка.
– В разгар лета самое то, – мрачно заключила Роуз, когда мы их примерили. – А в апреле… Да уж!
И все-таки мы решили надеть костюмы, если хорошая погода продержится до поездки.
Когда мы проснулись, солнце светило, как в июне. День выдался замечательный! По-моему, нет в году времени лучше, чем погожее весеннее утро. При виде такой красоты сразу веришь в Бога. Даже лошадь, казалось, радовалась чудесной погоде (повозку с лошадью одолжил Стивену мистер Стеббинс, чтобы он довез нас до станции).
– Вы когда-нибудь видели такое высокое небо? – спросила я. И тут же устыдилась своего восторга: если бы тетушка Миллисента осталась жива, я бы сейчас не ликовала. А ведь как бедняжке, наверное, не хотелось умирать!
Повозка неторопливо катила через Годсенд; лучи восходящего солнца золотили поросшие мхом надгробия церковного кладбища. Однажды ты тоже умрешь, сказала я себе – и не поверила. Наверняка на смертном ложе мне вспомнится та апрельская поездка и бездонное саффолкское небо над старыми-старыми могилами…
От раздумий о смерти – странной, прекрасной, пугающей и такой далекой – я почувствовала себя еще счастливей. Омрачил мою радость лишь видневшийся за деревьями Скоутни-Холл. Из-за сестры, конечно. Мне-то какое дело до Коттонов? (До чего же мне тогда вообще было дело?) Словом, пока мы не миновали парк, на протяжении двух минут я тактично «застегивала» на ботинке единственную пуговицу, стараясь не пересечься с Роуз взглядом.
На станцию приехали вовремя. Сестра предложила купить билеты в первый класс: оплачивают ведь адвокаты.
– А вдруг они вернут деньги не сразу? – возразила я.
Продержаться день в Лондоне мы собирались на жалованье Стивена; Топаз, конечно, рассчитывала отдать долг.
Билеты в конце концов взяли дешевые.
Стивен умолял меня быть внимательной на дороге, даже побежал за поездом, чтобы еще раз напомнить. Он с улыбкой махал нам вслед, но во взгляде сквозила грусть.
А ведь Стивен никогда не видел Лондона!
Стоило нам сойти в Кингз-Крипте с деревенского игрушечного паровозика и пересесть в другой поезд, как атмосфера изменилась. Аромат провинции исчез, словно в лондонских вагонах хранился особый, столичный воздух. Здесь наши белые костюмы выглядели довольно странно, а когда мы очутились в Лондоне – прямо-таки эксцентрично. Люди вовсю на нас таращились. Роуз сразу это заметила.
– Они от восхищения, – попыталась я утешить сестру.
Честно говоря, по сравнению с нашими костюмчиками однообразная одежда других женщин действительно смотрелась уныло.
– Мы ужасно выделяемся, – пылая от стыда, пробормотала Роуз.
Знала бы бедняжка, сколько внимания нам перепадет на обратном пути домой!
Последний раз мы ездили в Лондон три года назад. В городе мы, конечно, не ориентировались; вчера я впервые прогулялась по Сити. Чудесный район! Особенно магазины канцтоваров. Бродила бы по ним и бродила! А Роуз считает, что это самые скучные магазины в мире, скучнее только мясные лавки. (Не замечала скуки в мясных лавках; по-моему, они насквозь пропитаны ужасом.)
Мы постоянно сворачивали не туда, приходилось то и дело спрашивать дорогу у полицейских. Те как один были дружелюбны и держались по-отечески. Один любезно остановил для нас поток машин, и кто-то из таксистов громко причмокнул Роуз вслед.
Адвокат представлялся мне стариком, а юридическая контора – обшарпанной, сумрачной конурой. Как в романах Диккенса. Ничего подобного мы не увидели! В приемной нас встретил молодой человек с прилизанными волосами.
– Сумеете добраться до Челси на автобусе? – спросил он.
– Нет, – быстро ответила Роуз.
– Хорошо, – кивнул клерк. – Возьмите такси.
