– Нет, не пойду, – резко ответил ему незнакомец. – Я сам себе хозяин, и никто в целой Англии не будет мне господином.
– Тогда убирайся отсюда, и да падет на тебя чума! – вскричал шериф дрожащим от ярости голосом. – Правду сказать, я не прочь дать приказ поколотить тебя за такую дерзость!
С этими словами он развернулся и ушел прочь.
В тот день вокруг раскидистого дерева в чаще Шервудского леса собралась очень пестрая компания. Больше двадцати босоногих монахов, бродячие ремесленники, дородные нищие, работники с ферм… На сиденье из мха восседал парень в оборванной одежде красного цвета, с повязкой на глазу. В руке он держал золотую стрелу – награду большого состязания стрелков. Под шум разговоров и смех снял он свои красные лохмотья и повязку с глаза, и оказалось, что одет он в зеленое сукно.
– Легко снять повязку и одежду, а вот ореховая краска со светлых волос так быстро не сойдет, – промолвил он.
Все засмеялись еще громче, и было от чего – стрелком, выигравшим приз и получившим его прямо из рук шерифа, был не кто иной, как Робин Гуд.
Начался веселый пир, во время которого все обсуждали, как здорово обвели шерифа вокруг пальца, и рассказывали, какие приключения выпали на долю каждого в его роли. Но когда пир закончился, Робин Гуд отвел в сторону Малыша Джона и сказал ему:
– Кровь у меня так и бурлит от досады, ведь шериф сказал мне: «Ты стреляешь лучше труса Робина Гуда, что не решился показаться здесь сегодня». Хотел бы я ему поведать, кто принял из его рук золотую стрелу, и доказать, что я не трус, каким он меня считает.
Малыш Джон ответил:
– Предводитель, возьми с собой меня да Уилла Стьютли, и мы пошлем толстопузому шерифу весточку, да с таким гонцом, какого он никак не ожидает увидеть.
Вечером того же дня шериф сидел за столом в большом зале своего дома в Ноттингеме. Здесь же за длинными столами сидели его охранники, слуги и вилланы[7], – числом не менее восьмидесяти человек. За едой и элем все обсуждали сегодняшнее состязание. Шериф восседал на возвышении под балдахином, рядом сидела его супруга.
– Честное слово, – повторял он, – я был совершенно уверен, что подлец Робин Гуд явится сегодня. Не думал я, что он такой трус. Но кто же этот дерзкий нахал? И отчего я не приказал его поколотить? Однако что-то в нем наводит на мысль, что жизнь его – это не только лохмотья да отрепья…
Не успел он проговорить эти слова, как на стол с шумом упал какой-то предмет. Те, кто сидел неподалеку, вытянули шеи, пытаясь рассмотреть, что же это такое. Один из воинов набрался храбрости, взял упавшее и поднес шерифу. Тут все увидели, что это затупленная стрела с гусиным оперением, а к наконечнику ее прикреплен маленький свиток, не толще гусиного пера. Шериф развернул свиток, глянул, и жилы на лбу его вздулись, а щеки покраснели от гнева. Вот что он прочел:
– Как она сюда попала?! – яростно закричал шериф.
– Влетела прямо в окно, ваша милость, – ответил воин, вручивший ему стрелу.
Друзья спасают Уилла Стьютли
Убедившись, что ни законным путем, ни хитростью Робина Гуда не взять, шериф не находил себе места и все повторял: «Какой же я дурак! Если бы я не рассказал королю о Робине Гуде, то не попал бы в такой переплет. Теперь либо я его поймаю, либо на меня падет гнев его величества. Испробовал я законный путь, испробовал хитрость, и ни в том, ни в другом не преуспел. Что ж, попробую действовать силой».
Он созвал констеблей и отдал приказ:
– Возьмите каждый под свое начало по четыре хорошо вооруженных человека, идите в лес, затаитесь в разных местах и ждите, пока не покажется Робин Гуд. Если разбойников будет слишком много, трубите в рог, и пусть те, кто будет неподалеку, как можно скорее спешат на помощь. Так, думаю, нам удастся поймать этого мошенника. Тому, кто первым сойдется с Робином Гудом в поединке и доставит его сюда живым или мертвым, будет дана награда в сто фунтов серебром. Тот, кто возьмет любого из его шайки, живым или мертвым, получит сорок фунтов. Покажите всю вашу смелость и ловкость.
