Зашуршали листья под отдаляющимися шагами, и Курт Штернберг заспешил во след Ласнеру, туда, где приглушенно урчал мотором «хорьх» из гаража гестаповского управления.
Машина тронулась тотчас, лишь шофер убедился, что бригаденфюрер удобно устроился на своем сидении.
– Маршрут прежний, до аэродрома? – не отрывая взгляда от набегающего шоссе, спросил он, когда впереди снова открылось бетонное полотно главной дороги рейха.
Генерал уточнять не стал, заявил только о главном условии:
– И побыстрее! Нужно спешить.
Еще трижды миновали они контрольно-пропускные пункты, пока не оказались в начале взлетной полосы, где уже ревел прогреваемыми моторами транспортник.
– Давай, мой мальчик, – напоследок советник Ласнер пожал Курту руку, когда тот, оставив в чреве самолета чемодан, высунулся из распахнутого проема боковой двери.
Моторы заревели сильнее и советник, прижимая к голове генеральскую фуражку с высокой эсэсовской тульей, пошел прочь от самолета.
В темноту – к ожидавшей его машине.
Взметнув струей от винтов вихрь брызг со своих широких плоскостей, «Юнкерс» сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее побежал по взлетной полосе, и только там тяжело груженая машина смогла оторваться от земли.
После чего по пологой траектории ушла под низко висящие облака ночного неба.
– В Берлин! – отрывисто бросил шоферу Ласнер, когда стих гул взлетевшего самолета, и пора было отравляться назад.
На рассвете «хорьх» уже подъезжал к столичному пригороду, а еще через час на покореженную машину наткнулся патруль полевой жандармерии.
– Я же говорил, что могут быть диверсанты и нужно соблюдать осторожность, – присвистнул фельдфебель, увидев, знакомый ему по предыдущей ночной встрече, лимузин.
Только теперь уже не роскошеый как прежде, а в шмотья развороченный взрывом.
– Но, не сойти мне с этого места, но тогда пассажиров было двое!
Сочувствующим взглядом он проводил к санитарной машине носилки с извлеченными трупами водителя и гестаповского генерала. После чего принялся за составление акта о происшествии.
Тем более, что навык был – каждую ночь в Берлине рвались не только авиабомбы, но и мины диверсионных вражеских групп.
– И гораздо чаще, чем ближе накатывал к столице третьего рейха фронт, бывший уже на подступах к Варшаве.
Тем временем, набрав высоту, самолет словно нырнул в чернильницу.
Густая, будто осязаемая темнота в грузовом салоне не располагала к общению. И редкие пассажиры, разместившиеся на ящиках, и мешках со срочным грузом для передовой, молча сносили неудобства.
– Ведь, наверное лучше сидеть в этом мраке, чем попасть на прицел русских «ночных охотников», – по достоинству оценил преимущества светомаскировки Курт Штернберг.
Было и еще одно обстоятельство, мирившее молодого гестаповца с неудобствами полета. Меньше всего ему хотелось афишировать этот визит в осажденную столицу протектората.
– И чем уже круг людей, которые могут запомнить его физиономию, тем лучше.
Хотя знал:
– Экипаж, и пассажиры «Юнкерса», выбранного для своего порученца советником Ласнером, не входили в число любопытных, чей удел, как известно, согласно той фрау из детской присказки – «оставить свой нос на базаре».
– Как там ее звали? Ах, да – Варвара! – усмехнулся неожиданной мысли Курт.
…Россия была его первой Родиной.
До того, правда, как революция вымела оттуда их семью – старинный обрусевший род – наполовину немецкий, наполовину венгро-гуннский. В чьих жилах текла кровь рыцарей крестоносцев и корсаров Балтийского моря.
Жили богато.
Но гражданская война заставила паковать чемоданы и отправляться в Фатерлянд. Причем, не столь ради поиска исторических корней, сколько в надежде, обрести надежное убежище от выпавших передряг.
И в первую очередь тех, что были связаны с одним из отпрысков семьи – бароном Романом Федоровичем Унгерном.
