Пока не пошел, но пил с ними, сидел рядом, слушал хвастливые рассказы об удачных ночных набегах.
«Суббота. Дни однообразны. Скука. Родители гонят в институт, а у меня другое в мыслях. Хотел поступить в учебный комбинат на слесаря-сантехника. Пять месяцев учебы – и посылают в Сибирь. Когда заикнулся об этом, дома такой шум поднялся – хоть убегай. А может, они и правы? Может, “больше денег и теплее угол” не так уж плохо? Может, остальное – только звон? Во всяком случае, без денег ни здесь, ни в Сибири не светит. А сейчас они бы были кстати. “Колов” тридцать. Много задолжал».
По-прежнему шли дни, похожие один на другой. Александр уже не находил, что компания джонов и кукуев плоха. Возвращаясь навеселе домой, он пел, перебирая струны гитары:
Прежние помыслы найти себя казались плоскими.
«28-е. Среда. Видел Володьку Черного. Он говорил, что грабит пьяных. Это он называл ловлей карасей. Берут только деньги. Интересно!»
Скоро судьба свела Маркова с Михаилом Козловским. По возвращении из армии Козловский работал на шинном заводе машинистом электрокара. Михаил тяжело привыкал к гражданской жизни, где не было старшины, который кормил бы его, обувал и одевал. Козловский был натурой переменчивой. На протяжении одной минуты его настроение могло меняться от слащавой сентиментальности до необузданной жестокости. Вспышке такой чувствительности был обязан своим спасением Иван Евлахов, вызванный друзьями для объяснений после неудачного нападения. Мир тускнел или загорался в глазах Козловского по мере истощения или пополнения денежных запасов. Стихи он писал либо торжественные, либо мрачно-безнадежные, впрочем, в обоих случаях одинаково малограмотные. В лице Козловского Александр нашел себе удачного напарника.
«Суббота. Сижу за столиком в кафе, пью коньяк и нахожусь в слегка розовом настроении. На улице дождь. Я сижу близко к окну и вижу, как ползут по стеклу холодные капли. Через столик сидит молодая девушка. Она такая красивая. Я пригласил ее за свой столик. “У вас такое красивое имя – Нелли, меня зовут Флинт, капитан Флинт. Флинт боится только призраков”. После второй рюмки мы сидим с ней и мирно разговариваем. Закуривая сигарету, я оглядываю кафе. Удобный момент для ограбления. Я стряхиваю эти мысли с пеплом сигареты в пепельницу, но, словно из тумана, выплывает картина… Я первым открываю дверь. Мы быстро входим в магазин. “Руки вверх!” – говорю. Я вижу глаза Мишки из-под черной маски. Поздний покупатель застывает с рукой, протянутой за сигаретами. “Извините, Нелли, я вспомнил кое-что…”»
В январе тайно от родителей Александр завербовался на Дальний Восток. Позади остались и Михаил Козловский, и многочисленные знакомые, о судьбе которых нам известно лишь то, что сказал о них Марков в дневнике. Но поехал он туда уже не тем, каким был когда-то. То, что он считал временным и наносным, стало постоянным и привычным.
«Живем с другом на квартире в километре от Японского моря. Оно совершенно зеленого цвета с добавлением синего. Сам поселок на сопках, и кругом горы, тайга, дубняк, кустарник. Живу, как пан: одни штаны, одна рубашка и одна старая куртка. Все продал в дороге на “Рябиновую”: часы, пиджак и остальное».
Следователь мыслит урывками: по дороге, в бане, в кино, иногда в кабинете. Наиболее плодотворные мысли приходят утром, когда он бреется, завязывает ботинки или ведет сына в детский сад.
Мысль о том, что дом старухи указал грабителям ее племянник Иван Евлахов, явилась капитану Колядину не сразу. Она зрела постепенно и превратилась в уверенность после того, как из спецотдела поступила справка о прежней судимости Евлахова. Меры были внезапными и энергичными…
Однажды, когда ярко светило солнце и волны набегали на берег, Марков услышал, что его зовут. Он поднял голову от кучи гравия, которую разгребал лопатой, и увидел перед собой местного участкового. Тот спрашивал насчет паспорта. Паспорт Марков в прошлое воскресенье разорвал пополам во время пьяной ссоры. Александр сказал, что паспорт не имеет нужного вида. Участковый пригласил его с собой. Марков лениво поплелся за блюстителем порядка. Он не видел, что поодаль за ними неотступно следует скучающий мужчина в сером костюме. Когда Александр с милиционером прошли в отделение, этот мужчина вслед за ними вошел в комнату и попросил участкового оставить их одних. Он неторопливо взял стул, поставил его рядом со стулом Маркова и, опустившись, произнес:
– Познакомимся. Капитан Колядин из Воронежа.
