Сразу же бросаю в детскую головку мысль: «Это страшно!» И… мысль уходит в пустоту! Как будто я мысль эту не в мозг бросил, а в подушку перьевую. Мысль просто ушла в ту сторону, и в ответ никакого отзыва. Девочка, всё так же пыхтя, продолжала ковыряться ножом в замке.
Включаю тяжёлую артиллерию:
«Это противно!»
«Это больно!»
«Мама наругает!»
Полный ноль! То есть абсолютный! С таким же успехом я мог попытаться внушить что-нибудь плюшевому медведю, сидевшему в игровом уголке! Это было ненормально, и пока я думал, что делать дальше, белокурая бестия сломала-таки замок и рывком распахнула окно. План действий в маленькой головке, видать, был продуман до мелочей, потому что она не задержалась ни на мгновение и с радостным криком «Я иду!» шагнула на улицу.
У меня, в отличие от неё, план был не продуман! То есть плана у меня вообще не было! Я метнулся за ней, втискиваясь в пространство между маленьким тельцем и стремительно приближающейся землёй.
Этаж третий. Внизу, слава Богу, не асфальт, а свежевскопанная клумба. Но и этого при неудачном стечении обстоятельств вполне хватает, чтобы лишиться подопечного. Хватаю маленькую шкоду и, пока ещё есть время, разворачиваю её спиной, пытаясь одновременно поджать колени и голову. И в этот момент я впервые увидел её лицо!
Ко мне повернулась жуткая маска кошмарного монстра. Одна половина детского личика была покрыта безобразной коростой тёмно-коричневого цвета, вторая была иссечена свежими шрамами. Живыми на этом лице были только глаза. Радостные, озорные детские глаза.
Времени размышлять над этим не было, и я обвил её крыльями, постаравшись максимально смягчить падение. В следующее мгновение я почувствовал удар. Крылья затрещали, но выдержали. Сразу же отпустив подопечную, я поднялся над ней, чтобы просканировать на повреждения, и в этот момент понял, что она смотрит прямо на меня. А потом случилось совсем невероятное! Она улыбнулась и сказала:
– Привет. А как тебя зовут? Меня зовут Маша.
Вот это было уже совсем не нормально.
Люди не могут видеть ангелов, если ангелы сами этого не захотят. Да и то – человеку может показаться только Архангел. Разницу чувствуете – АРХАНГЕЛ и Ангел-Хранитель! Мне до Архангела как человеку до луны пешком, да я и не стремился никогда. Но лежащая на земле девочка, бесспорно, меня видела и, протянув в мою сторону руку для знакомства, ждала ответного рукопожатия. Не зная, что делать, я просто подумал, что мне это показалось, и, убедившись, что с подопечной всё в порядке, рванул оттуда на другой конец города, благо было чем заняться. Но мысль о девочке Маше с тех пор не покидала мою голову.
Возня со вторым отнимала практически всё время. Этот идиот просто притягивал к себе неприятности. Иногда у меня даже возникало желание схалтурить разок и освободить этот мир от очередного кретина, а себя – от самого тяжёлого подопечного, но я всякий раз гнал эту мысль прочь, зная, откуда она, и что значит для Ангела-Хранителя это самое «схалтурить». В общем, за заботами о втором и редкими появлениями у первого я совсем забыл, когда в последний раз был у Маши. Да, именно её я стал называть по имени, а не по номеру, потому что она единственная, кто со мной пытался познакомиться, да и вообще, я как-то выделял её среди остальных… Но несмотря на это я почему-то ни разу за все эти годы не появился у неё просто так. К первому, да и ковторому я частенько заскакивал не по вызову, а просто чтобы убедиться, что всё в порядке, а вот к Маше ни разу. Однажды в период очередного затишья я вдруг вспомнил это безобразное детское личико и живые глаза, смотрящие прямо на меня, и понял, что просто боюсь оказаться с ней рядом. Боюсь в очередной раз увидеть эти шрамы и услышать это её «привет, меня зовут Маша». А как меня учил мой наставник, со страхами нужно делать что? Правильно! Их нужно побеждать.