Я сказала, что у нас не хватает денег. Сестра густо покраснела. Коротко взглянув на нее, юноша ответил:
– Секундочку, – и вышел.
Вернулся он с четырьмя фунтами.
– Мистер Стивенидж говорит, этого хватит покрыть расходы на билеты, на такси до Челси, на такси до вокзала и даже на превосходный обед. Когда привезете ключ обратно, подпишете бумаги. Ясно?
Мы кивнули и ушли. Роуз не на шутку взбесилась от того, что никто серьезней клерка к нам даже выйти не соизволил.
– Какое неуважение к тете Миллисенте! – возмущалась она. – Ведут себя так, словно мы – пустое место!
А мне с четырьмя фунтами в кармане было все равно, пустое я место или полное.
– Давай поедем на автобусе. Сэкономим, – предложила я.
Но сестра отказалась: ей надоело, что на нас пялятся.
– Наверное, во всем Лондоне нет больше ни одной девушки в белом!
– Запрыгивайте, снежинки! – весело крикнул из автобуса кондуктор.
И Роуз с надменным видом окликнула такси.
Пруд в маленьком, выложенном плиткой саду был сух. Я вспомнила о золотых рыбках: только бы они попали в хорошие руки!
Мы вошли в дом через парадный вход и захлопнули за собой дверь. Сияющий дневной свет остался за порогом. Вид пустого холла меня удивил; я еще не поняла, что мебель вывезли.
– Как-то странно… – сказала я.
– Просто холодно, – отозвалась Роуз. – Полагаю, одежда в спальне. Интересно, она там и умерла?
По-моему, интересоваться такими вещами вслух бестактно.
По пути наверх мы заглянули в ярко озаренную солнцем гостиную. Из двух больших окон открывался вид на Темзу. Когда я была у тетушки в последний раз на званом вечере, тут горело множество свечей. В тот день мы познакомились с Топаз. Тогда ее портрет кисти Макморриса только выставили в галерее, и тетя пожелала увидеть натурщицу. Топаз явилась в том же наряде, что и на картине: в голубом платье и великолепном нефритовом колье (Макморрис одолжил). Помню, меня поразили ее длинные, струящиеся по спине, белокурые волосы. Отец весь вечер лишь с ней и разговаривал, а тетушка Миллисента, облаченная в черный бархатный костюм и длинный кружевной шарф, метала на него гневные взгляды.
В большой спальне ничего не оказалось. Я облегченно вздохнула. Не знаю почему: вроде дух смерти там не витал – просто холодная пустая комната. Груду одежды и два старых кожаных чемодана мы нашли на полу в тесной сумрачной гардеробной. Зеленые жалюзи на окне не поднимались: шнур был оборван; кое-как удалось повернуть планки.
Поверх одной из стопок лежал черный армейский плащ. Как я боялась его в детстве! Он напоминал мне одеяние ведьм. Меня снова обуял ужас, хотя и по другому поводу: плащ и прочая одежда представлялись мне частью покойницы.
– Роуз, я не могу к этому прикоснуться, – пробормотала я.
– А придется, – ответила сестра и принялась деловито перебирать вещи.
Если бы мы любили бедную тетушку Миллисенту, то, наверное, отнеслись бы к ее одежде с ностальгической нежностью. Окажись ее наряды изящными и женственными, разбирать их, наверное, было бы не столь противно. К сожалению, основной гардероб составляли тяжелые темные пальто и юбки плюс толстое шерстяное белье. Больше всего меня угнетали бесконечные ряды старушечьих туфель, натянутых на деревянные распорки. Точь-в-точь мертвые ноги!
– Тут уйма льняных носовых платков, – сообщила Роуз. – Ну, хоть что-то…
Однако носовые платки, а равно перчатки, чулки и жуткая пара изломанных корсетов внушали мне омерзение.
– Нужно хоронить одежду с покойниками, – заметила я. – Чтобы никто ее потом с презрением не перебирал.
– А я и не перебираю ее с презрением, – возразила сестра. – Некоторые костюмы сшиты из превосходной ткани.
