– Это брат мой зайсан Емзынак Батырев, вон те двое – его сыновья, остальные – демичи и уважаемые люди его улуса. Он говорит, что рад видеть командира крепости и желает здоровия тебе и всему русскому народу.
– Передай ему, что мы также рады гостям с Телеуцкой землицы2, пусть чувствуют себя как дома – теперь они часть России, и нам есть о чём поговорить.
Тархан перевёл брату ответ коменданта. Тот, низко кланяясь, закивал головой, после чего что-то прошептал своим сыновьям, указывая на стоявших неподалёку лошадей.
Через мгновение они подошли и, поклонившись, прижали руки к груди, передавая удерживаемых под уздцы четырёх неосёдланных скакунов.
– Это тебе подарок от Емзынака: вот эти три из его табуна, а вон тот, вороной – выменянный за собольи шкуры у монгольцев. Брат говорит, что хочет лично тебе подарить этого вороного – правда, горяч конь, необъезженный.
Пётр в ответ также в знак благодарности и уважения прижал руки к груди и попросил Тархана перевести, что он будет рад взять себе эту лошадь. И, как бы в подтверждение своих слов, сбросил с себя китель, сунул его в руки денщика и легко, с взыгравшей казацкой удалью, запрыгнул на спину вороного жеребца. От неожиданности тот заржал и резко вскочил на дыбы, стараясь сбросить непрошеного седока. Стоявшие рядом разом отхлынули в разные стороны.
– Осторожней, Пётр Иванович, – закричали стоящие поодаль офицеры, – он ведь дикий – кабы не покалечил.
В ответ Пётр только улыбнулся, крепче ухватил узду и сильнее прижался к шее коня, который, заржав и мотая головой, старался освободиться от всадника. Он то вставал на дыбы, то высоко подбрасывал холку и, с силой ударяя копытами, выбивал из-под себя комья земли.
Окружающие, притихнув, с широко открытыми глазами следили за поединком ретивого жеребца и коменданта. Пётр с застывшей улыбкой на лице крепко держался на спине буйного скакуна. Затем пришпорил жеребца, и тот, видя, что с седоком ему не сладить, поднимая пыль, галопом пустился по территории крепости. Сделав несколько кругов, Пётр спешился, отдал поводья растерянно стоявшему денщику и подошёл к Емзынаку.
– Хорош конь! – с восторгом сказал он алтайскому зайсану. – Вот бы таких побольше – к нам в гарнизон…
«А не поможет ли этот зайсан решить вопрос с лошадьми?» – осенила его внезапная мысль. Возможно, терзавшие его заботы смогут неожиданно разрешиться».
Не привыкший откладывать дела на потом, комендант пригласил Тархана с братом к себе в избу, а остальных гостей поручил денщику, наказав ему, чтоб накормил, обустроил на ночлег и был пока при них.
Зайдя в горницу, Емзынак, всю жизнь проживший в юрте, с интересом стал разглядывать окружавшие его предметы. Он подошёл к стене и, цокая языком, заворожено уставился на висевшую наградную шпагу, украшенную драгоценными камнями; затем подошёл поближе, осторожно дотронулся до позолоченных ножен и восторженно стал говорить что-то своему брату.
– Он говорит, что никогда не видел такого богатства, и коменданта – видать, важный и богатый человек, – перёвел Тархан.
Пётр от души рассмеялся, ведь всё его богатство было в этой шпаге, полученной в награду за храбрость и служение отечеству, а всё что он нажил – так это несколько икон да рублей десять капиталу.
Он попросил горничную приготовить повечерять и, прочитав молитву вместе с Тарханом, пригласил всех к столу.
За чаем Пётр осторожно, подбирая слова, стал подводить разговор ближе к делу:
– А скажи-ка, Емзынак, идут слухи, что у маньчжурцев можно выменять за «мягкую рухлядь» хороших лошадей, и ваши люди таким образом приторговывают пушниной с ними. Вон и ты подарил мне красавца-жеребца. Видать, тоже, небось, знаком с этим делом?
