Робин снова рассмеялся.
– По рукам, – сказал он, ударяя ладонью о ладонь шерифа. – Мои братья будут благодарны тебе за эти деньги.
Так сделка была заключена, и многие мясники поговаривали между собой, что шериф поступил подло, жестоко обманув бедного простофилю.
В тот же вечер Робин продал торговцу за две марки свою телегу с лошадью и вместе с шерифом покинул пределы Ноттингема. Они двинулись в путь по пыльной дороге, смеясь и шутя, точно старые друзья. Шериф ехал верхом, а Робин бежал, держась возле его стремени. «Дурачина ты этакий, шуточка про Робина Гуда обошлась тебе в четыре сотни фунтов», – тем временем думал шериф. По меньшей мере столько рассчитывал он выиграть на этой сделке.
Так добрались они до опушки Шервудского леса, и только тут шериф огляделся по сторонам. Он замолк, перестал смеяться и произнес:
– Да сохранит нас сегодня Господь и все святые от встречи с негодяем по имени Робин Гуд.
Робин громко расхохотался:
– Можешь быть спокоен, я прекрасно знаю Робина Гуда и прекрасно знаю, что от него тебе сегодня угрожает не больше опасности, чем от меня.
Шериф глянул на Робина искоса и процедил:
– Не нравится мне, что ты водишь знакомство с этим отъявленным преступником, и лучше бы мне оказаться подальше от Шервудского леса.
Между тем они все дальше уходили в чащу, и чем глубже они продвигались в лес, тем молчаливее становился шериф. Добравшись до места, где дорога резко брала в сторону, они увидели впереди стадо оленей, пересекавших тропинку. Робин Гуд подошел вплотную к шерифу, указал на стадо и проговорил:
– Вот моя скотина, господин шериф. Нравится? Смотри, какая тучная и пригожая!
Услышав эти слова, шериф резко натянул поводья:
– Слушай, парень, я, пожалуй, поеду прочь из этого леса, компания твоя мне не по душе. Ступай-ка своей дорогой, а мне позволь пойти своей.
Но Робин лишь рассмеялся в ответ и ухватился за поводья шерифовой лошади.
– Ну уж нет! – воскликнул он. – Погоди-ка, я хочу тебя с братьями познакомить, ведь им это стадо принадлежит так же, как и мне.
С этими словами он приставил ко рту горн и троекратно протрубил в него. Не успел шериф опомниться, как на тропу выскочила сотня дюжих йоменов с Малышом Джоном во главе.
– Что случилось, предводитель? – обратился он к Робину.
– Ты что же, не видишь, какого прекрасного гостя привел я сегодня к нам на пир? Стыд и срам! Ты не признаешь нашего милостивого и почтенного покровителя, шерифа ноттингемского? Возьми-ка поводья, Малыш Джон, сегодня он оказал нам честь и сядет с нами ужинать.
Все почтительно сняли шапки, никто не улыбнулся и не подал виду, что забавляется происходящим. Малыш Джон взял поводья и повел лошадь еще глубже в лес, а Робин Гуд с шапкой в руке пошел сбоку от шерифа.
Все это время шериф не говорил ни слова, и лишь озирался вокруг, точно только пробудился ото сна. Когда он увидел, что его ведут в самую чащу Шервудского леса, сердце его упало, и он подумал: «Пропали мои триста фунтов, и хорошо еще, если останусь цел, ведь я столько раз замышлял против них недоброе». Однако вид у йоменов был почтительный и смиренный, и шериф не услышал от них ничего, что угрожало бы его жизни или его деньгам.
Наконец пришли они в ту часть Шервудского леса, где раскинул ветви огромный дуб, под которым было устроено сиденье из мха. На него и опустился Робин Гуд, усадив шерифа по правую руку от себя.
– Скорее, друзья мои добрые, – призвал он, – несите сюда все самое лучшее, что у нас есть: и мясо, и вино. Его милость шериф сегодня потчевал меня в Ноттингеме, и я не позволю ему уйти от нас с пустым животом.
О деньгах шерифа за все это время не было сказано ни слова, поэтому тот немного воспрянул духом. «Быть может, – подумал он, – Робин Гуд забыл о них».