В любое другое время такой родней можно было бы, конечно, гордиться. Как же – генерал-лейтенант, кавалер белого Георгия и золотого оружия за храбрость, командующий конно-азиатской дивизией, повелитель сказочной Хутухты – древнего монгольского государства.
Но настал день, вернее, ночь, и все пошло кувырком.
Хорошо помнит Курт, как его, совсем мальчишку вели в потемках, по раскисшим от осенних дождей дорогам. Потом заставляли ползти по сырой траве, преодолевая границу. – Тогда, – говорят. – Едва сумели они опередить визит чекистов, нагрянувших с ордером на арест и тем спасти свои жизни.
Много лет прошло, а нет-нет да вспомнят в семье приход ангела-хранителя – простого казака, истинно преданного барону.
С далекой Сибири он привез не только весточку о страшной кончине своего командира, но и его предсмертные записки.
– Тогда, как разбили нашу армию, нас – рядовой состав красные к себе перемобилизовали. Мало кто с офицерами и его высокопревосходительством под суд ЧК пошли, – за кружкой чая делился в ту ночь посыльный. – Ну однажды довелось и мне караул нести в тюрьме, где, значитца и содержали. Так Роман Федорович на словах ваш адрес дал и вот эти самые записки. Потому я их и привез, чтобы передать, как было велено.
Казак протянул, убористо покрытые неровным почерком листки.
Видать, писал их генерал в спешке, как только и могло быть в камере смертников в ожидании расстрела.
Ушел неожиданный посыльный и в тот же час стали собирать вещи все Штернберги:
– Если уж Романа Федоровича расстреляли, то и до нас непременно доберутся красные дьяволы. Спасаться надо. Детей от беды уводить!
Много позже надеялся Курт:
– Доведется еще раз побывать на прежней петербургской квартире.
Особенно, когда войска рейха стояли у самого города. Пока держали блокаду.
– Только все вот как вышло – красные уже у Варшавы. И его задача – хоть на день опередить их, выполнить задание советника Ласнера.
С ним младшего Штернберга свел опять же случай.
Как-то будучи дома в краткосрочном отпуске по фронтовому ранению, принялся рыться в семейном архиве.
И в груде пыльных фотографий, документов, множеста, теперь уже никому не нужных, финансовых счетов нашел толстую тетрадь в зеленом коленкоровом переплете, а так же пачку мятых листов, испещренных знаками скорописи:
– Мама. что это? – раскрыл он слипшиеся от времени страницы, вкривь и вкось покрытые карандашными записями.
Та ответила с немецкой уже педантичностью.
– Фронтовой дневник Романа Федоровича и то самое письмо что солдат привез.
Посеяв зероно любопытства в душу сына, изнывавшего в тот час от вынужденного безделья.
– Вот оно что! – заинтересовался Курт.
Времени у него свободного тогда было много, и он углубится в содержание записей барона.
Конечно, долгие годы, прошедшие с тех пор, как он совсем мальчишкой готовился к поступлению в петербургскую гимназию, не прошли даром.
Хотя уже утерян был и навык русской разговорной речи, но все же сумел Курт разобрать содержание записок. Тогда же и ахнул:
– Это же ключ к сокровищам!
Но ключ-то был, а вот до замка, плотно закрывавшего тайну барона Унгерна, самому добраться не удалось.
Снова попал на фронт, а тем:
– Разве до поисков?
Но не было бы счастья, да несчастье помогло.
Выручило новое ранение: попав на излечение в Берлин, решил обратиться к старинному приятелю семьи – советнику Ласнеру, занимавшему крупный пост в политической разведке.
Он-то, всерьез заинтересовавшись необычным завещании былого диктатора Монголии – Хутухты, сумел сперва перевести Курта под свое начало, после чего дал ему особое поручение.
И с тех пор поиски пошли с новой силой. Так и вышли на финишную прямую. Ленточку же предстояли пересечь Курту именно в Варшаве, куда привела следы человека, точно знавшего судьбу военных трофеев Унгерна.