Шестимесячный труд капитана завершился.
Александр тупо глядел на кучу бумаг, лежавших на столе. Среди них он видел небрежно брошенную маску из черного сатина. Когда Марков уезжал, маска оставалась в кармане старого пиджака. Он забыл ее выбросить…
В ожидании этапа Марков днями лежал на нарах. Со второго яруса в окно были видны белые сопки, кусок города, зеленое Японское море. Сверху он видел улицу. Море сегодня было бурным, словно в романе, прочитанном год назад. Маркову казалось, что с того времени прошел не год, а десять лет. Море, которое он видел когда-то в мечтах, теперь шумело за стеной. Но оно было более далеким, чем прежде. Мираж романтики кончился. Только теперь Марков вдруг понял, кем он стал.
ОСИНОВАЯ ЗЕЛЕНЬ
Был знойный летний день. Голубев поставил самосвал под окнами чайной, на полпути от кирпичного завода к стройке, и решил, не торопясь, пообедать. Кирпич был продан удачно. Покупатель, толстяк в военном, как видно, из отставных, оказался на редкость покладистым. Он даже не спросил, откуда кирпич.
Шофер занял место за столиком, откинулся на спинку стула, вытянул ноги. Ему надоела вечная спешка. «Только поддайся. Из этой лямки и на ночь выпрягать не будут». Голубев был шофер по призванию. Пять лет он работал на стройке подсобным рабочим, но не было дня, чтобы в мечтах он не видел себя за баранкой. Много раз предлагали ему идти на курсы повышения квалификации. Он мог стать каменщиком или штукатуром, лепщиком или плотником, но, к удивлению мастера и прораба, он наотрез отказывался пойти на курсы. Никто на стройке не знал, что вот уже год как Голубев страницу за страницей одолевал книгу «Устройство автомобиля».
В следующем году он четырежды держал экзамены в автоинспекции и четыре раза проваливался. Огромного мужчину со сплющенным носом и вывернутыми ноздрями запомнили все экзаменаторы. Его могучая фигура в кургузом пиджачке с узкими, короткими рукавами высилась в коридоре среди остальных курсантов, словно двадцатипятитонный МАЗ среди трехтонок. Шутники уверяли, что он и в пятый раз провалится, но в пятый раз он не провалился. То ли билет попался ему счастливый, то ли инструктору пришлось по душе, как уверенно и по-хозяйски он управлялся на практической езде с большим ЗИЛом. Так или иначе, но Голубев получил удостоверение водителя. Его мечта осуществилась.
В автохозяйстве его заметили с первых же дней. Его машина всегда была исправна и вымыта. Он не ожидал, пока механик предложит слесарям поставить деталь, требующую замены. Он сам шел на склад и сам ставил деталь на машину. Если на складе нужной запасной части не было, он покупал ее на руках. Он считал, что только при машине может стать человеком. Через полгода работы в автохозяйстве Голубев выхлопотал себе участок под застройку. Директор и председатель профкома ходатайствовали за него в коммунотделе как за лучшего производственника.
С того времени не проходило дня, чтобы Голубев не сваливал на участке то машину бутового камня, то кучу щебня, то сотню кирпичей. Все приходилось делать в одни руки. Жена наотрез отказалась принимать участие в стройке. Она заявила, что ее устраивает казенная квартира и что ни здоровья, ни времени для стройки у нее нет. Денег, как правило, до зарплаты едва хватало. Жена была бесхозяйственна. Она покупала книги, ходила в кино и на концерты, таская за собой и мужа. Раз в неделю она пела в самодеятельности, и Голубеву приходилось ужинать в столовой. Она окончила десятилетку и мечтала поступить в строительный институт. Имея специальность штукатура, она и часа не хотела уделить приработку на стороне. Она всегда куда-то спешила, и в комнате стоял постоянный кавардак. Чтобы сохранить душевный покой, Голубев старался не ссориться с нею, но терпению пришел конец. Через полгода они расстались.