Зайсан, отпив чаю и лукаво улыбнувшись, стал издалека объяснять суть дела:
– В двух днях езды от моего улуса стоят маньчжурские пограничные караулы. Ещё совсем недавно маньчжуры насильно увели на юг соседних со мной улусных людей. Многие, кто не хотел идти, были убиты. До нас они не смогли добраться – непроходимые горы стали стеной на их пути, только наши люди знали проход и тропы через перевалы. Мы всё видели, но ничем не могли помочь бедным соплеменникам3.
Много пострадал наш народ. Сначала от джунгар досталось, эти и до нашего улуса добрались – все проходы в горах знали. Тархан помнит, как ясаком облагали – мы тогда молодыми были. Отбирали почти всё, а если что против скажешь – били нещадно. Потом, когда у джунгар началась война с маньчжурами, забыли про нас.
Сидели мы тихо, в постоянной тревоге, каждый день ожидая непрошеных гостей. Хотели было к русским, до Бийской крепости податься, да слух пошёл, что новоприбывших инородцев куда-то вглубь страны отправляют – к маньчжурам ещё страшнее было идти. Вот так прожили мы сами по себе не помню сколько времени: соль закончилась, зерна не у кого купить… Пошли слухи, что кое-кто из наших тайком стал с маньчжурами приторговывать, ну и мы решились попробовать. Взяли с собой толмача, один из наших улусных попал к ним вместе с захваченными алтайцами, потом бежал – по-ихнему понимать научился.
Собрали мы «мягкой рухляди»: лисиц, бобров, соболей – ясак-то никто не брал, вот и накопилось. Для первого раза много брать не стали. Перевалили через перевал и стали пробираться на юг, в сторону Китая. Шли тихо, с опаской, день идём – кругом никого, лишь кости человеческие, обглоданные зверями, кое-где по дороге попадаются. На следующий день, уже к вечеру, спустились в долину, идём и вдруг слышим речь человеческую – смекнули, что монгольцы. Оставил я людей и пушнину, а сам с толмачом отправился к ним: если какое худо сделают – то уж как будет. Подъехали поближе. Увидя нас, они закричали что-то по-своему, тут ещё человек пять подбежало. Стал мой толмач объяснять им, кто мы да что мы.
Призвали они командира. Вышел важный китаец в широком халате и широких шароварах. Говорим ему: «С миром пришли, из-за большой нужды хотели бы пушнину обменять». Как услышал он это – сразу заулыбался, в дом пригласил. Дом был небольшой, внутри одна комната, там же, в углу, была навалена постель. Спрашивает: «А что менять хотите?». Начали перечислять: бобры, лисицы, соболя… Разгорелись у него глаза, крикнул, чтобы чаю подали да коней наших накормили.
Договорились мы, чтобы через три дня встретиться: они с товаром будут – пообещали дать всё, что нам нужно. Не обманули: всё, о чём мы просили, привезли. За соболя хорошую лошадь давали; было у нас восемь собольих шкурок – на восемь монгольских лошадей и обменяли, а остальную пушнину – на чай, соль, муку и много других товаров. Условились, что если какая надобность возникнет, так дать знать, они всё подготовят…
Тархан закончил переводить и взглянул на Петра, как бы оценивая, как тот отреагировал на сказанное. Комендант молчал, но по всему было видно, что рассказ Емзынака сильно заинтересовал его и ему нужно какое-то время, чтобы обдумать, просчитать и дать своё заключение.
Наконец, обдумывая каждое своё предложение, Пётр не спеша стал объяснять суть дела:
– Вот что, Емзынак, после того как я увидел лошадей, которых ты нам подарил, возникла у меня серьёзная мысль: а если и нам попробовать вот таким образом разрешить нашу потребность? Есть кое-что из излишков пушнины – от ясака накопилось. Если обменять это на монгольских скакунов – не помог бы ты нам в этом деле?
– Я всё понимаю. Сколько лошадей вам нужно? Сейчас середина июля – самое время для похода к маньчжурам. С пушниной помогу: соберу по улусам, только пошли со мной человек пять своих людей. Доберёмся до моего улуса, там они останутся, переждут, а я отправлюсь к границе и выменяю для тебя лошадей. Назад, до крепости, помогу табун перегнать. И Тархана отпусти с нами, для толмачества.