Пока рядом потрескивали костры, жарилась оленина да жирные каплуны, грелись у пламени румяные пироги и аромат жаркого наполнял воздух, Робин Гуд развлекал шерифа по-королевски. Сначала четыре пары йоменов показали искусство боя на дубинках, и так ловки они были, так быстро наносили и отбивали удары, что шериф, любивший поглядеть на подобные забавы, хлопал в ладоши, забыв, куда попал, и кричал:
– Хороший удар! Так его, так – ты, чернобородый!
Ему и в голову не пришло, что подбадривает он не кого иного, как жестянщика, которому поручил в свое время предъявить Робину Гуду приказ об аресте.
Несколько йоменов расстелили на зеленой траве скатерти и принесли роскошное угощение. Другие тем временем открыли бочки с вином, мальвазией и крепким элем, разлили их по кувшинам и достали роги для питья. Затем все расселись и принялись есть и пить, пока солнце не опустилось и полумесяц не замерцал бледным светом меж листьев возвышавшихся вокруг деревьев.
Тогда шериф поднялся и произнес:
– Благодарю вас всех, добрые йомены, за веселый пир, что устроили вы для меня сегодня. Вы обращались со мной учтиво, показав, что имеете великое уважение к нашему славному королю и его наместнику в прекрасном Ноттингемшире. Однако уже поздно, и мне нужно спешить, пока не стало совсем темно, иначе я заблужусь в лесу.
Робин Гуд и его товарищи тоже встали, и Робин обратился к шерифу:
– Если пора тебе идти, достопочтенный господин, то иди. Но ты кое-что забыл.
– Я ничего не забыл, – ответил шериф и похолодел от страха.
– Говорю же, ты кое-что забыл, – повторил Робин. – Здесь в лесу у нас славная харчевня, но, кто бы ни стал нашим гостем, он должен заплатить по счету.
Шериф рассмеялся, но смех его был натужный.
– Конечно, весельчаки, мы славно попировали, и, даже если бы вы меня не попросили, я заплатил бы вам за гостеприимство двадцать фунтов.
– Нет, – без смеха ответил ему Робин. – Не можем мы так недостойно поступить с вашей милостью. Богом клянусь, господин шериф, мне стыдно будет на людях показаться, если оценю я наместника короля менее чем в три сотни фунтов. Не так ли, товарищи мои добрые?
– Так! Верно! – громко вскричали все.
– Три сотни! – возопил шериф. – Да твой нищенский ужин не стоил и трех фунтов, что и говорить о трех сотнях!
– Э-э-э, – сурово протянул Робин. – Не надо резких слов. Мне ты очень по сердцу, потому что устроил сегодня чудный пир в славном городе Ноттингеме, но есть здесь и такие, кому ты не столь люб и дорог. Если ты глянешь вон туда, то увидишь Уилла Стьютли, в глазах которого не заметно большой к тебе приязни. И те два крепких парня, которых ты не знаешь, были ранены в уличной драке недалеко от Ноттингема тоже не так давно – тебе известно, когда. Один из них сильно повредил руку, но теперь она зажила и он готов пустить ее в дело. Шериф, послушай моего совета, не упрямься, заплати, что должен, а то как бы не вышло беды.
При этих словах румяные щеки шерифа побледнели, он ничего не сказал, устремил взгляд в землю и прикусил губу. Потом медленно достал толстый кошель и бросил на скатерть перед собой.
– Возьми кошель, Малыш Джон, – приказал Робин Гуд, – и проверь, все ли честно. Мы-то не сомневаемся в нашем шерифе, но ему будет неприятно, если он увидит, что не заплатил по полной.
Малыш Джон пересчитал деньги и подтвердил, что в сумке ровно триста фунтов золотом и серебром. Шерифу же казалось, что со звяканьем каждой новой монеты по капле вытекает кровь из его жил. Увидев груду серебра и золота на деревянном блюде, он отвернулся и в молчании влез на лошадь.
– Никогда еще не было у нас такого почетного гостя! – воскликнул Робин. – А поскольку день клонится к вечеру, я отправлю с тобой одного из своих товарищей, чтобы он указал тебе дорогу в лесной чаще.
– Нет! Боже упаси! – торопливо прокричал шериф. – Я сам найду путь, без вашей помощи.
– Тогда я сам проведу тебя по верной тропе, – настоял на своем Робин.