В памяти Курта Штернберга словно отпечатались строчки из заветной баронской тетради:
«…Знаю, что ждет меня смерть… Красные не пощадят и предстоящий суд – чистая буффонада. Но одно радует – сумел я таки разбудить этот азиатский народ на священную войну. Будут еще потомки Чингисхана, народы монгольской рассы править миром. Создадут азиатскую федерацию и под главенством Китая наложат новое иго на Европу. Начало же будийскому военному ордену я положил хорошее. И доверил его надежному человеку – Фердинанду Оссендовскому. Это он до поры до времени запрячет мою казну, чтобы потом финансировать очистительный поход азиатов против красных. Средства же для того вполне достаточные…»
– Да, доверил дядя тому поляку много – 24 ящика с золотом. 120 килограммов алмазов, большой расписанный узорами сосуд с драгоценными камнями, – слово в слово помнит опись Курт, – только обманул его прохиндей, прикарманил ценности, завещанные расстрелянным чекистами генералом.
Долго, ох, долго искали они с советником Ласнером следы Оссендовского.
Пока не нашлась единстенная ниточка, потянув за которую, можно было размотать клубок тайны:
– Еще несколько часов и душу вытрясет Курт из этого старика.
Заставит сказать правду:
– Куда дел сокровища?
…Иллюминаторы, щедро утыкавшие борта транспортного «Юнкерса» посерели от рассвета.
В салоне уже можно было оглядеться по сторонам, различить:
– С кем свела судьба в этом неожиданном спецрейсе?
Курт поднял воротник шинели, зябко уткнулся лицом в скрещенные на груди руки. Попытался уснуть, но тут лязгнула дверь в пилотскую кабину. Из проема показалась голова пилота в черном кожаном утепленном летном шлеме:
– Подлетаем. Под нами – Варшава.
На аэродроме уже, видно, были предупреждены о визите гестаповского чина из Берлина с особым заданием.
Курта Штернберга ждала кургузая трофейная машина. Возле которой переминался с ноги на ногу пожилой водитель.
– Очевидно, из запасников, призванных после тотальной мобилизации.
Сделал вывод офицер по особым поручениям.
– Извините, господин оберштурмфюрер, но другой свободной в гараже не было. С транспортом сейчас туго – весь на фронте.
Виноватый тон водителя хоть и не прибавил настроения посланцу советника Ласнера, однако он и из этого попытался извлечь свою выгоду.
Ухватился за повод обойтись без лишних свидетелей:
– На этой колымаге я и сам справлюсь, – заявил барон. – Отправляйтесь в часть, а вечером я пригоню машину сюда же, на аэродром.
Солдат не возражал:
– Как изволите.
Дорожная карта и путевые ориентиры польской столицы еще в Берлине были изучены Куртом до мелочей.
И все же ему пришлось изрядно поплутать, разыскивая в предместье огромного, разрушенного войной города, неброское местечко Жулниви – последнее пристанище душеприказчика опального барона Роман Федоровича Унгерна фон Штернберга.
Глава шестая
С улицы нужный дом – некогда красивый особняк под красной черепичной крышей казался нежилым.
Тропинка от кованой из железных прутьев калитки была запорошена толстым слоем снега. И, несмотря на морозное январское утро, над трубой – ни дымка.
– Может, околел старик? – с растущей в душе тревогой подумал Штернберг.
Через опущенное стекло кабины долго смотрел он на жилище человека, в чьей власти было осчастливить его или оставить как сейчас – буквально нищим.
Не заметив на длинной, утыканной голыми в эту пору тополями, улице ничего подозрительного, Курт мягко зашагал по сугробу, направляясь к крыльцу.
Рыхлый снег по щиколотку скрывал его ноги в крепких хромовых сапогах:
– Сразу видно, что здесь всю зиму не привечали гостей, – еще раз отметил про себя Курт.
Предположение подтвердилось, когда визитер уперся в заколоченную гвоздями дверь. Все говорило о запустении и особенно – грязные разводья на застекленных дверных шипках.