– Ну, что ж, толково ты говоришь. Действительно, русским военным на границе опасно появляться, а потребность наша такая: хотя бы на первый случай двадцать лошадей сторговать. Как только завтра примешь присягу на верность государству российскому, так и выступайте.
– Всё сделаю, как хочешь, только просьба большая к тебе есть: разреши как русскому новоподданому в свой улус вернуться. Знаю, что расселяют алтайцев по России, а я вдалеке не смогу – хочу здесь, на родине умереть.
– Верно, имею я указание расселять новоподданых, но твою просьбу исполню. Только для твоей и людей твоих безопасности посоветую тебе ближе к крепости перекочевать, хотя бы на сто вёрст вверх по Катуни – насколько мне известно, нет там маньчжур4. Переждёшь это лихое время, а там – не дозволит им Россия гулять по своим вотчинам. Пограничникам на руку торговать с вами, а войсковым отрядам указание дано: всех алтайцев уводить на юг, даже несмотря, что есть среди них новоподданые Российского государства5.
– Хорошо говоришь, комендант, доброе дело для меня делаешь. Емзынак сумеет отблагодарить и в твоей нужде поможет – не только лошадей, но и товару привезём. Брат Тархан рассказал мне, что в большой нужде некоторые служивые живут: беду-то, её никуда не спрячешь.
– Да-а, кроме нехватки лошадей, беспокоит меня очень нужда многих служивых гарнизона, – вздохнул Пётр и, встав со стула, дал понять, что разговор закончен. Оставшись доволен переговорами, Пётр пошёл проводить гостей.
За разговорами они и не заметили, как стемнело. Стояла безветренная июльская ночь, листья на деревьях замерли, словно заворожённые. Яркая луна, освещая тусклым светом окрестности, отражалась жёлтой световой дорожкой на речной глади. И только шорох воды по прибрежной гальке да негромкая девичья песня, доносившаяся со слободы, нарушали опустившуюся тишину.
– Пётр Иванович, – послышался из темноты голос денщика, – а я вас дожидаюсь. Всех прибывших определил на ночлег в избу Тархана – жена его всех к себе взяла.
– Хорошо, Митька, иди спать. Завтра с утра сходи в поварню, скажешь, чтобы хороший обед приготовили, после пойдёшь к Тархану и проводишь всех в крепость. Сам надень парадную форму – шерть6 Емзынану будем чинить…
Огромный багрово-красный диск восходящего солнца, поднявшись из-за верховьев Бии, осветил первыми лучами сторожевые башни крепости, купола Успенской церкви с крестами, заигравшими золотистым светом и, через мгновение, площадь с толпой собравшихся служивых и жителей.
Военные в парадных мундирах выстроились по периметру площади, повернув головы в направлении коменданта и группы офицеров. Последние указания командира гарнизона перед началом торжества короткими приказами разрезали утреннюю тишину.
Наконец протрубил горн и двое казаков вынесли медвежью шкуру, аккуратно расстелив её посреди площади. Комендант поднял руку, давая понять, что всё готово к принятию присяги Емзынаком. Кругом воцарилась полная тишина, присутствующие замерли, понимая торжественность момента.
Емзынак, сбросив с себя национальную одежду, в праздничном одеянии русского крестьянина подошел к разостланной шкуре медведя и опустился на колени. Один из офицеров стал с выражением читать слова присяги; рядом стоящий Тархан торжественным голосом, с расстановкой повторял текст; напротив казак с обнажённой саблей и посаженным на остриё куском посоленного хлеба довершал картину принятия присяги. В наступившей тишине отчётливо слышались голоса читающего, переводчика и Емзынака, присягавшего на верность государыне Екатерине и Российскому государству.