Была ночь, и она стояла ко мне спиной. Я появился в дальнем углу комнаты и просто смотрел. Передо мной была стройная белокурая девушка, довольно высокая и с хорошей фигурой. Несмотря на глубокую ночь, она была одета в вечернее платье и просто стояла в тёмной комнате, глядя в окно на огни города. У меня даже мелькнула шальная мысль, что мы на какой-то вечеринке, но, оглядевшись, я понял, что мы в её квартире. У окна письменный стол, вдоль стены кровать и большой шкаф. На противоположной стене её фотографии. Я узнал обезображенное детское личико. С годами лицо менялось, наверное, родителям всёже удалось справиться с Машиной болезнью. На последних фото девушка выглядела вполне нормально, лишь несколько еле заметных шрамов выдавали былое уродство.
– Где же ты так долго был? – вдруг сказала Маша и развернулась ко мне лицом.
Если бы у меня было сердце, то оно непременно остановилосьбы. Первым желанием было, конечно же, рвануть куда подальше, как тогда, тринадцать лет назад, но я с трудом пересилил себя и остался на месте.
– Между прочим, это невежливо – не отвечать на вопросы, – продолжала Маша, глядя на меня озорными глазами и слегка улыбаясь. – Я вот, например, до сих пор не знаю, как тебя зовут.
Нужно было что-то делать.
Свалить прямо сейчас было бы совсем глупо, да и молчать как истукан тоже. Но в тот момент я мог выдавить из себя лишь: «Никак меня не зовут»…
– Ну, это неправильно, – надула губки девушка. – Ты будешь Семён.
– Ну, Семён так Семён, – согласился я.
– Так вот, Семён. Раз уж мы с тобой теперь знакомы, ответь мне, пожалуйста, на пару вопросов.
Я лишь утвердительно кивнул в ответ.
– Скажи, где ты так долго был? И кто ты вообще такой?
С тех пор я был у Маши практически каждый день. Ей нравились мои рассказы про подопечных, а мне нравилось просто разговаривать. За пару сотен лет я успел отвыкнуть от разговоров с кем-то, кроме себя самого. Ведь нам, Хранителям, поговорить-то не с кем. Бывает, конечно, что в одном месте насколько ангелов собираются, вот только о чём с ними разговаривать, да и некогда мне лясы точить. Сделал своё дело, подопечного спас и давай дальше, на службу, к другому подопечному. С Машей же было совсем по-другому. В плане работы она не доставляла мне совершенно никаких хлопот. Дорогу переходила исключительно на зелёный, и то посмотрев по сторонам. Питалась правильно, тщательно выбирая продукты, да и допоздна нигде не засиживалась. Вот и выходит, что появлялся я у неё не по работе, а, если можно так сказать, по зову сердца. Мы могли часами бродить по городу или днями напролёт сидеть в её маленькой квартирке и говорить, говорить, говорить… Ни о чём… И обо всём… Мне нравились её глаза и эти еле заметные шрамы на лице, нравился её голос, и… Мне нравилась её прямолинейность.
– Семён! – говорилаона. – Твои крылья – это совсем бесполезная вещь! Ты всё равно ими не пользуешься для полётов, а из-за них ты не можешь носить приличный костюм. Это возмутительно! Кто это вообще придумал, приделывать к спине нормальных ангелов эти бессмысленные штуки?! Скажи, кому нужно пожаловаться, чтобы убрать этот атавизм?
В такие моменты я понимал, что лучше молчать, потому как несмотря на внешнюю скромность Маша была девушкой решительной, и если бы она узнала, кому жаловаться, то обязательно бы пожаловалась, причём не откладывая это в долгий ящик. Я просто молчал и улыбался, если ангелы вообще могут улыбаться, но мне кажется, что это называется именно так.
– А эти ваши метания туда-сюда! – продолжала распалившаяся Маша. – Ни отдыха, ни продыха. Вот где ты сегодня с утра был? Опять своего второго из передоза вытаскивал? А взамен тебе что? Тебе ведь даже отдохнуть негде. Вот где у ангелов курорт? Ну, или там дом отдыха? Нету? Одно у вас на уме – работа, работа, работа! – не унималась Маша.
А я слушал её и боялся ответить, что лучший отдых для ангела-хранителя третьей категории по имени Семён – это быть рядом с ней и слушать её возмущения по поводу отсутствия ангельского профсоюза и ужасных условий труда.
Прикипаю!
