– Вы к кому? – спросила женщина, стоявшая ближе других.
– Мы к Павлову, к Василию Егоровичу.
– Это ко мне… Это от Сережи! – послышался из глубины старческий голос.
Алексей и Шурка увидели старика, который пытался подняться с кровати. Какая-то девочка бросилась к нему:
– Что вы, дедушка! Вам нельзя.
– Это от Сережи! Что с ним? – не слушая ее, повторял старик.
Алексей поспешил к его кровати.
– Не волнуйтесь! Все хорошо. Я от Сергея. Вот… Он прислал вам посылку.
Когда Алексей извлек из своего мешка посылку, все стоявшие вокруг ахнули от восхищения.
– Мыло! – радостно вскрикнула девочка. – Смотрите! Два куска!
Но старик, казалось, не понимал, что происходит.
– Он жив? – спрашивал он, глядя на Алексея.
– Конечно, жив! – закричала девочка и в доказательство вложила ему в руку посылку.
– Жив… – повторил старик, ощутив в руках мыло, и губы его задрожали. Прошло несколько мгновений, пока старик справился с этой дрожью. – Значит, жив… – повторил он с облегчением. – Спасибо! А это от него, значит, посылка…
– Дедушка, вы ложитесь. Вам же нельзя! – сказала девочка.
– Он не ранен? – спросил старик.
– Нет, совершенно здоров.
– Садитесь, пожалуйста. Расскажите, как он там…
Алексей растерянно посмотрел на Шурку. Он не знал, что говорить.
Шурка не могла ничего подсказать ему.
– Ну, воюет он, в общем, хорошо… – начал Алексей. – Даже можно сказать – отлично. Товарищи его уважают… за смелость. Он смелый человек. Командир так прямо и говорит: «Берите пример с Павлова – и боец стойкий, и товарища не выдаст». У нас в полку его все любят…
– Да, да… Его и мальчишкой все любили, – подтвердил старик. Он посмотрел вокруг, делясь с присутствующими своим счастьем. – Анна Андреевна… Слышишь? Сын-то! – Он растроганно покачал головой.
Соседка закивала ему сквозь слезы.
– Садитесь. Выпейте чайку! – пригласила девочка, прибежав откуда-то с чайником. – Вы ведь с дороги.
– Нет, спасибо! Мы пойдем!
– Он на поезд опаздывает! – снова вставила Шурка. – Вы извините, пожалуйста. Ему очень-очень нужно ехать!
– Понимаю. Дело военное… – устало сказал старик. Он опять приподнялся. – Передайте Сереже, что я доволен им! Что живем мы хорошо. – Он повел рукой вокруг. – Об этом не говорите. Это все временно. Пусть он будет спокоен. Скажите еще… Лиза, жена его… работает. Шлет привет. Ждет.
Алексей видел, как трудно было старику произнести последние слова и как закусила губу девочка.
– Скажу, – пообещал Алексей.
Привокзальный парк. Алексей и Шурка снова идут по его пустынной аллее. Останавливаются у знакомой скамьи.
– Алеша… – говорит ему девушка и, вдруг положив голову ему на грудь, начинает горько плакать.
Алексей молча гладит ее голову.
Станция. Снова шум и суетня посадки. Алексей протискивается в вагон и тянет за собой Шурку.
Ей преграждает путь проводница:
– А вы куда? Вагон военный.
– Она со мной! – кричит со ступенек Алексей и тянет Шурку к себе.
– Жена, что ли?
– Да! – отвечает Алексей.
– Нет! – говорит одновременно с ним Шурка.
Проводница бесцеремонно отталкивает ее от вагона.
– Она со мной!
– Договорись сперва, а потом тащи.
– Не задерживай! – зашумел кто-то сзади.
Какой-то тучный военный оттеснил Алексея в вагон. Кто-то полез вслед за ним, волоча за собой объемистые чемоданы. Какая-то женщина пыталась втиснуться в вагон. Проводница не пускала и ее.
Шурка умоляющим взглядом смотрела на проводницу. Но занятая своим нелегким делом проводница не замечала этого взгляда.
Алексей рванулся к выходу. Спрыгнул с подножки.
– Что ж ты, трудно тебе было сказать! – упрекает он девушку.
Шурка виновато улыбнулась.
– И правда глупо. Я совсем растерялась. Алеша! – вдруг горячо заговорила она. – Поезжай один. И так ты еще полдня потерял! А я доберусь – здесь близко. Поезжай, Алеша, милый! Поезжай!
– Постой, Шура… – прервал ее Алексей, соображая что-то. Вдруг он улыбнулся. – Ты знаешь, что такое маскировка номер три? – весело спросил он.
