Но Игнат был далеко и не слышал. Параскева вернулась в свою избу. Она плакала до самого вечера, неподвижно лёжа на лежанке. С наступлением темноты Параскева задремала. Снился ей Игнат молодой, будто скачет он на белой лошади, а у лошади такой хвост густой да длинный волочится по пыльной земле. А следом за ним бежит Параскева и просится на лошади прокатиться, а Игнат смотрит на неё и говорит: «Не могу покатать тебя на лошади. Ты – живая».
И смотрит так тепло с любовью на Параскеву.
Проснулась Параскева ранним утром и скорей к морю. Тревожно на душе, неспокойно. А море тихое, тихое. Ветра нет. Солнце светит ярко. Но не было тревоги в сердце старухи. Наоборот, какой-то необъяснимый покой наступил в душе.
«Должен был уже вернуться. Но сказал же, что далеко в море третья скала. Может, он там заночевать остался вместе с сынами», – бормотала Параскева, ходя по кромке берега.
Лучик надежды засиял в сердце матери. Появились у Параскевы уверенность и предчувствие, что всё будет хорошо. Вернётся домой к вечеру Игнат со спасёнными сынами. Она закрыла глаза и представляла себе, как каждого из них обнимет и поцелует, прижав к себе. И никакого другого счастья на земле ей не нужно, только увидеть своих детей живыми. От порыва внутреннего восторга, что всё плохое закончилось, Параскева даже захлопала в ладоши. Быстро оглянувшись вокруг, чтобы никто не видел, она похлопала ещё.
«Ой, что ж ты, старая, стоишь!? Надо же ужин готовить. Ведь голодными мои рыбаки прибудут», – сказала сама себе старуха и быстрыми шагами направилась в своей избе.
Целый день Параскева мела полы в доме, варила большой чан щей, чтобы к вечеру всё было готово. На закате она пошла на берег встречать лодку мужа. Море было до того спокойным, что казалось неподвижным. Последние лучи заходящего солнца серебрили гладь воды. Лодка всё не появлялась. Параскева села на тёплый песок. Всё тревожней становилось на душе. Параскева ждала до самой темноты. Ветер стал усиливаться. Вдалеке загремел гром. Чёрные тучи начали затягивать небо. Ни с чем вернулась Параскева в пустую избу.
«Может их гроза в пути задержала. Вон, ливень какой собирается. Может, где шторм пережидают», – гадала Параскева, сидя в темной комнате.
Три дня подряд ходила Параскева на берег моря встречать лодку Игната. Уже не было ни слёз, ни радости, ни надежд, ни ожидания. Было какое-то непонятное онемение чувств и эмоций. Прошлое ей казалось каким-то бессмысленным сном. И муж нелюбимый, которого терпела. И дети, которые разлетелись, как белые зонтики одуванчика.
«Ничего не осталось. Ничего. Всё прошло. Я потерплю ещё, сколько уж вытерпела на своём веку. Терпеть я умею. Потерплю ещё», – шептала Параскева.
Переменилась она. Скрючилась, сгорбилась и такая тихая стала, что слова из неё не вытянешь. Катерина со Степкой уехала в город. И более от них Параскева весточки не получала. Авдотья ходила дважды замуж, но всё как-то неудачно. Третий муж по пьяни заколол её топором во время ссоры. Сын Авдотьи помер от тифа в десять лет.
Наталья забрала Параскеву жить в свой дом, который стоял далеко от моря, где прибоя не было слышно. Замуж Наталья больше не вышла. Жалко ей было эту истерзанную тяжелой жизнью старуху, для которой море было напоминанием о смерти мужа и сынов. Из старой избы Параскевы предприимчивая Наталья сделала дом отдыха на берегу моря. Дом стоял на удачном месте с красивым видом, поэтому постояльцы не заставили себя долго ждать. Иван подрос и стал успешно обучаться мастерству художника.
Перед Рождеством, зимним вечером Наталья распечатала письмо, полученное от сына. Он прислал красивую открыточку и записку, что приедет навестить мать и бабушку.
«Ванюша едет!» – радостно поделилась она с Параскевой.