Он взялся за поводья и вывел лошадь шерифа к главной лесной дороге. А перед тем как отпустить его, сказал:
– Доброго тебе пути, шериф, и, когда в следующий раз решишь обобрать глупого транжиру, вспоминай мой пир в Шервудском лесу. Никогда не покупай лошадь, друг, не поглядев ей прежде в рот, – как говорит папаша Суонтолд. И еще раз, в добрый час!
Он похлопал лошадь по шее, и та повезла своего седока прочь из леса.
Как же горько сожалел шериф о том дне, когда решил связаться с Робином Гудом! По всей стране народ, смеясь, распевал песенки о том, как ноттингемский наместник захотел нажиться и оказался дочиста обобран. Иногда случается, что хитрость и алчность обращаются против самого мошенника и скряги.
Малыш Джон едет на ноттингемскую ярмарку
Со дня шерифовой трапезы в Шервудском лесу много воды утекло: прошла весна, а за ней и лето, наступил щедрый месяц октябрь. Воздух был прохладен и свеж, урожай и шишки хмеля собраны, птенцы стали взрослыми птицами, а яблоки созрели. Многое забылось, и народ уже не передавал из уст в уста историю о стаде, которое захотел купить шериф, но тот по-прежнему был мрачен, и в его присутствии никто не отваживался произносить имя Робина Гуда.
Вместе с октябрем пришла пора устраивать Большую ярмарку, что проходила в Ноттингеме каждые пять лет и собирала народ со всей страны. Главной забавой на ярмарке всегда была стрельба из луков, ибо ноттингемширские йомены были лучшими стрелками из больших луков во всей славной Англии. Но в тот год шериф долго сомневался, прежде чем объявить о ярмарке, опасаясь, как бы туда не заявился Робин Гуд со своей шайкой. Поначалу он почти склонился к тому, чтобы не устраивать ярмарку, но по здравом размышлении решил, что в таком случае люди станут над ним зубоскалить и говорить, будто он испугался Робина Гуда. В конце концов шериф придумал назначить за победу в состязании такой приз, на который Робин Гуд не позарится. Обычно принято было назначать награду в десять марок или большую бочку эля, но в этот раз глашатаи провозгласили, что наградой лучшему стрелку станут два жирных молодых бычка.
Когда Робин Гуд услышал, какой объявлен приз, он был очень раздосадован.
– Будь проклят шериф! Надо же назначить такую награду, за которую не придет сражаться никто, кроме пастухов! Как бы я хотел еще разок посостязаться в славном Ноттингеме, но что за польза и радость мне будет от этой награды, если я ее выиграю?
Тогда Малыш Джон обратился к нему с такими словами:
– Послушай-ка, предводитель, мы с Уиллом Стьютли и юным Дэвидом Донкастерским не далее как сегодня были в «Синем кабане» и узнали там все новости про ярмарку. Шериф назначил такую награду неспроста: поговаривают, что сделал он это для того, чтобы мы не захотели туда прийти. Так что, если ты позволишь, я поеду и сражусь с йоменами, которые будут состязаться в Ноттингеме, – пусть и за этот жалкий приз.
– Ты крепкий и смелый парень, – ответил ему Робин, – но тебе недостает хитрости, какая есть у славного Стьютли. Я бы не хотел, чтобы с тобой случилась беда. И все же, если ты пойдешь туда, измени свой облик на случай, если там окажутся те, кто с тобой знаком.
– Так и сделаю, предводитель, – пообещал Малыш Джон, – но единственное, что я хотел бы поменять, – это мой зеленый костюм на ярко-красный. Я натяну на голову капюшон куртки, так что моих каштановых волос видно не будет, и тогда, думаю, никто меня не узнает.
– Совсем не по душе мне это, – сказал Робин Гуд, – и все же, если ты так хочешь – иди, только постарайся, чтобы никто тебя не узнал. Ты моя правая рука, и я не вынесу, если с тобой случится несчастье.
Малыш Джон нарядился в красное и отправился на ноттингемскую ярмарку.