Вскоре Голубев снова женился. Вторую жену Голубев считал находкой, хотя была она некрасива и неразумно скупа. Она могла днями пилить мужа за пять рублей, израсходованных на угощение нужного человека. По утрам совала мужу в карман завтрак и на полдня расстраивалась, если муж просил на папиросы. Зато работа горела у нее в руках. Чтобы сэкономить на найме подсобных рабочих, она сама таскала раствор, кирпичи, мусор, доски и в конце концов надорвалась, пожелтела, но с участка не уходила.
Сначала построили одну комнату. Потом два года достраивали три остальных. Теперь у Голубева уже были налажены деловые связи. Если возникала нужда в кирпиче, он просил диспетчера занарядить его машину на силикатный завод. На строительных объектах кирпич поштучно не просчитывался, и от семи-восьми рейсов, ничем не рискуя, Голубев выгадывал машину кирпича. Таким же путем добывались раствор, половые доски, гвозди, толь. Когда дом наконец был отстроен, Голубев с удивлением увидел, что ему в нем нет места: жена заселила дом квартирантами. В одной из комнат девушки-проводницы спали даже по двое на кровати. Пришлось крупно поговорить с женою, прежде чем она освободила одну комнату…
Молоденькая официантка подала румяный, с корочкой, рамштекс и жигулевское пиво. Голубев выпил бутылку и попросил другую. Запивая жареную говядину пивом, он думал, что тридцать целковых и магарыч за машину кирпича – совсем неплохо. А кирпича на стройке хватит. Больше в щебенку бьют. Голубев осушил стакан и налил еще. Закуска и жигулевское подняли настроение. Мысли незаметно сосредоточились вокруг заветной мечты, вокруг покупки собственной машины. На «москвича» денег хватало уже сейчас. Но разве это машина? А на «Волгу» предстояло поработать. Летом Голубев купил новый земельный участок, не через коммунхоз, конечно, а у маломощного застройщика и стал строить второй дом. Участок был расположен у Шиловского леса, на новой улице, Тушинской. Бутовый камень, раствор, кирпич, которые он между делом завозил туда, становились вдесятеро дороже, как только ложились в стены. За стройкой наблюдал свояк. Уже сейчас, если бы Голубев решил продать коробку, он получил бы не менее четырех тысяч. Первый этаж, правда, был низковат. Дом располагался на склоне. Зато второй был превосходен.
Но Голубев не спешил с продажей. Теперь, когда стояли стены, главные трудности оставались позади. Раствор не был проблемой, с пьяницей-прорабом Голубев жил душа в душу; оштукатурят они со свояком сами. Главное – полы и кровля. На них потребуются деньги. И немалые. Брать из отложенных не хотелось. Да и жена не даст. А продавать по машине кирпича или раствора в неделю – пройдет летний сезон. А зимою не стройка. Неужели сорвется? Он даже занес кулак, чтобы стукнуть от досады по столу, но молоденькая официантка окинула его строгим взглядом, и Голубев опустил руку.
– Порядок, девочка, сколько с меня?
Через несколько минут самосвал мчался по дороге в сторону кирпичного завода. За ним, словно привязанный, тянулся хвост пыли.
Неожиданно за поворотом шофер увидел пешехода с поднятой рукой. Голубев до боли стиснул баранку и впился глазами в фигуру человека. Пешеход был с красной повязкой, наверное, дружинник или внештатный автоинспектор.
Первой мыслью было развернуть машину и на четвертой скорости мчаться на объект к прорабу, чтобы подписать накладную. Это следовало сделать раньше. Но теперь об этом поздно думать. Вдруг явилась мысль: «А если у него на уме совсем другое, а я ему с перепугу задний борт покажу? Что тогда? Черкнет номерочек в книжку – мол, неспроста бежит – и будь здоров, потом доказывай…»
Жалобно скрипнули тормоза. Самосвал резко остановился, поравнявшись с парнем. Голубев окинул острым взглядом некрупную фигуру дружинника. «Если что, – мелькнуло в голове, – такого сморчка одним пальцем можно с подножки спихнуть».
Голубев высунулся из кабины.
– Что, брат, подкинуть?
– Нет, гражданин, вам сейчас придется ехать со мной…
Голубев поставил ногу на газ.