Я понял это ещё тогда, в день нашего первого знакомства, ведь недаром эти детские глазки и «привет, меня зовут Маша» не шли у меня из головы. Но сейчас, спустя тринадцать лет, я осознал это полностью и понял, что ничего не могу с этим сделать. Какое-то время я, конечно, корил себя, но в конце концов отпустил чувство вины, и сразу стало легче. Я просто наслаждался и впервые за много-много лет чувствовал не просто удовлетворение от своей работы, а настоящее счастье.
Я знал, что это должно было случиться. Но я не ожидал, что так скоро.
Был вечер, моросил дождик, и мы шли по набережной. Мы любили гулять в такую погоду именно по набережной. Людей практически не было, и можно было болтать, не опасаясь, что Машу загребут в психушку. Вот и сегодня мы обсуждали очередные веяния человеческой моды на способы умерщвления собственной плоти. В общем, говорили о курильщиках и алкоголиках. И в тот момент, когда наша беседа подошла к вечному вопросу, что лучше – сиюминутное счастье от водки или постоянное неудовлетворение закоренелого трезвенника, у меня завибрировали крылья. И это были именно Машины вибрации. Я так отвык от того, что ей может что-нибудь угрожать, и не сразу сообразил что происходит.
Вокруг никого. Город тихо готовился ко сну. Даже машин не было видно.
К тому моменту мы уже подходили к Машиному дому, и я на всякий случай быстренько метнулся в подъезд, чтобы проверить его на безопасность. В подъезде было пусто. Крылья вибрировали так же настойчиво, как тогда в детском саду, тринадцать лет назад. И тут я увидел их.
Ангел перворазрядник мелькнул в окне второго этажа. На третьем между комнатами заметался пятиразрядник.
– Что происходит? – спросила Маша, остановившись перед дверями подъезда. – Ты меня совсем не слушаешь!
– Пока не знаю! – коротко ответил я.
Крылья тарабанили так, что, казалось, я вот-вот взлечу, а в доме стало всё больше появляться наших…
– Не ходи домой! – скомандовал я и метнулся вовнутрь, чтобы понять, что же всё-таки происходит.
И именно в этот момент прогремел взрыв!
Этого не ожидал никто, кроме пятиразрядника с третьего этажа, но и он ничего не успел сделать. Передо мной просто возникло огненное облако, которое вдруг разлетелось осколками бетона и арматуры. А ещё через мгновение весь подъезд со страшным треском поехал вниз, складываясь, как карточный домик. Наши пытались хоть что-то сделать, но шансов не было ни у кого. Я слышал лишь последние вздохи подопечных и тонкие звуки порвавшихся струн, звуки, с которыми душа покидает тело. Я метнулся назад к Маше. Она, слава Богу, серьёзно не пострадала. Взрывной волной её отбросило на несколько метров, и благодаря этому она не оказалась под завалом. Она лишь смотрела на происходящее широко открытыми глазами и молчала. Быстро просканировав её на повреждения, я убедился, что всё в порядке, но крылья продолжали вибрировать!
И тут я понял почему!
Перворазрядник со второго этажа, не справившись со своей работой, грустно смотрел на своего четырёхлетнегоподопечного, которого в этот вечер родители впервые оставили одного дома. Маленькое сердечко изуродованного тельца отбивало последние удары, а хранитель висел над ним и молча ждал, когда порвутся струны.
И в этот момент Маша побежала!
Она как всегда рванула без слов, без предупреждений. Она карабкалась на кучу искорёженного бетона, обдирая руки и колени, к единственному ещё живому пока человеку, зажатому между уцелевшей стеной соседнего подъезда и удачно упавшей сверху ванной.
– Куда?! Туда нельзя! Опасно! – закричал я, понимая, что это её всё равно не остановит.
Я был рядом! Каждое мгновение был рядом! Убирал с её пути электричество из порванных кабелей, сдвигал куски стекла из-под её ладоней!
И мы добрались!
Перворазрядник был ещё здесь, а значит, ребёнок жив. Но мои крылья не унимались, и было ощущение, что они вот-вот сорвутся со спины.
Маша одним рывком откинула ванну в сторону и подтянула к себе изуродованное тельце. Ребёнок дышал, и она, взяв его на руки, начала спускаться. И в этот момент рухнула стена соседнего подъезда!!!
Я никогда не знал, как это делается. Этому не учат. Это пришло само. Спину обожгло огнём, и вокруг всё залило белым светом. Нет, это не было больно. Это было мучительно! Маша перед моими глазами всё бежала и бежала к безопасному месту, а я всё горел и горел, улыбаясь ей в спину.
