Дни и недели бежали по расписанию. И мы жили по расписанию занятий. Но дырки для личной жизни в нем были. Серега бегал в увольнение. Данька наверстывал то, что не додала ему сельская школа. Я писал мамане и Дине письма. И еще сочинял стихи. Много позже понял, что стихи получались слабые, подражательные, но тогда они казались мне почти шедевром. Дина на мои письма отвечала аккуратно. Главное, что я из них выуживал, она меня ждет.
В августе выпускников ждали заключительные экзамены. Те, кто окончат училище по первому разряду, то есть сдадут экзамены на пятерки, имеют право выбрать округ, где начнут свою офицерскую службу. Остальные – куда направят. Нас троих распределение по округам не беспокоило. Еще на первом курсе мы решили отправиться на Дальний восток. Желающие поехать туда вряд ли, кроме нас, найдутся.
Экзамены принимала московская комиссия. Наверно, учебный главкомат проверял, как выпускники усвоили уплотненную программу.
Мы с Сергеем сдали экзамены по первому разряду. Даня получил по русскому языку тройку. Как будто грамматические ошибки могут помешать отлично стрелять.
Нам уже выдали офицерскую форму, и мы, протянув под курсантский погон портупею и смачно поскрипывая хромачами, заполонили город и взбаламутили карауливших женихов девчат. Однако до золотых погон было еще далеко. Приказ о производстве в офицеры будет подписан лишь через месяц.
Серега сказал:
– Зато этот месяц мы свободны, как сопля в полете.
В виду он имел увольнения в город, которыми нас теперь не ограничивали.
Даньку в город не тянуло. Он оставался в училище. Сидел в библиотеке и штудировал литературу по радиолокационным станциям и приборам управления огнем.
Я же составлял компанию Серёге.
Внизу дремал маловодный Урал. Луна перебросила через него узкий светящийся мостик, и он пришелся как раз в рыбачью лодку, заякоренную на середине реки. Мы сидели на поваленном дереве: Сергей с Ольгой и я. Пили из общего стакана портвейн и ели Ольгины пирожки.
– Эх, Антилопа, ты даже не знаешь, где живут синие зайцы? – Сергей называл ее Антилопой, и ей, похоже, это нравилось.
– Вот наденем погоны, – продолжил он, – и мы с Ленчиком (со мной, значит) поедем туда. Там тайга и сопки. И синие зайцы.
Ей плевать на зайцев, но поехать с Серегой она бы не отказалась. На край света рванула бы. Но он не торопился приглашать ее с собой. Я же мысленно говорил ей: «Дура глазастая! Не разглядела Даньку! Про синих зайцев он, конечно, не может, зато увез бы тебя туда, где они водятся».
У Сереги увольнение было до утра. Я знал, что ночь они проведут в кустах, из Ольгиной сумки призывно выглядывали одеяло и еще одна бутылка портвейна. Кайф с ночёвкой в детсаду для них внезапно кончился. Садик расширили, добавили ясельную группу. Назначили новую заведующую с высшим образованием, а Ольгу оставили ее заместительшей…
Я был третьим лишним. Мне пора было сматываться, что я и сделал.
Роща выглядела не из мира сего. Лунный свет просеивался сквозь тонкие березовые стволы и начавшие облетать вершины. Белые стволы отливали желтизной. Даже траву будто припудрило бронзой. Это была наша последняя училищная осень.
Я шел и вспоминал другой сентябрь. Свой первый отпускной сентябрь, в котором были Дина, ее братишка и я. И еще костер, речка и чуткая тишина.