– Номер три? – удивилась Шурка. – Не знаю.
– Сейчас узнаешь!
Алексей решительно снимает с себя скатку и, развернув ее, отдает Шурке китель:
– Надевай!
– Зачем?
– Надевай быстро! Теперь пилотку. Пошли!
Девушка, одетая в шинель Алексея, выглядела очень беспомощно. Путаясь в полах, она побежала за ним к другому вагону, с большим открытым тамбуром.
Пробиваясь к двери, они потеряли друг друга.
На ступеньках вагона она обернулась, ища глазами Алексея.
– Не задерживайте! – сказала ей проводница.
– Что? – Девушка испуганно посмотрела на нее.
– Не задерживайте, проходите в вагон!
Подоспевший Алексей вклинился между Шуркой и проводницей. Сунул в руки проводнице свой билет. Полез в вагон. Он уже был в тамбуре, а девушка все еще топталась на ступеньках.
– Ну чего же ты? – с досадой позвал он, протягивая к ней руку.
– На шинель наступили! Не могу вытащить, – сказала она жалобно.
Протолкавшись к девушке, Алексей помог ей освободить шинель, и они вместе вошли в тамбур.
– Вот здорово! – радостно говорит Шурка. – А похожа я на военную? Да?
– Похожа, – улыбнулся Алексей. – Никто даже не заметил.
– И билет никто не спросил.
Вокруг шумели, толкались пассажиры.
Шурка сняла с себя пилотку и надела на голову Алексею. Шинель в этой тесноте снять было невозможно.
– Ну вот, скоро ты будешь на месте, – улыбнулся Алексей.
– На месте… – грустно повторила она и вздохнула.
Он заметил эту грусть и стал тоже серьезным.
– Ничего! – сказал он бодрым голосом и попытался улыбнуться. – Все, я думаю, будет хорошо. Ты не волнуйся за него. Поправится.
Она грустно улыбнулась, покачала головой.
– Знаешь, Алеша, я никогда не встречала такого парня, как ты.
И вот они снова в пути. Открытый тамбур вагона, каких теперь уже не делают и какие были редки даже в войну, набит до отказа пассажирами. Шум колес. Ветер. Давка. Их прижали друг к другу. Они пробуют говорить, но шум забивает голоса.
Они взволнованы близостью. То рука коснется руки, то Шурка спрячет от ветра свою голову на его плече. Они вместе. И от этого исчезают и шум, и толкотня, и споры пассажиров…
Ветер проносит мимо них клубы паровозного дыма, и кажется, что это облака проносятся мимо них. Исчезает и перестает существовать все… Существуют глаза, которые смотрят в глаза… Существуют ее губы, ее шея, ее развевающиеся от ветра волосы…
Их взгляды говорят. Что говорят! Они поют… Поют древнюю и вечно новую песню, прозванную людьми Песней песен.
Но вот в мелодию этой песни врывается далекий паровозный гудок, потом скрип тормозов, и песня заглушается шумами прозаической жизни.
…Они уже на земле. У Алексея на руке – его шинель. Они стоят на перроне возле вагона. Прощаются.
– Вот и все, Алеша, – говорит она.
– Да… Не забывайте меня, Шура.
– Не забуду.
И они смотрят прощальным взглядом друг на друга.
– Алеша!..
– Что?
– Знаете что? Только вы не сердитесь. Я ведь вас обманула.
– Как – обманула?
– Никакого у меня жениха нет. И вообще никого-никого. Я к тетке еду. – Она подняла на него глаза. – Не сердитесь, Алеша. Я глупая, правда?
Он смотрит на нее, но не совсем понимает, о чем она говорит.
– Но… зачем ты?.. – спрашивает он.
– Я боялась тебя, – говорит она, опустив голову.
– А теперь?
Она смотрит ему в лицо и отрицательно качает головой.
Паровозный свисток и лязганье вагонов прерывают их молчание. Они оба вздрогнули, очнулись… Шурка побежала за тронувшимся вагоном.
– Скорей! Скорей, Алеша! Уйдет!
Она, суетясь, на ходу подталкивала его в спину, помогая втиснуться в переполненный тамбур.
Кто-то смеялся, кто-то кричал провожающим последние ненужные слова, кто-то размахивал руками.
Пожилые муж и жена наблюдали, как Шурка прощалась с Алексеем.
Алексей повернулся и закричал:
– Шура! Шура! Пиши… Сосновка!..
Шурка тоже что-то кричала и показывала жестами, что не расслышала его слов.
– Сосновка!.. Полевая почта… – Дальше за грохотом поезда не разобрать.