Закончив чинить шерть, Пётр и офицеры поздравили новоподданного, после чего они, а также гости с южного Алтая направились в комендантский дом, где уже были накрыты столы. Инородцы, никогда не видавшие такого разнообразия блюд и ни разу не сидевшие за столом, чувствовали себя скованно и стеснённо. Глядя, как ловко управляются ложками и вилками офицеры, они старались точь-в-точь повторять их движения.
После застолья Емзынак испросил дозволения у коменданта отправить назад сыновей с улусными людьми. Пётр распорядился, чтобы их снабдили в дорогу провиантом, подготовили лодки для переправы, и разрешил Тархану с братом недалече проводить гостей, а вечером быть в крепости.
Когда все разошлись, Пётр кликнул денщика и велел найти отца Александра и десятника Кузьму Нечаева. Дождавшись приглашённых, комендант попросил их присесть, отпустил денщика и, в задумчивости расхаживая по комнате, стал пересказывать разговор с Емзынаком.
Молча выслушав рассказ коменданта, отец Александр первым взял слово:
– Я так понимаю, Пётр Иванович, что с помощью инородцев хочешь свою потребность в лошадях справить. Ну что ж, задумка неплохая, только опасное это предприятие: если казаки в руки к маньчжурам попадутся, не знаю, чем всё может закончиться. Большое недовольство у начальства получится, да и таможня ежели узнает про тайный обмен, шуму наделает.
– Ну, казака всегда смекалка выручала, – улыбнулся комендант. – Да и куда маньчжуры супротив них?! А насчёт тайного обмена – так этот поворот я уже обдумал: не дале как весною получил я от кузнецкого воеводы известие, а там, между прочим, написано, что интересуются в Сенате, где сейчас маньчжурские военные отряды находятся, как далеко на юг ушли. Вот воевода и просил меня: как только будет какая оказия в горы – ясак собирать, к примеру, – так тайно выследить, где маньчжуры стоят.
А ещё в Тобольске имеют интерес к новоприсоединённым землям. Хотя двадцать лет назад вошла Телеуцкая землица в состав царства Сибирского, а про край тот в губернии не имеют никакого представления. Доходят до них слухи, что не уходят маньчжуры оттуда, – знают, супостаты, не хватает сил сейчас у России южно-сибирские земли защитить. И ещё чего надумали – ироды! – закопали кое-где в горах каменные знаки с ихними иероглифами, чтобы убедить государыню в исконной принадлежности Телеуцкой землицы Китаю. Да только не поверила российская власть в их задумку, а они всё на своём стоят: «Наша та земля!..».
Так вот, хотели бы в Тобольске увидеть хоть какое-никакое описание этой таинственной для них стороны, да про маньчжур подробнее разузнать. Вот и поручим это всё казакам. Главное, чтобы до таможни не дошла истинная цель похода. А губернское начальство, я думаю, препятствий чинить не будет, даже если и дойдёт слух об обмене, – понимают, как служивому туго приходится без денежного довольствия. Да и об Емельке Пугачёве свежи воспоминания – задумались, наверное, что не от хорошей жизни кой-какие казаки под его начало пошли: ведь сколь народу под его знамёна встало!.. Слава Богу, что здесь, в Сибири, всё тихо-мирно обошлось!
– Да, это ты прав. За холопов да простых казаков он радел – вот и пошёл за ним народ, – согласился отец Александр. – Но сколько невинно убиенных после этой смуты по матушке России случилось!.. Ведь не токмо помещиков, но и из низших сословий семьями убивали вместе с малыми детьми… Вот этого уж никак не оправдать – ни перед Богом, ни перед людьми.
– А с табуном, я думаю, мужики не подведут – сделают всё как надо: никто про обмен с китайцами не узнает, – продолжил комендант.
– Ну, раз так, тогда, с Богом, торговать не грех – не ворованное везёте, да ежели уверен, что казачки́ не подведут, – подытожил отец Александр.
– Не подведём, батюшка, – вставил слово молчавший до этого Кузьма Нечаев
– И один в поле воин, если он по-казачьи скроен. Не в таких переделках бывали.
– С тобой, Кузьма, я хотел бы посоветоваться: кого из казаков возьмёшь? – повернулся к десятнику Пётр.