Славные были в Ноттингеме эти ярмарочные дни. Луг перед городскими воротами был уставлен рядами разноцветных шатров, украшенных флажками и гирляндами цветов. Со всей страны стекался сюда народ: и простые люди, и знать. В одних шатрах танцевали под веселую музыку, в других рекой текли эль и пиво, в третьих продавали сладкие пирожки и леденцы. Много было развлечений и снаружи, на зеленом лугу: менестрели пели баллады старинных времен, подыгрывая себе на арфах, на арене из опилок сражались друг с другом борцы, но больше всего народу собралось у возвышения, на котором бились на дубинках крепкие молодцы.
Итак, Малыш Джон прибыл на ярмарку. Ярко-красные были на нем чулки и куртка, ярко-красным был капюшон с воткнутым в него сбоку красным пером. Через плечо его был перекинут крепкий тисовый лук, а за спиной висел колчан с добротными стрелами. Многие оборачивались поглядеть на статного высокого парня: он был на голову выше прочих мужчин, а плечи его – на ладонь шире, чем у самых дюжих богатырей. Поглядывая на него украдкой, девушки улыбались и думали, что в жизни не видали молодца краше.
Первым делом Малыш Джон пошел в шатер, где продавали крепкий эль, там он встал на скамью и крикнул:
– Эй, парни! Кто выпьет эля с храбрым йоменом? Идите сюда, все! Повеселимся! День прекрасный, эль что надо. Иди сюда, славный йомен, и ты, и ты. Ни гроша вам не придется заплатить. Эй, поворачивай сюда и ты, бедняк, и ты, бродяга-ремесленник, – всем будет со мной веселье!
Так он кричал, и все со смехом собрались вокруг него, и темный эль потек рекой. Они называли Малыша Джона славным парнем, и каждый клялся, что любит его как родного брата, – ведь когда веселишься за чужой счет, тебе всегда мил тот, кто доставляет эту радость.
Затем Малыш пошел к возвышению, на котором бились на дубинках, потому что любил такие схватки не меньше, чем поесть и выпить. Тут и случилось событие, о котором потом долгое время складывали песни по всей доброй Англии.
Был там один парень, крепко колотивший всех, кто бы ни бросал ему вызов. Звали его Эриком Линкольнским, и имя это было знакомо каждому, ибо о силе его была сложена не одна баллада. Когда Малыш Джон подошел к подмосткам, там никто не дрался. Только храбрый Эрик ходил туда-сюда, помахивая дубинкой да покрикивая:
– Ну, кто на меня, кто возьмет в руки дубинку ради любимой девушки и сразится с добрым линкольнширским йоменом? Давайте, парни! Сюда! Сюда! Неужто в здешних краях глаза у девушек не прекрасны? Или кровь у ноттингемских молодцев слишком холодна? Линкольн против Ноттингема, говорю я! Не ступила еще на этот помост нога человека, которого бы мы в Линкольне назвали бойцом на дубинках!
Услыхав эти слова, то один то другой из стоявших поблизости толкал соседа локтем и говорил: «Иди, Нед!», «Иди, Томас!» – но оказаться с проломленной головой не хотелось никому.
Тут Эрик увидел Малыша Джона, возвышавшегося над толпой, и обратил свою речь к нему:
– Эй, ты! Длинноногий парень в красном! Плечи у тебя широки, и голова мощная. Или недостаточно красива твоя девушка, чтобы взять ради нее дубинку в руки? Право слово, сдается мне, ноттингемцы не из того мешаны теста – нет у них ни силы духа, ни отваги! Эй, ты, увалень, возьмешь в руки дубинку за Ноттингем?
– Была бы при мне моя славная дубинка, – ответил Малыш Джон, – я бы с превеликим удовольствием проломил твою некчемную башку. Наглый хвастун! В самый раз было бы твоей башке с петушиным гребнем получить добрую затрещину!
Сначала он говорил спокойно – нелегко было вывести его из себя, но гнев Малыша Джона набирал силу, как камень, что катится вниз с горы, и в конце концов он разозлился не на шутку.
Эрик Линкольнский громко расхохотался:
– Хорошо сказано – для того, кто боится сойтись со мной в честном поединке, один на один. Сам ты наглец, и если ступишь на этот помост – проглотишь свой наглый язык.
– Эй, – крикнул Малыш Джон, – может кто-нибудь одолжить мне прочную дубинку, чтобы проверил я этого парня на храбрость?
Тут же с десяток парней протянули ему свои дубинки, и он выбрал самую крепкую и тяжелую из всех. Оглядев ее, он сказал: