Слово хранителя дневника
Дядюшка Владимир Михайлович Остапенко, сумевший, невзирая на скверное здоровье и вытекающее отсюда влечение к постоянному лежанию на «досадной укушетке», хотя бы частично расшифровать и переписать то, что мы сейчас называем «Лемносским дневником» его брата Константина, был мужем тетки моей мамы (бельгийско-голландская ветвь нашей семьи). Родным дядей он не был, но, несмотря на это, все мы, дети, – и старший брат Сергей, будущий архиепископ Евкарпийский Сергий, и сестрица Надя, и я сам, – звали его просто «дядей», тогда как все друзья и знакомые отца были для нас «дядей Федей Любимовым» или «дядей Колей Колесниковым» (равно как и его тезка Березовский), или «дядей Митей Горбатовым» и т. п. А Владимир Михайлович оставался просто «дядей» – единственным и, значит, исключительным.
Родился он 23 января 1901 г. н. ст. в Алешках, что напротив Херсона, где его отец был акцизным чиновником. Отца затем направили на службу во Владикавказ, где дядя с братьями провели вплоть до Гражданской войны свои отроческие годы. Дядюшка считал себя «кавказским человеком», любил рассказывать про гимназические походы в горы, о горцах и аулах. Недаром его любимым писателем оставался Лермонтов – свой, кавказский…
Об участии своем в «гражданке», эвакуации и болгарской «каторге» он нам рассказывал весьма скупо, видимо, не желая смущать ребятишек излишними жестокими деталями. После болгарского «сидения» он попал в Бельгию, где некоторое время трудился на шахтах в Лимбурге (Звартберг), а затем в 1928 г. сумел поступить в Лёвенский католический университет. Окончив высшее образование со званием инженера в 1936 г. (с грехом пополам, поскольку его французский был невообразимо смешон), он первое время работал в Брабантской электрокомпании и разъезжал на своем «валисипеде» по окрестностям нашего Лёвена, проверяя трансформаторные будки. Затем определился в университет, на факультет химических наук, где и прослужил до ухода на пенсию заведующим лабораторией у профессора Сметса.
В душе он остался русским до самого конца, что явствует, между прочим, из того факта, что он не пожелал подавать заявку на бельгийское гражданство, и таким образом до конца жизни остался апатридом, человеком без гражданства. Его русскость, связанная с неимоверным человеколюбием и добротою, подтверждается и тем, что в первые послевоенные годы у дяди и тетушки Евлалии Эдуардовны трудилась домработницей некая Дуся, из «остарбайтеров». А после кончины нашего отца дядя (будучи уже вдовцом) всецело посвятил себя нашей осиротевшей семье. Но и раньше наша жизнь, я имею в виду детей, тоже была как-то немыслима без присутствия и участия дяди. Да и для «русского Лёвена» в целом, поскольку он долгое время был старостой лёвенского православного храма во имя святых Георгия и Татьяны.
Несмотря на прескверный музыкальный слух и полнейшее неумение петь, он ужасно любил оперу и неоднократно возил меня в Брюссель, в Театр де ля Монэ, где платил за лучшие места в партере! А ночные походы, особенно в полнолуние, по Арденнским лесам, без карт и без компаса, конечно – это просто наслаждение… Вот таким человеком и остается в моей памяти дядюшка Владимир Остапенко.