Только вещи она запихивала в чемоданы небрежно, без особого почтения. Пересилив себя, я вытащила все обратно и сложила аккуратнее. Призрак тетушки Миллисенты облегченно вздохнул.
– Она строго следила за гардеробом. Чтобы все было почищено, отутюжено, – напомнила я.
– Да какая ей теперь разница! – фыркнула Роуз.
И тут на лестнице послышались шаги…
Душа у меня ушла в пятки, язык прилип к гортани. Я в ужасе смотрела на сестру.
– Да не она это, не она, – тихо просипела Роуз, – Кассандра… это не она.
Но по глазам я видела: думаем мы об одном и том же. Разумеется, ей тоже было жутко в мрачном пустынном особняке. Я знала, что небрежное обращение с одеждой – просто бравада. Только не догадывалась, что шаги напугали Роуз куда сильнее, чем меня. Она-то сразу сообразила: если на лестнице не покойная хозяйка, то скорее всего бродяга, таившийся в подвале, – нас он, конечно, прикончит, а трупы спрячет в чемоданы.
О чудесная, храбрая Роуз! Превозмогая страх, она резко распахнула дверь и выпалила:
– Кто здесь?!
В коридоре стоял клерк из юридической конторы.
– Как вы смеете, как вы смеете?! – яростно закричала она. – Прокрадываетесь в дом, до смерти пугаете мою сестренку…
– Роуз, не надо… – пролепетала я.
Бедняга рассыпался в извинениях.
– Я хотел как лучше… – виновато проговорил он, протягивая Роуз письмо.
Она пробежала его глазами.
– Но мы не можем столько заплатить!
Я выхватила у нее листок. Речь шла об оплате за хранение мехов.
– Вам и не нужно ничего платить, я все уладил по телефону, – объяснил клерк. – Как душеприказчики вашей тети, мы получаем ее счета и чеки. Ясно? Письмо принесли рано утром, до вашего прихода, но я не успел его прочитать. Меха теперь тоже принадлежат вам.
– Тетя Миллисента не носила меха, – заметила я, – и всегда выступала против жестокого обращения с животными.
Тут я ее полностью поддерживала.
– Тем не менее меха ее, – ответил он, – жестоко это или нет. Советую вам заскочить в хранилище. Они ведь стоят денег.
Я вновь перечитала письмо; какие именно меха, там не уточнялось.
– Наверное, хорошие, раз она столько тратила на хранилище, – добавил клерк. – Предлагаю сдать тряпки в камеру хранения. Пока я повезу чемоданы на вокзал, вы сбегаете за мехами. Ясно? Только пакуйте быстрее.
Мы торопливо затолкали одежду в чемоданы (стыдно сказать, но я напрочь забыла о мертвых чувствах тетушки Миллисенты). Клерк и поджидавший его таксист отнесли багаж в машину, а нам поймали другое такси.
– К сожалению, поехать с вами не могу, хоть и рад бы, – сказал молодой человек, – к трем мне нужно в суд.
Пусть волосы бедняги блестели от жира, а лицо усеивали прыщи, сердце у него было золотое! Роуз, очевидно, тоже тронула доброта юноши: высунувшись из окошка такси, она извинилась за недавнюю несдержанность.
– Ничего страшного. Я бы тоже испугался, – с улыбкой ответил он, а потом вслед крикнул: – Надеюсь, вас ждут соболя!
Мы тоже на это надеялись.
– Меха явно новые… По крайней мере, когда мы общались, их у нее не было, – задумчиво сказала Роуз. – Наверное, с возрастом равнодушия прибавляется, а принципов убавляется.
– Может, там обычный кролик? – решила я немного спустить нас с небес на землю.
Правда, мне и самой не верилось, что тетушка носила дешевку.
Такси остановилось у чудесного магазина. В жизни бы не отважилась заглянуть туда просто так! Мы прошли через отдел с перчатками и чулками, украшенный прелестными вещицами из других отделов. Флакончики духов, стеклянное дерево с вишенками, веточка белого коралла на шифоновом шарфе цвета морской волны… До чего же искусно все было подобрано! Наверное, богатым людям при виде такого великолепия сразу хочется сорить деньгами направо и налево.