Да, думал я, шагая по бронзовой роще, два года могут столько наворотить, что мало не покажется. Вон как мы все изменились, и я в том числе. После того, как я смазал Сереге по губам, как-то враз почувствовал себя уверенней. Хотя и потрепал мне тогда нервы Кузнецкий. Ради кулаков мы с Данькой даже записались в секцию бокса, и тренер нашел, что в мухачи я вполне гожусь. В мухачи мне ни к чему. Важнее было, чтобы я мог дать сдачи кому угодно. Дину, например, защитить от хулиганов…
Я шагал меж белых стволов. Хрустели под ногами опавшие листья. Воображение рисовало сумрачную речку Дёму, костер на берегу. Дамир спал в палатке. Мы сидели вдвоём на чурбаке. Кукушка за рекой ворожила нам долгую жизнь. Дина сказала:
– Нет-нет, Леня. Сначала сам посмотри. И сопки, и тайгу. И даже синих зайцев…
Я любил смотреть на освещенные окна. Они хранили людские тайны, и тени на занавесках воспринимались как бесплотные духи тысячи и одной ночи. Одно далекое окно на втором этаже было для меня окном надежды. Из него на огороженный широкий двор пробивался зеленоватый свет. Иногда на подоконнике появлялась цветочная ваза. Значит, она заметила меня и скоро появится из подъезда…
Я лежу на своей солдатской кровати и не сплю. Данька уже видит десятый сон. Наши кровати стоят вплотную, и головы покоятся на подушках в метре друг от друга. Я тоже стараюсь заснуть, но мешает окно моей надежды.
И еще я представляю огромное окно служебного кабинета, в котором лежат наши личные дела. Мы ждем приказа министра обороны о производстве в лейтенанты. Только денег у нас пока еще нет. И золотистых погон с двумя маленькими звездочками тоже нет. Их вручат нам после подписания приказа…
Долгожданный день наступил в первую пятницу октября. Выпускников собрали в клубном зале. В президиуме на сцене наш начальник училища с золотой звездой и укороченной ногой.
И мы, наутюженные, надраенные и готовые к бою. В зале уже нет курсантов. Здесь все офицеры. Идет распределение выпускников по военным округам.
Фамилии перворазрядников зачитывает майор, начальник отдела кадров.
– Андреев!
– Прикарпатский.
– Алиев!
– Северокавказский…
Мы с Серегой тоже можем выбрать округ.
Данька недотянул до первого разряда. Но все равно мы трое решили ехать на Дальний восток, туда уж точно места останутся.
– Ты слышишь, народ Прикарпатский выбирает, – говорит Сергей и поворачивается ко мне всем корпусом.
Я машинально киваю головой.
– Вот она синяя птица, – шепчет Сергей. – Слышишь, Ленька, где живут синие птицы?
– Зайцы, – поправляю я.
– Зайцев я придумал, чтобы не повторяться. Про синюю птицу даже песня есть… Давай махнем в Прикарпатье, а, Лень?
– Ты что? Ведь мы уже решили в Дальневосточный округ! Нас же трое!
Взгляд у него беспокойный, как тогда, в грязном поле при свете фары.
– Пока молодые и не обабились, хоть страну поглядим, Лень! Больше права выбора никогда не будет.
Меня заворожили слова: право выбора. Падает сверху, бьет сбоку, сзади: «Прикарпатский, Московский, Киевский…». Даня, ткни меня, чтобы я очухался! Уже вызывают лейтенантов-перворазрядников на букву «Д». Сейчас выкликнут меня.
– Дегтярев!
– Прикарпатский, – шепчет Серега.
И я, как попка, повторяю:
– Прикарпатский.
Я сижу оглушенный нелепостью, которую совершил сам. В голове цветной калейдоскоп. Речка Дёма, Дамир с удилищем и выброшенная мной на берег рыбина, лишенная речного простора. Я чувствовал себя такой рыбой.
Еще можно крикнуть, что ошибся, и переиграть, как договаривались. Пока еще нас трое. Но рыбы немые. И я немой.
– Молоток, Ленчик! – говорит Сергей. – Синие зайцы от нас не уйдут.
Даня опустил лобастую голову.
…Оглядываюсь сегодня на того лейтенанта и понимаю, что он просто-напросто пацан. Только этого не видно за золотыми погонами. Тот пацан думал, что он мужчина, а был цыпленком. Я не смел даже взглянуть на Даню, чувствовал себя предателем.
– Понимаешь, Даня…, – мямлю я.
– Все правильно, Леня. У тебя же первый разряд.
Ох, эти Данькины глаза! Коричневые и грустные, как у кутёнка!..
Он уехал на Дальний Восток…
Сотни клавиш у памяти. А нажимаешь одни и те же, чтобы вернуться в пункт отправления.
… – Ты помнишь наши марш-броски? – спросил меня Даня шесть лет спустя.
– Помню.
– Хорошее было время.