…Шурка грустно смотрела вслед уходящему поезду. Она не видела Алексея и все-таки махала ему рукой.
Мчится поезд. Стоя между переругивающимися супругами, смотрит назад Алексей. Вот уже не видно станции.
– Я ждала, – говорит мужу жена.
– «Ждала»! Дело надо делать, а не ждать.
– Я так волновалась!
– Подумаешь, гимназистка – «волновалась»!
Грохот встречного поезда заглушает их спор. Алексей смотрит, как быстро удаляется от их состава встречный. Он уходит к Шурке.
Дробно перестукивают колеса.
А вверху – птица. Она делает круг в небе и быстро летит прочь. Она летит к Шурке. Стучат колеса, грохочет поезд.
А перед глазами Алексея – Шурка.
…Вот она моет под колонкой свои стройные ноги…
…Вот она угощает его бутербродами…
… Вот она смотрит на него, прощаясь на станции. И теперь она говорит ему: «Алеша, ведь когда я сказала тебе, что у меня никого нет, – это я тебе призналась в любви… А почему ты мне ничего не ответил, Алеша?»
…Алеша поворачивается и, расталкивая пассажиров, пробирается к выходу. Вот он уже на подножке.
Кто-то схватил его за гимнастерку. Он с силой рванулся, бросил вещи и сам кинулся вниз.
Крик женщины.
Удар о землю. Алексей покатился по откосу.
Смотрят с поезда пассажиры.
Он быстро поднимается на ноги, хватает вещи и бежит в сторону станции.
Смотрит пожилая женщина. Она грустно улыбается.
– Любит, – вздохнув, говорит она.
Смотрит прозаический ее супруг и коротко резюмирует:
– Дурак.
…Алексей бежит по дороге… едет в какой-то машине, прыгает с нее на ходу… Снова бежит по путям, через рельсы.
…Он на станции. Мечется среди толпы, ходит по залам, смотрит у кассы, но Шурки нигде нет.
– Бабуся! Не видели девушку в синей кофточке?
– Нет, сынок.
…У регулировочного пункта на шоссейной дороге люди с мешками, чемоданами, детьми усаживаются в кузов большого грузовика. Суетятся люди. Среди них – Алексей. Он ищет свою Шурку, но ее нет.
– Товарищ регулировщик, вы не видали тут девушку в синей кофточке?
– А шут ее знает! Стар я за девочками смотреть.
…Вечереет. Так и не найдя Шурки, Алексей возвращается на станцию. Только сейчас он оценил свою потерю. Он медленно идет через суетящуюся толпу.
Алексей – в поезде, один, без Шурки.
Сидит задумавшись, прислушивается к мерному стуку колес. За окном грустные вечерние сумерки. В тесном купе притихли пассажиры. Может быть, сумерки действуют так на людей, может быть, перестук колес. Даже дети притихли. Только редкий вздох нарушает молчание.
Напротив Алексея сидит черноокая дивчина в цветастом платке. Рядом с ним, оперевшись на суковатую палку, склонив красивую седую голову, сидит старик. В его лице с небольшими умными глазами, в плотно сжатых губах, во всем его облике – мудрое мужское раздумье.
Черноглазая девушка смотрит на Алексея и вдруг спрашивает его на певучем украинском языке:
– А вы, товарищ, далеко йидэтэ?
– В Сосновку, – отвечает Алексей, – тут совсем близко. Скоро будет мост, а там – километров десять.
– А мы з Украины, – говорит девушка.
Алексей смотрит на нее, на старика, на пригорюнившуюся старую женщину. Ему понятна их грусть, и он сочувственно кивает девушке, как бы говоря: «Да, понимаю. Далеко вас занесла война».
– Ох-хо-хо! – вздохнула старая женщина. – Летим, як птицы в осени, сами не знаем куда.
Старик сделал нетерпеливое движение.
– Пустые слова, – сказал он, не меняя позы. – На Урал йидэмо. Там наш завод… Сыны наши, – добавил он твердо.
Женщина замолчала.
Перестукивали колеса. Тихо поскрипывали переборки. Среди этих привычных шумов послышался какой-то тревожный отдаленный гул.
– Что это? – спросила девушка.
Гул повторился.
Все почему-то посмотрели вверх и в окно.
Побледнела женщина, держащая на руках спящего младенца. Все прислушивались. Было тихо. Постепенно все успокоились.
Алексей вынул кисет с табаком. Закуривая, предложил старику:
– Угощайтесь.
– Спасибо, – вежливо, с достоинством поблагодарил тот. И, взяв из кисета махорки, признался с улыбкой, с украинским акцентом выговаривая русские слова:
– Откровенно признаться, соскучился по табачку.