После его кончины 23 июня 1971 г. в старческом доме в брюссельском пригороде Везембеек-Оппем его немногочисленный архив попал в руки сестры Надюши (я служил тогда в Бельгийском посольстве в Москве), а после ее кончины достался мне. Многого в нем уже недостает. Между прочими реликвиями потерялись письмо матери (кажется, из Владикавказа в Болгарию) своим сыновьям в эмиграции. Как помню, оно было на французском языке и начиналось словами «Мои дорогие сыновья…». Уже не найти и сведений о фрау Барбаре Собесцианской, дряхлой старушке из Бремена, приезжавшей раз или два в гости в Лёвен, сразу после войны. Все ее звали «бабушкой», но была ли она бабушкой братьев Остапенко или тетей, или кем-то еще – неясно…
Осталась лишь одна открытка, с видом озера Туманлы-Кель, посланная дяде Володе на его адрес в Лёвене (rue de Malines, 161). К сожалению, обратного адреса на ней нет. Даты нет тоже, но из содержания понятно, что получена она была в годы его обучения в Лёвене: «Дорогой мой Водя. Я жду обещанных так давно снимков твоего университета, нового здания и твоей [фото]карточки. Как тебе не стыдно не исполнять твоих обещаний, да еще родной матери. Исправься и наконец исполни мое желание, а кроме того, пиши. Ты меня совсем не балуешь частыми письмами. Держишь ли ты экзамены? Пиши, прошу тебя, а пока целую тебя крепко. Мама».
Моему другу Виталию Койсину удалось привести в порядок дневник и сохранившиеся письма из моего скромного архива, за что приношу ему искреннюю благодарность.
А. А. Коновалов,3 июля 2014 г.Бруно Баньи
Лемнос, казачий остров[30]
Лемнос? – Редко говорят об этом одиноком островке на севере Эгейского моря, на полпути между островами Лесбос и Фасос, в ста километрах от Фракийского побережья. Его административный центр, Мудрос, – не более чем крупное село с 1700 жителями. В отличие от других греческих островов, живущих за счет туризма, Лемнос не особенно процветает. Он был союзной военно-морской базой во время катастрофической Дарданелльской кампании 1915 г. Именно на Лемносе в октябре 1918 г. было заключено перемирие между Антантой и Турцией. Но, похоже, все забыли о том, что в 1920–1921 гг. Лемнос был убежищем для многих тысяч казаков, покинувших Россию под конец Гражданской войны, после победоносного наступления Красной армии на Юге страны. Почему они попали именно на Лемнос? Как им удалось выжить на этом бедном и безводном острове? При каких обстоятельствах они его покинули? История «транзита» казачьих войск армии ген. Врангеля через Лемнос до сих пор основывалась преимущественно на российских архивах и свидетельствах. Как правило, действия французских властей описываются тут скорее отрицательно. Но разборка французских архивов, в первую очередь военных, по-иному освещает этот эпизод казачьего рассеяния, описывая с надлежащей строгостью поведение русских, подтверждая серьезность разногласий или недоразумений между русскими и французами.
Осень 1920 г. С апреля Белая армия ген. Врангеля в Крыму оказывает сопротивление красным. Но 10 ноября они прорывают фронт и рвутся к Севастополю. Остановить их наступление уже невозможно, и Врангель отдает приказ об эвакуации Крыма. Около 150 тысяч беженцев покидают Россию, в том числе и несколько десятков тысяч казаков. На врангелевских судах насчитывают кубанцев 19 500, донцов 26 500, несколько сот терцев и астраханцев и около 2000 калмыков[31].
Эвакуация проходит под наблюдением французского флота. Из всех союзных держав лишь французское правительство признало правительство ген. Врангеля и оказывало ему материально-техническую помощь через близкую к России военно-морскую базу. По заключении перемирия войска Антанты оккупируют Константинополь и регулярно патрулируют по Черному морю. Таким образом, в ноябре 1920 г. российские беженцы попадают в столицу побежденную и оккупированную. Для французского правительства ясно, что Русская армия как таковая перестала существовать, и что ее солдат надо рассматривать как простых беженцев. Военное и военно-морское руководство Франции придерживается иного мнения: рассеять армию без надежды на работу значит превратить Константинополь в кошмар! Поэтому военные выступают за сохранение военной дисциплины под начальством русских офицеров, дабы избежать превращения армии в потенциальных наемников, в «большие компании»[32]. Военные выступают также за постепенное рассеяние беженцев по странам, согласным их принять. Скрепя сердце, правительство Франции соглашается со всеми доводами.
Будучи тонким тактиком, ген. Врангель воспользовался оставленной французским командованием лазейкой и всеми силами противился «распылению» армии. Пропаганда, психологический нажим, угроза – все средства хороши для сохранения стойкого ядра Белой армии. Врангель мечтает о возобновлении борьбы с Советами, о захвате власти в случае, если власть большевиков пала бы сама собой.
Итак, пребывание казаков на Лемносе, а длилось оно целый год, характеризуется постоянным противоборством между Врангелем со штабом и французским руководством. Последнему хотелось бы поскорее избавиться от этих беженцев, чье обслуживание и снабжение оказываются не по карману для бюджета Франции.
Итак, ниже следует история этого противостояния, скрытой, но серьезной борьбы, исход которой определит дальнейшую судьбу многих тысяч людей.
Возникновение Лемносского лагеря
Головоломка: как быть с беженцами?
Всего за одну неделю в Константинополь на 130 судах прибыла невообразимая масса беженцев, 150 000 человек, в ужасных санитарных условиях. Французские власти в Константинополе не знают, что делать с ними. Позволить им сойти на берег просто немыслимо: город и так набит беженцами, в Турции бушует гражданская война, и под контролем Мустафы Кемаля – чуть ли не вся Анатолия.
Необходимо удалить как можно скорее всех русских из этого взрывоопасного региона. Военные корабли направляются в Бизерту, а насчет военных и гражданских лиц Франция обращается к Балканским странам. Но принять в это послевоенное время столько людей этим государствам просто не по силам. Румыния согласна предоставить убежище 2000 человек, Греция – 1700, Болгария – 3800, и только Сербия, верная своей русофильской политике, соглашается принять 22 300 человек. Включая Тунис, это составляет на 1 января 1921 г. не более 34 000. Но где поселить и как накормить еще 100 000 человек? В страхе перед призраком возрождения «Восточного вопроса»[33] англичане и французы стремятся удалить всех военных из Константинополя, но куда? Вот в чем затруднение…
Избирается о. Лемнос
14 ноября 1920 г., в день прибытия первой части беженцев в Босфор, английское правительство объявляет, что оно «отказывает им в любой поддержке и не примет их ни на Лемнос, ни на Крит, ни в Египет». На самом деле Ллойд Джордж не простил ген. Врангелю, что тот отказал ему в посредничестве в переговорах о заключении мира с Советами. Дабы всем было ясно, Foreign Office добавил, что «ответственность падает исключительно на французское правительство, так как оно, и только оно, признало правительство Врангеля». Генерал Нэраль де Бургон комментирует: «Ясно и сердечно… словно пощечина»[34]. Дефранс, Верховный комиссар Франции в Константинополе, решает тогда устроить большой, барачного типа лагерь на полуострове Галлиполи. А пока решено не допустить высадки ни одного беженца, за исключением раненых, больных, женщин и детей[35].
Грубость лондонского правительства шокирует английских военных. Ведь долгое время они были главной поддержкой белых! Уже 15 ноября Верховный комиссар Великобритании де Робек сообщает своему французскому коллеге, что «настоящие инструкции недостойны британского правительства» и что «речь тут ни о нейтральности, ни о […] политике, а исключительно о […] человеколюбии». Он обещает французам всю возможную поддержку «без открытого нарушения директив» и добавляет, что генерал Харрингтон, командующий английскими войсками в Константинополе, «полностью придерживается такого же мнения» и «готов предоставить наличное снаряжение»[36].
Суда с беженцами продолжают прибывать в Константинополь в ужасных санитарных условиях, наблюдаются случаи асфиксий из-за тесноты, грозят бунты[37]. 17 ноября Дефранс сообщает англичанам, что ввиду настоящего кризиса он готов взять на себя ответственность за высадку беженцев на о. Лемнос, даже без разрешения Лондона. Очень скоро Foreign Office дает, наконец, свое согласие, но при условии, что Франция берет на себя «все расходы и всю ответственность»[38]. Итак, все казаки (35–40 тысяч) направляются на Лемнос, а регулярные части будут расквартированы в Галлиполи. Гражданские же лица, как менее опасные, будут распределены по различным лагерям вблизи Константинополя.
Почему именно Лемнос? Будучи до 1914 г. частью Оттоманской империи, но с греческим населением, остров стал частью Греции, но пока что под английской оккупацией. Во время Дарданелльской кампании Лемнос был тыловой базой. Во время Гражданской войны в России англичане устроили на нем беженский лагерь, около деревни Мудрос. В 1920 г. от этого лагеря осталось не более 1600 палаток плюс бараки, всего на 10 000 человек[39]. Хотя Лемнос почти безводен, но при помощи водопроводной системы лагерь получал 50 000 литров воды в сутки из центральной части острова; недостающая вода получалась от опреснительной станции. В сумме для 10 000 человек это давало от 15 до 17 литров в сутки на человека. Кроме того, Российский Красный Крест располагал оборудованным госпиталем на 200 коек и двумя установками для дезинфекции[40].
Первые меры принимаются уже на следующий день по получении от англичан «зеленой улицы». На Лемнос отправляются только организованные соединения с офицерами, а также русский медицинский и интендантский персонал. Снабжение осуществляется французской армией, доставка – флотом. Французский комендант лагеря имеет в своем распоряжении четырех офицеров, представителя интендантства и роту сенегальских стрелков. Русский комендант полностью подчиняется французскому.
Флот предоставляет один корабль-стационер[41] (авизо) для поддержания порядка, морских операций, снабжения и устройства лагерей[42]. Начальником лагеря назначается ген. Бруссо. Он владеет русским языком и знаком со славянским миром, так как во время Великой войны участвовал в эвакуации и последующем возрождении сербской армии. После признания Францией правительства ген. Врангеля он назначен главой французской военной миссии при Главнокомандующем, эвакуировался из Крыма одновременно с казаками и прибыл на Лемнос 21 ноября 1921 г.[43] Первой задачей была оценка возможностей в кратчайший срок разместить на Лемносе дополнительно 20 000 казаков[44]. А со временем Франция рассчитывает поселить тут 60 000 человек!
Лагеря в Чаталдже
Однако время не терпит: беженцы на судах на рейде Моды[45] подвергнуты серьезному риску эпидемии. Решено организовать другой казачий лагерь во Фракии, в Чаталдже, под начальством майора Тэссэра. Донцы направятся в Чаталджу, кубанцы – на Лемнос. Перевозка беженцев по железной дороге начинается 22 ноября[46], а 28 ноября лагерь уже насчитывает 28 000 казаков, мужчин, женщин и детей под начальством генерала Абрамова. Не высадилось пока 5000 человек.
Чаталджинский лагерь на самом деле состоит из трех отдельных лагерей. Тот, что в Кабадже, на 4000 человек, находится в 35 км на северо-западе от г. Хадем Кеви, а Чилингирский, на 8000 человек, в 7 км от того же города. Оба лагеря использовали заброшенные фермы, где когда-то разводили шелковичных червей. Лагерь в Санджак-Тепе, на 4000 человек, расположен в 2 км севернее. Это старая казарма. По словам атамана Богаевского, казаки живут в весьма опасных гигиенических условиях: скученность, плохое питание, отсутствие медикаментов[47]. Пол Робинсон, описывая Чилингирский лагерь, говорит о «царстве тесноты и холеры»[48]. Английский писатель Филип Лонгворт, без ссылок на источники, пишет об ужасных условиях жизни: «Крыши бараков кишат клопами […], протекают, полы загажены. Коек нет, умываться негде. Кому не повезло найти местечко в бараке, тому приходится довольствоваться норой в мерзлой земле»[49]. Трудно сказать, где автор преувеличивает. Но все же жизненные условия были не из лучших, а это были только «цветочки» в ожидании воссоединения всех казаков на Лемносе.