Пришлось идти вкруговую, в надежде отыскать другой доступ в жилище.
Он не ошибся.
Нашел «черный вход», ведущий внутрь из заброшенного теперь сада на обратной стороне особняка.
Эта дверь открылась легко – от простого толчка.
Веранда же внутри при осмотре оказалась еще более нежилой и запущенной, чем можно было представить.
Но когда посетитель решил идти дальше, из очередного дверного проема пахнуло застоявшемся спертым воздухом давно не проветриваемого, но вполне обитаемого помещения.
Тусклый полумрак, не рассеянный до конца даже светом из окон, наполовину зашитых фанерными листами, не позволял сразу оценить обстановку.
И тут тяжелый воздох и кашель из дальнего угла заставили гестаповца схватиться за оружие:
– Кто здесь? – гаркнул он, поводя по сторонам стволом, выхваченного из кабуры, вороненого «Вальтера».
Ответа не последовало, но подойдя поближе, Курт Штернберг сам убедился, что никакой опасности для него нет.
Из-под горы наваленного трепья, старых шуб и ватных одеял на него глянуло желтое восковое лицо, измученного голодом и болезнями старика.
– Господин Оссендовский, не правда ли? – успокоился и от того даже усмехнулся былому страху офицер.
Чтобы разглядеть хозяина лучше, он чиркнул перед его лицом никелированной зажигалкой с семейной монограммой по массивному корпусу.
Высокий узкий, язычок пламени затрепетал под его дыханием, осветив и для, сидевшего в кресле, старика обличие эсэсовца с его продолговатой физиономией, не особо украшенной рыжими, опущенными по углам рта, усами.
Дополняла увиденное Оссендовским высокая офицерская фуражка с серебряной эмблемой мертвой головы над скрещенными костями.
– Барон! Неужели Вы. С того света по мою душу? – слабо воскликнул старый поляк и едва не лишился чувств от волнения.
Почти месяц прошел с того дня, как Фердинанд Оссендовский остался один в, снятом им еще до войны, особняке.
Видно, что-то случилось с приходящей домработницей, и теперь ему – жалкому, парализованному старику только и оставалось, что дожидаться здесь, в похожей на могильный склеп, спальне конца своей бренной жизни.
И это видение в его замутненном сознании разбудило целую волну переживаний:
– Барон, Вас же красные расстреляли? Я точно слышал! – прошамкал он беззубым ртом.
Однако, Оссендовский не всегда был таким старым, больным и беспомощным. Более того, сам барон Унгерн, познакомившись с ним на охоте во время первой мировой войны, пригласил с собой:
– Получил новое назначение у Керенского – ехать в Забайкалье для формирования добровольных частей. Двинули со мною, пан!
– Служить Алексашке? – усмехнулся тогда ясновельможный доктор Оссендовский. – А мак же мои географические исследования?
– Вот их-то как раз и добавится, – расхохотался Роман Федорович. – Сибирь – это такая бескрайняя страна, скажу я Вам, что там скучать не придется.
Всю августовскую ночь, забыв про утиную тягу на озерном плесе, Унгерн тогда с увлечением рассказывал о том, как еще до войны немало прошагал по стране, добираясь до Петербурга.
Причем, практически лишь с одним ружьем, да сворой охотничьих собак.
Тем скитаниям был весомый повод, если судить из того, что поведал барон своему собеседнику:
– Интриганы способствовали тому, что меня уволили из моего Нерчинского полка, потому хотел в дороге развеяться.
Лицо тогда худое лицо озарилось добротой, вислые усы раздвинулись в улыбке:
– И, понимаете, приключение было почище самого Майн Рида.
Убедил тогда отставной есаул легкого на подъем поляка на совместное путешествие.
Тем же последним летним месяцем они отправились в путь, действительно, оказавшийся не таким уж утомительным.
Благо, что и третий попутчик выдался под стать обоим – общительный хоть за карточной игрой, хоть за питейным столом атаман Семенов.