Закурили.
– А сами ж вы с каких мест? – спросил старик.
– Здешний я. В Сосновке родился. Выдался случай мать повидать.
– Домой, значит?
– Да.
– Надолго?
Алексей грустно улыбнулся:
– Было время, а теперь… на рассвете поеду обратно.
– Ох, лыхо-лыхо! – сочувственно вздохнула женщина.
Старик покосился на нее. Сказал Алексею:
– Целую ночь в родном доме… То великое счастье!
– А потом на фронт? – спросила дивчина.
– Да.
– И девушка ж у вас есть?
Алексей помолчал.
– Есть… Только она не в Сосновке… Потерял я ее, – признался он и тотчас же горячо добавил: – Но я ее все равно разыщу! Всю землю переверну, а ее разыщу!
Старик улыбнулся:
– Правильно, хлопче, любовь того стоит… У тебя есть специальность?
– Еще нет… Приду домой – буду учиться. А пока одна специальность – солдат.
– Солдат не специальность, сынку, солдат – это должность на земле, – сказал старик и задумался.
Быстро шел поезд. Стучали колеса. За окном в сумерках проплывала земля, мелькали телеграфные столбы.
Алексей волновался.
– Скоро мой дом, – сказал он, вздохнув.
– А наши хаты все дальше и дальше… – как эхо ответил ему голос женщины. Раздались протяжные гудки – один, другой.
Вагон вздрогнул. Заскрежетали тормоза. Алексей бросился к окну, но там ничего не было видно.
На пути, освещенный неровным пламенем костра, стоит человек. В его поднятой руке горит, наподобие факела, вынутая из костра головня.
Поезд тормозит и останавливается. Со ступенек вагона соскакивают люди и бегут вперед. Человек опускает руку с факелом и, пошатнувшись, садится на землю.
Зажегся и тотчас же потух мощный паровозный прожектор, вырвав на мгновение из темноты изогнутые, порванные фермы разрушенного моста.
Несколько человек нагнулись над сидящим. Он что-то сказал им, и они бросились тушить костер, тревожно поглядывая в темное небо. Человека подняли и понесли в вагон. Он был ранен и тихо стонал.
Алексей с тоской посмотрел вдаль, за мерцающую в темноте реку. Там лежало село. Он оглянулся. У паровоза суетились люди. Алексей подумал и, решившись, побежал к реке.
…Обломки нескольких бревен служат ему плотом. Доска – веслом. Он уверенно гребет ею, отдаляясь от берега. Плещется под плотом вода.
Вот и середина реки. Гребет Алексей.
Со стороны эшелона до него доносятся тревожные крики. Он перестает грести, прислушивается и с тревогой смотрит вверх. Оттуда слышится неровный зловещий гул.
Алексей взмахивает веслом и начинает грести быстрее. Страшный, выворачивающий душу вой разрывает тишину, затем взрывы – один, другой, третий…
Алексей обернулся. В вспышках взрыва метались фигурки людей.
Эшелон полыхнул пламенем. Огненные блики змеями заходили по реке…
– Гады! – задыхаясь, закричал Алексей в темное небо. – Гады! Гады!
Схватив доску, он стал лихорадочно грести назад, туда, где, заглушая вопли людей, рвались бомбы. Он был солдат, а там погибали люди.
…Он причалил к берегу. Бросился в гущу разрывов и стонов.
…Он метался среди пожарища.
…Вместе с другими отталкивал от состава горящие вагоны.
…Вытаскивал из-под обломков раненых.
…Он перевязывал.
…Успокаивал.
…Он выносил из огня людей.
Так среди взрывов и стонов, смерти и человеческого горя прошла эта ночь…
Вот и заря. Светлеет небо. Тишина. Еле заметный ветерок чуть шевелит листья на деревьях. Тихо и торжественно несет свои воды река. И только фермы моста, вырванные из живого тела земли, разрушенный эшелон и догорающие вагоны напоминают о трагедии ночи.
Сидят и стоят над убитыми живые. Не голосят, не причитают. Нет больше ни сил, ни слез.
Спят и вздрагивают во сне уснувшие под утро дети.
А на руках молодой матери шевелится уцелевший комочек жизни. Он не спит, он деловито и жадно сосет обнаженную грудь.
Жизнь продолжается. Светлеет небо.
Утомленный, сидит на бревне Алексей. Лицо его перемазано. Рука в крови. Рассвет – кончился его отпуск. Он устало достает из кармана кисет, шарит в нем. Кисет пуст. Кончился табак.
С прибывшего эшелона спешат к месту происшествия люди.