– У заставы сбили пешехода, записан ваш номер.
– А серия? – радостно спросил Голубев, успев за эту минуту умереть и воскреснуть.
– К сожалению, пока неизвестно, – ответил дружинник.
Шофер вздохнул свободной грудью. Его слегка вывернутые ноздри шумно выпустили воздух.
– Да я, голуба душа, с утра еще в городе не был. А для дела я всегда готов, – весело проговорил он. – Одну минуточку, товарищ, вытру сиденье. На стройке работаю… Пыль.
Он провел два-три раза тряпкой по обивке сиденья.
– Пожалуйста.
Дружинник занял место в кабине, и машина повернула в город.
– А кого же сбили, если не секрет? – спросил Голубев.
– Женщину.
– И сильно помяли?
– Да.
К шоферу вернулось хорошее настроение. Он шутил со своим пассажиром, даже начал рассказывать ему забавные истории, происшедшие с ним на уборке хлеба в прошлом году. Через полчаса машина стояла против здания милиции.
Голубева провели в дежурную комнату. Предложили зайти за барьер.
Появился лейтенант.
– Голубев?
– Так точно.
– Предъявите накладную на кирпич.
– Что-о? Я же по аварии…
Лейтенант усмехнулся.
– В городе все живы. Аварий не было.
Голубев понял, что его обманули.
Задержанного обыскали. Из кармана вместе с накладной и тремя новыми десятирублевками извлекли грязную, захватанную руками записную книжку. На одном из листков лейтенант прочитал: «Осиновая зелень». Он поднял на задержанного удивленный взгляд. Голубев промолчал.
Дело поступило в прокуратуру. Мы сидели с Голубевым в комнате для допросов. Он знакомился с материалами следствия. В кабинете стояла глубокая тишина. Свет попадал сюда, отражаясь от стены соседнего корпуса. Тихо шелестели страницы. Где-то вдали закричал паровоз. Там была жизнь. Устав от долгого чтения, Голубев выпрямился. Закурил.
Соскучившись по собеседнику, он начал рассказывать о себе. О знакомых. О разном.
– А помните, в записной книжке строку: «Осиновая зелень»? Так это название цвета. Когда я был в Москве, зашел на американскую выставку. Книжечку мне там дали, «проспект» называется, а на ней, как птицы, машины и под каждым рисунком пояснение на русском языке: во сколько сил мотор, какие тормоза, в какой цвет окрашена. Записал я. Думаю: «Если жив буду, непременно скоплю на такую». Скопил.
Он усмехнулся.
– Весной решил – хватит. Так ведь под ногами лежит: приедешь ночью на объект, хозяина не найдешь. Вытащишь из будки старуху. Глаза у нее, как у морского окуня, какой три дня на прилавке лежал, посоловелые. «Кирпич, – кричишь, – принимай». Махнет рукой: туда, мол, на тот конец вези. И в будку. А сколько я свалил, машину или половину, никому не нужно. Потом накладную подписывать: надевает очки – за одно ухо оглобельку, за другое – нитку, держишь ей пальцем, где расписываться, и ждешь, пока она крючки выводит. А за что расписалась, она и сама не знает… Да и прораб – пьяница… – Он смолк, боясь сказать лишнее, подтянул к себе папку и стал читать…
В середине дня он осилил бумаги и задумчиво курил, поставив большие подошвы на перекладину табурета, привинченного к полу.
– А знаете, я все думаю о первой жене. Пришла все-таки. И передачу принесла. Знаю, на последние. Не бывает у нее денег. Хоть и некрасивый, а уважала меня. «Тебе бы подучиться, – говорит, – автоколонной бы заворачивал. Машину больше меня любишь».
Я глядел на пачку уцененных сигарет, принесенных Голубеву его второй женой. Он понимал, о чем я думаю.
– Подмоченные выбирала, по восемь копеек, – проговорил он мрачно. Раздавив окурок в пластмассовой пепельнице, прикрученной к столу шурупами, он сказал:
– Покоя лишился. Лучше бы не приходила.
Мы долго молчали. Вошел суровый, неразговорчивый надзиратель и вывел Голубева. По длинному гулкому коридору еще долго громыхали шаги, одни строгие и четкие, другие грузные и медленные, словно мысли того, кому они принадлежали. Скоро шаги погасли за многочисленными дверями и поворотами.