Шестьюдесятью отрядами по пять человек отправились они в Шервудский лес, чтобы захватить Робина Гуда, и каждый констебль надеялся, что именно он поймает отчаянного преступника или, на худой конец, кого-нибудь из его шайки. Семь дней и ночей рыскали они по лесу, но не встретили ни единой души в зеленой одежде, ибо Робину Гуду все планы шерифа были уже известны от верного Идома из «Синего кабана».
Услышав тревожные вести, Робин промолвил:
– Если шериф хочет взять меня силой, то большая беда ждет и его, и многих других, куда лучших, чем он. Прольется кровь, и ничем, кроме несчастья, это не обернется. Я не хочу нести горе женщинам, что останутся вдовами после гибели славных йоменов. Однажды я убил человека и больше не хочу брать на душу эту великую тяжесть. Лучше нам избежать битв и кровопролития. Мы останемся в лесу и будем тихи и незаметны – так будет лучше для всех. Но если нас вынудят защищаться, пусть каждый возьмет в руки лук и покажет свою силу и храбрость.
Многие его товарищи, услышав эти слова, покачали головами. «Теперь шериф решит, что мы трусы, и народ станет над нами смеяться, говорить, что мы испугались шерифовых воинов» – вот что, наверное, подумали они. Но вслух никто спорить не стал, все поступили так, как велел им Робин.
Семь дней и ночей они прятались в самой чаще Шервудского леса. На восьмое утро Робин созвал всех и сказал:
– Кто готов пойти поглядеть, как там шерифовы люди? Вряд ли станут они вечно сидеть здесь в лесу.
Товарищи Робина зашумели. Каждый поднял лук с криком, что готов взяться за это дело. Сердце их предводителя преисполнилось гордости, когда оглядел он своих дюжих, смелых собратьев.
– Все вы верные и храбрые воины, мои добрые друзья, – сказал он им, – но все не могут идти на это дело. Я выберу лишь одного из вас – им станет Уилл Стьютли, что хитростью не уступит шервудскому лису.
Уилл Стьютли высоко подпрыгнул и громко рассмеялся, хлопая в ладоши от радости.
– Спасибо тебе, предводитель! – сказал он. – Если не принесу я тебе вестей об этих подлецах, больше не зови меня хитрецом Уиллом Стьютли.
Он оделся в платье нищенствующего монаха, спрятав под одеждой меч – так, чтобы легко можно было достать его в случае нужды, – и пустился в путь. Миновав опушку леса, Уилл вышел на большую дорогу. Ему повстречались два отряда шерифа, но он не свернул в сторону, лишь получше спрятал голову в капюшон и сложил руки так, будто о чем-то глубоко задумался. Так добрался он до харчевни «Синий кабан».
«Наш добрый друг Идом расскажет мне все новости», – подумал Уилл Стьютли.
В «Синем кабане» он обнаружил еще один отряд шерифа, угощавшийся элем. Уилл не стал ни с кем заговаривать и, не выпуская из рук палки, сел на дальнюю скамью, склонив голову в притворной задумчивости. Он сидел и ждал, когда можно будет переговорить с хозяином. Идом его не узнал и решил, что перед ним усталый бедный монах, и, хотя монахов он не любил, решил не досаждать бедолаге и оставить его в покое. «Ну не настолько же я жестокосерден, чтобы гнать хромую собаку с порога», – подумал Идом. Тут к Стьютли подошел большой хозяйский кот и потерся о его ногу, задрав монашеское одеяние на ширину ладони. Стьютли поскорее одернул рясу, но констебль успел заметить под рясой зеленое сукно. «Никакой это не нищенствующий монах. Честный же человек не станет ходить в монашеской одежде, однако и вору она ни к чему. Наверняка это один из людей Робина Гуда». Так подумал констебль, а вслух сказал:
– Святой отец, не примешь ли от меня добрую кружку мартовского пива, дабы утолить жажду?
Стьютли молча покачал головой, подумав: «Вдруг есть тут кто-нибудь, кому знаком мой голос?»
Тогда констебль снова заговорил:
– Куда ты, монах, держишь путь в этот жаркий летний день?
– Иду с паломничеством в Кентербери, – ответил Стьютли хрипло, чтобы никто его не признал.
– Скажи-ка, святой отец, все паломники в Кентербери носят зеленую одежду под монашеской рясой? Ха! Богом клянусь, ты наверняка ворюга, а то и вообще один из шайки Робина Гуда! Шевельнешь рукой или ногой – я разрублю тебя пополам!
Сказав так, констебль выхватил сверкающий меч и прыгнул к Уиллу Стьютли, думая, что застанет его врасплох, но у Стьютли в руке тоже был меч, который он крепко сжимал под рясой и выхватил прежде, чем противник оказался рядом. Констебль нанес ему мощный удар, ставший последним для него в этой схватке, ибо Стьютли, искусно отразив его, изо всей мощи ударил констебля в ответ. Так бы и убежал Уилл, если бы ошалевший от боли, окровавленный противник не обхватил руками его колени. Тут на Стьютли ринулись остальные, он ударил одного из них, но стальной шлем защитил нападавшего: лезвие ушло глубоко, однако удар оказался несмертельным. Тем временем констебль, теряя сознание, увлек Стьютли за собой на землю, и другие, видя, что йомен обездвижен, бросились на него. Один из них так сильно ударил Стьютли по голове, что кровь заструилась у того по лицу и лишила возможности видеть, однако он продолжал отбиваться столь мужественно, что нападавшие с трудом его удержали. В конце концов они все же связали беднягу прочной веревкой, так что он не мог шевельнуть ни рукой ни ногой, и ему пришлось покориться.
Робин Гуд стоял под деревом в чаще леса, думая, как там дела у Уилла Стьютли, и вдруг увидел двух своих йоменов, бегущих по лесной тропинке, а с ними – румяную Мэйкен из «Синего кабана». Сердце у Робина упало: он понял, что его ждут дурные вести.
– Уилла Стьютли поймали, – воскликнули друзья Робина, подбегая к нему.
– Ты сама это видела? – спросил Робин девушку.
– Да, точно, так все и было, – проговорила она, дыша тяжело, как спасшийся от гончих заяц, – и, боюсь, он опасно ранен. Его связали и забрали в Ноттингем. Когда я выбегала из «Синего кабана», то услышала, что завтра его повесят.
– Завтра его не повесят, – воскликнул Робин, – а если повесят – многим придется грызть землю, многие станут кричать «о горе!».
Он приставил ко рту горн и трижды громко протрубил. Тут же со всех сторон подбежали к нему его добрые йомены – полторы сотни храбрецов.
– Слушайте все! – громко возвестил Робин. – Дорогой наш друг Уилл Стьютли схвачен подлыми людьми шерифа, а потому нам нужно взять луки и мечи и вызволить его. Мы должны рискнуть ради него жизнью, ибо он ради нас поставил на кон свою. Правильно говорю я, товарищи мои?
И все как один громко крикнули: «Да!»
На следующий день они вышли из Шервудского леса разными тропинками. Требовалось быть крайне осторожными, и потому йомены разбились по двое – по трое и договорились встретиться в заросшей лощине близ Ноттингема. Когда все они собрались там, Робин обратился к товарищам с такими словами:
– Заляжем здесь в засаде и будем ждать вестей. Мы должны быть хитры и осмотрительны, если хотим освободить Уилла Стьютли из лап шерифа.
Они выжидали в засаде, пока солнце вовсю не засияло в небе. День был теплый, и на пыльной дороге, тянувшейся вдоль серых стен Ноттингема, кроме медленно бредущего старого паломника, не было ни души. Робин позвал юного Дэвида Донкастерского, находчивого не по годам, и сказал ему:
– Иди-ка, мой юный Дэвид, и поговори с паломником, что идет вдоль городской стены. Он держит путь из Ноттингема и, может быть, знает новости о нашем Стьютли.
Дэвид подошел к паломнику, поклонился и заговорил:
– Утро доброе, отец, не скажешь ли мне: повесят сегодня Уилла Стьютли или нет? Я издалека пришел поглядеть, как этого мошенника вздернут. Не хотелось бы пропустить эту потеху.
– Стыдись, юноша! – ответил ему паломник. – Как можешь ты говорить такие слова, когда достойного человека хотят повесить, а вся вина его в том, что он защищал свою жизнь! – Старик в гневе ударил палкой оземь. – Горе, что суждено такому случиться! Уже сегодня к вечеру, когда солнце будет стоять низко, его повесят – там, где сходятся три дороги, в восьмидесяти родах от больших ворот Ноттингема. Шериф объявил, что смерть его станет предупреждением всем преступникам Ноттингемшира. И снова говорю я: какое горе! Пусть Робин Гуд с товарищами и преступники, но грабят они лишь облеченных властью и богатством негодяев, и нет в окрестностях Шервуда ни одной бедной вдовы и многодетного крестьянина, у кого не было бы благодаря Робину в достатке ячменной муки на год. Сердце мое кровью обливается при мысли, что доблестный Уилл Стьютли погибнет, ибо и сам я, прежде чем стать паломником, был добрым саксонским йоменом и хорошо знаю, что такое сильная рука, мощно бьющая жестокого норманна и аббата с толстой мошной. Если бы Робин Гуд знал о том, какой опасности подвергся добрый Стьютли, возможно, прислал бы на помощь людей, чтобы спасти его от рук врагов.
– Да уж, верно! – воскликнул молодой человек. – Если бы Робин и его друзья были неподалеку, не сомневаюсь, они бы постарались вовсю, чтобы вызволить своего товарища из беды. Доброго тебе пути, старик, и по верь мне, если Стьютли погибнет, месть не заставит себя ждать.
Он повернулся и быстро зашагал прочь, а паломник смотрел ему вслед, бормоча себе под нос: «Этот юнец точно не деревенщина, пришедший поглядеть, как казнят доброго человека. Что ж, может статься, Робин Гуд не так уж и далеко отсюда и сегодня грядут еще большие дела».
Когда Дэвид Донкастерский передал Робину Гуду слова паломника, Робин призвал товарищей и обратился к ним с такой речью:
– Пойдем теперь прямо в Ноттингем и смешаемся с толпой. Но не теряйте друг друга из виду, и, когда пленника выведут на улицу, постарайтесь как можно ближе подобраться к нему и охране. Без нужды никого не бейте, я хочу избежать кровопролития, но уж если придется бить – бейте сильно, так чтобы по второму разу уже не пришлось. Потом держитесь вместе, пока не вернемся в Шервуд, пусть никто не идет в одиночку.
Солнце опустилось низко, и из-за городской стены послышался сигнал трубы. В Ноттингеме началась суета, народ высыпал на улицы – все знали, что знаменитого Уилла Стьютли сегодня повесят. Ворота замка открылись, и оттуда с шумом и лязгом выехал отряд всадников, во главе в сверкающей броне скакал сам шериф. В гуще стражников ехала телега, в ней с петлей на шее сидел Уилл Стьютли. Из-за раны и потерянной крови лицо его было бледнее, чем луна в дневное время, а светлые волосы в запекшейся крови клочьями прилипли ко лбу. Он поглядел по сторонам, но среди полных участия и сострадания лиц, тут и там встретившихся ему в толпе, не увидел ни одного знакомого. Сердце у него упало, но, когда он обратился к шерифу, голос его звучал мужественно и непреклонно:
– Дайте мне в руки меч, господин шериф. Хоть я и ранен, я стану сражаться с вами и вашими воинами до последней капли крови.
– Нет, жалкий негодяй, – ответил шериф, повернувшись к Уиллу Стьютли и глядя на него с неумолимым видом. – Не будет тебе меча, ты умрешь низкой смертью, какая и подобает подлому вору.
– Тогда развяжите мне руки, и я сражусь с вами и вашими воинами без оружия, одними кулаками. Я не прошу оружия, прошу лишь смерти в бою.
Шериф громко рассмеялся:
– Что, свело твой гордый живот? Исповедуйся, жалкий плут: сегодня тебя повесят там, где сходятся три дороги, и пусть всякий увидит, как тебя вешают, пусть воронам да галкам будет что поклевать.
– Подлая ты душа! – воскликнул Уилл Стьютли, скрежеща зубами. – Трусливая собака! Если встретишься моему предводителю – дорого заплатишь за то, что сотворишь сегодня! Он презирает тебя, равно как и все достойные люди. Разве ты не знаешь, что ты и имя твое – главный повод для шуток у всякого храброго йомена? Подлый трус! Такой как ты никогда не одержит верх над отважным Робином Гудом!