Он очень изменился за эти годы. То ли вытянулся, то ли современная прическа подправила его облик, но прежняя несимметричность исчезла. Я приехал к нему на Дальний Восток во время отпуска, и мы трое суток прожили в тайге на берегу реки. Один берег у нее был скалистый и весь седой. Словно годы не обошли своей метой даже камень.
– Хорошее было время, – повторил он.
Мы всегда говорим: «Вот раньше…» Всегда торопимся в завтра, упуская, что обычный сегодняшний день станет золотым вчерашним. Вот и тогда сидели у костра и не подозревали, что скоро эти минуты покажутся счастливым сном…
Шарик земной крутится, вертится. Вчерашний день не вернуть, как не вернуть из прошлого самого себя…
Когда наступает вечер, синий, как воды в горном озере, когда звезды становятся похожими на спелые яблоки, в память невольно вползает далекий город и девчонка, шагающая по лужам. Идет она, спеленатая мокрым платьем, одна посреди улицы, и улыбается сама себе. А на автобусной остановке стою я. И глаз не могу отвести от выросшего из дождя чуда. День скатывается в сумерки. День опять что-то уносит.
Минуты уходят, как уходит все, кроме памяти. Я вижу длинный, как коридор, школьный зал, серьезную старшеклассницу в очках по имени Дина и слышу умоляющий голос Вадима Козина: «Не уходи!»…
Это она пришла в мою жизнь из школьного зала. Пришла за много лет до того, как из весеннего дождя выросла девчонка, спеленатая мокрым платьем…
Годы 1955—1956.
Украина
Лейтенанты
Штаб Прикарпатского военного округа находился во Львове, куда мы с Сергеем и прибыли. Город нам показался необычным, особенно островерхие крыши зданий. Люди на улицах одеты модно. А девицы – одна краше другой.
– Если во Львове служить оставят, – сказал Серега, – выберу кралю с хатой.
Однако свободных должностей в городах Прикарпатья для лейтенантов с Урала не нашлось. В управлении кадров нам выдали предписание убыть до станции Лугины Житомирской области.
Однако полк дислоцировался не в Лугинах, а в нескольких километрах от станции, недалеко от деревни Лугинки. Прямо за околицей начиналось поле, затем бугор и опять поле. И уж потом глазу открывалось двухэтажное здание – штаб полка. Поодаль от него параллельными рядами стояли приземистые казармы в стиле барака. Серегины и мои подчиненные располагались в разных казармах.
Меня распределили в батарею управления и назначили начальником станции кругового обзора. Я называл ее ласково «Мостушкой». Было у нее похожее условное наименование: «МОСТ-2». Предназначалась она для ведения воздушной разведки и целеуказания.
В кабине станции были установлены индикатор кругового обзора и индикатор для определения угла места цели. Они давали возможность отследить самолет противника на расстоянии 140 километров. Мелочь, конечно, по сравнению с нынешними локаторами. Но ведь и скорости были иными. Мостушки давно устарели, их заменили локационные станции новой и новейшей конструкции. Чужой летательный объект они могли зафиксировать на экранах не за сотни, а за тысячи километров. Но тогда наша Мостушка считалась вполне на уровне.
Расчет станции был подразделением взвода разведки. Раньше взводом командовал старший лейтенант из фронтовиков. Месяц назад он уволился в запас, а нового не прислали. Временно исполнять его обязанности приказали мне, потому что по штатному расписанию командовать взводом должен офицер. Впрочем, реальной нужды в этом не было. С взводом успешно справлялся сверхсрочник из фронтовиков старший сержант Заречный.
Мне хватало забот и со станцией кругового обзора.
«Мостушка» представляла собой зеленую коробку на колесах с выброшенной вверх ромбовидной антенной. Если на позицию шел самолет противника, на экранах появлялась отметка от цели. Оператор считывал ее дальность и азимут и передавал на станции орудийной наводки. Конечно, цель надо было сначала поймать. А уж это целиком зависело от расчета, то есть от нас.
Так я и сказал при знакомстве подчиненными, выстроившимися возле станции. Речь свою я приготовил заранее, и получилось как будто неплохо. Потому, высказавшись, стал всматриваться в лица. Хотел определить, какое впечатление произвело мое ораторство.
Ничего не определил. Лица как лица, глаза как глаза.