Вот она сделала последний шаг из завала. Во двор заезжала машина скорой помощи, оглашая округу противной серенной.
Маша обернулась и посмотрела на меня. Впервые в её глазах я увидел ужас… и улыбнулся в ответ…
Свет… только белый свет вокруг…
«Привет! Я так долго ждала этого… Помнишь меня? Я Маша».
ПЯТЫЙ
Холодно!.. Безумно холодно! Этот холод пробирает до самых костей! Спасение – тёплая труба в подвале, но до неё нужно добраться. Какой же я дурак, что выбежал утром на улицу. Под машины. Под машинами тепло. Когда они только появляются возле подвала, они тёплые, даже горячие. Под машинами нет крыс, и там не достанут собаки. Нас было пятеро, и двоих съела крыса. Она просто пришла и схватила Первого, который лежал дальше всех от входа. Ма не было. Она всегда уходила утром и возвращалась только тогда, когда на дырку в стене падала тень. Всегда немного встревоженная, но тёплая. Ма собирала нас, расползающихся по трубе. Брала аккуратно за шиворот и несла поближе к дырке. Потом ложилась на бок, а мы, уткнувшись в её тёплый живот, пили молоко. Это было счастье! Тёплое молоко и тёплая Ма, которая так тихо урчала. Напившись, мы засыпали, свернувшись клубочком. Это было хорошо.
Когда Ма не нашла Первого, она долго стояла на трубе и смотрела в темноту. Ма, конечно же, понимала, что Первый больше не вернётся, и мы все тоже понимали, но она стояла и смотрела. Долго. Мы не мешали… мы знали. Нельзя мешать… Потом Ма вздохнула, так глубоко… протяжно… и вернулась к нам, кормить. В тот день она не урчала…
Второго крыса унесла через два дня. Он пытался убежать, но крыса была большая и быстро его догнала. Мы даже не услышали его писка… только хруст. Всем было очень страшно. Мы сидели возле дырки и ждали Ма. На улице было ещё страшнее. Там были собаки и люди. Они были больше крысы, поэтому могли догнать нас ещё быстрее. Когда пришла Ма, она сразу всё поняла и даже не покормила нас, а сразу ушла. Скоро она вернулась. Не одна. Вместе с ней был Па.
Он был большим. Больше Ма и намного больше крысы. Когда он проходил в дырку, ему даже пришлось наклонить голову. На нас Па даже не взглянул. Он остановился на трубе и стал смотреть в темноту. Рядом с ним замерла Ма. Они были такими красивыми, и тогда все мы хотели быть как они. Большими и красивыми. И никого не бояться. Потом Ма и Па одновременно прыгнули в темноту, и из подвала раздались писк и грохот. Мы все очень испугались и подползли ближе к дырке. Мы прижались друг к другу, чтоб было не так страшно, но каждого из нас била дрожь. Я думаю, тогда мы были похожи на трясущуюся Ма, только с тремя головами, со страхом глядящими в темноту. Ма и Па не было долго. Они пришли уже ночью, когда на улице зажегся фонарь и в дырку начал поддувать холодный ветер. Па, не глядя на нас, вышел на улицу. Больше я его никогда не видел. Ма затащила нас на трубу и стала кормить. От неё пахло пылью и кровью, но живот был таким же мягким, а молоко тёплым.
Первой на улицу выбежала Четвёртая. Маленький человек положил перед дыркой вкусную рыбу, и Четвёртая, дождавшись, когда человек уйдёт, выбежала на улицу, схватила рыбу и затащила её в дырку. В тот день мы в Первый раз ели рыбу! Это было вкусно, почти как молоко Ма. Правда, потом немного болел живот, но недолго.
Маленький человек стал приносить нам что-нибудь вкусное каждое утро. Четвёртая скоро даже перестала дожидаться, когда он уйдёт. А через пять дней так осмелела, что не стала затаскивать куски в дырку, а начала их есть прямо на улице. Нам тоже хотелось вкусного, и мы, как и Четвёртая, начали выходить. Через три дня мы увидели собаку. Она была огромная и летела на нас как машина. Мы еле успели юркнуть в дырку, а собака потом ещё долго засовывала в дырку нос и с шумом втягивала воздух. В тот день всё вкусное съела собака. Но она не съела нас, и это было хорошо.