На правом фланге сержант Марченко, сутуловатый и длинноногий. На левом – щупленький, белобрысый, с морщинками на лбу солдатик. Что-то в нем мне не понравилось. Вроде бы и ремень затянут, как положено, подворотничок чистый, пилотка на месте…
Снова вернулся взглядом к Марченко. Спросил:
– Вопросы есть?
– Так точно, – сразу же откликнулся белобрысый левофланговый.
– Представьтесь, как положено по уставу, – потребовал я.
– Рядовой Гапоненко, оператор станции кругового обзора.
– Слушаю вас.
– Разрешите узнать, вы женаты?
Я мог ожидать любого вопроса, только не этого. Вместо того, чтобы внушительно ответить: «К службе это не относится», я буркнул:
– Никак нет.
И сразу же понял, чем этот Гапоненко мне не понравился: нахалинкой. Она сквозила во всем его облике: как стоял, как смотрел, как держал руки…
После знакомства мы прошли в кабину станции. Я включил питание, щелкнул тумблером, сделал все, что полагалось по инструкции. Но на экране вместо знакомой развертки закаруселила вьюга.
– Так-с, – сказал я, – посмотрим, в чем тут загвоздка.
Открыл один блок, второй, третий. Пробормотал: «Н-да, дело нешуточное». Достал схемы, разложил на полу станции и вслух стал рассуждать, куда и откуда поступает сигнал от имитатора цели. Гапоненко сочувственно поддакивал. А незадолго до обеда произнес с ощутимой ехидцей:
– Разрешите, я посмотрю?
– Попытайтесь, – великодушно разрешил я.
Он выдвинул один из блоков, ткнул отверткой туда-сюда.
– Можно включать, товарищ лейтенант.
Скорее механически я защелкал тумблерами, нисколько не веря, что неисправность устранена. Однако по круглому индикатору побежал тонкий лучик, высвечивая воздушную обстановку.
Станция работала нормально.
Хорошо, что в кабине было темно, и никто не видел мою растерянность.
Не сразу я узнал, что он заранее подстроил неисправность, чтобы проверить салагу-лейтенанта. В училище нас с этим типом станций лишь ознакомили. Даня Бикбаев сам вызубрил всю теорию по «Мостушкам». Я же предпочел увольнения в город. Теперь пришлось доучиваться.
Целыми сутками я торчал в кабине, уткнувшись в схемы и переплетения проводов. Обратиться бы за помощью к тому же Гапоненко – он не просто знал станцию, а был с ней чуть ли не в любовных отношениях. Но я сухо попросил его не вмешиваться, когда он однажды сам попытался что-то мне подсказать. Впрочем, произошло это не только из-за моего самолюбия.
Наши отношения к тому времени успели настолько осложниться, что я просто не мог принять его снисходительную помощь.
Через неделю после нашего первого общения он подошел ко мне, доложился по форме и объявил, что собирается жениться. Как поступать в таких случаях, я понятия не имел. Потому торжественно произнес:
– Желаю вам счастья!
– Мне бы сначала увольнительную, – скромно улыбнулся Гапоненко.
– Да-да, – сказал я и сунул руку в карман.
Командир батареи дал мне два бланка увольнительных записок, которые я мог использовать в особых случаях. Вот и появился особый случай.
– В общем-то, я еще не в загс, – сказал Гапоненко. – Пока родителям ее представиться. Они специально для этого приехали.
– До отбоя хватит? – спросил я.
– Так точно…
Когда прошла вечерняя поверка, и до отбоя оставалось пятнадцать минут, старшина-сверхсрочник из фронтовиков спросил меня:
– У вас Гапоненко не жениться отпрашивался?
– Жениться. А что?
– Готовьтесь к ОВ, товарищ лейтенант, – сочувственно произнес он, имея в виду «очередной втык».
– За что ОВ? – спросил я
– Прошлый раз он тоже наврал про женитьбу и про тетку невесты из Чернигова.
У старшины было четыре класса образования, четыре фронтовых ордена и четверо детей. Он любил непонятные умные слова и частенько вставлял их в разговор невпопад. Звали его Павел Павлович. Офицеры и комбат обращались к нему по отчеству – Палыч. Солдаты между собой тоже называли его Палычем. И частенько цитировали его крылатые выражения: «Грязный подворотничок – это источник заразы и венерических болезней», «Эти тумбочки и кровати, и еще перловую кашу вам придется любить три года».