Параскева не помнила, кто такой Ванюша. У неё медленно прогрессировало старческое слабоумие. Параскева постепенно теряла свою память и воспоминания. Она совершенно забыла про Игната, про своих детей. Параскева жила в своём собственном мире, не вникая в происходящее вокруг. Иногда, у неё бывали вспышки в памяти, и она начинала звать Наталью на берег встречать лодку Игната. Наталья тут же безропотно брала её под руку и вела к морю. Но через пять минут Параскева спрашивала куда и зачем они идут, и Наталья вела выжившую из ума свекровь обратно домой.
Иван приехал поздно вечером. Войдя в дом, он расцеловал свою матушку и поспешил к бабушке, которая его не узнавала. Сперва она смотрела отсутствующим взглядом куда-то в одну точку, а потом на Ивана, который едва сдерживая слезы жалости, держал её за обе руки.
«Бабушка, бабушка с Рождеством», – шептал Иван, сжимая её руки.
«Она совсем тебя не узнаёт. Оставь её, не тревожь», – похлопала мать сына по плечу.
«Не может быть, чтобы она всё забыла! Как так человек может потерять всю свою жизнь вместе с памятью? Что же это? Выходит память и есть та нитка, что связывает все страницы нашей жизни, – задавался вопросом Иван, глядя в пустые глаза Параскевы. – Бабушка, я привёз тебе подарок к Рождеству».
Иван положил на колени старухи картину, которую написал специально для своей матери. Но, увидев в каком состоянии находится Параскева, решил отдать картину ей. На небольшом холсте был изображен старик у моря. В жёлтой шляпе, он с улыбкой смотрел с картины на зрителя. За его спиной плыли два парусника навстречу друг другу. Взгляд Параскевы застыл на картине. Она вглядывалась в картину, словно что-то пытаясь вспомнить. Закрывала на миг глаза и снова изучала изображение. В туманном взгляде начала появляться ясность, и показались слёзы. Она прижала картину к груди.
«Игнат», – едва слышно сорвалось с губ Параскевы.
Следующим утром, едва яркий солнечный свет заиграл искрами на морозных узорах оконных стёкол, послышался голос Параскевы: «Наталья! Наталья!»
Наталья вбежала в комнату и обомлела. Случилось рождественское чудо. Иначе не скажешь. Свекровь сидела и чесала гребнем свои жидкие волосёнки.
«Какой день сегодня, Наталья?»
«Рождество Христово сегодня», – растерянно ответила сноха, не зная, что и думать.
«Какой сон чудной я ночью видала, Наталья. Будто Игнат на лошади за мной ночью приехал, а лошадь нетерпеливая такая, ржёт, головой машет, всё бьёт копытом и топчется на месте. Никак помирать мне скоро», – задумчиво делилась Параскева.
Наталья не знала, что сказать в ответ, боясь, что от одного её неверного слова, это состояние ясности ума Параскевы может исчезнуть.
«А к нам Ваня приехал вчера», – сказала она.
«Ваня? Большой он стал, наверное. Где же он?», – встрепенулась Параскева.
«Я сейчас. Позову его. Ваня! Ваня!», – бросилась Наталья в комнату, где ночевал сын. Но сына там не было. Ранним утром он ушёл к морю, чтобы сделать несколько зарисовок зимнего моря.
«Жалость какая», – посетовала Параскева, узнав, что внука нет дома.
«Вы отдыхайте, отдыхайте пока. Иван скоро вернётся. Я пока кутью приготовлю», – хлопотала Наталья, поправляя подушку Параскевы.
Наталья хлопотала у печи, когда Иван вошёл в дом.
«Ну куда ж тебя понесло с утра пораньше? Бабушка-то пришла в ясный ум и тебя хотела видеть. Только бы не забылась опять».
Иван поспешил к бабушке. Когда он вошёл в комнату, она мирно лежала на кровати, а на её коленях лежала его картина «Старик у моря». Параскева была мертва.
Фома Ильич и маг
Фома Ильич проснулся с первыми петухами. Какая душная ночь. Первым делом он уселся на кровати и принялся тереть свои пятки друг о друга. Какой-то заезжий шарлатан посоветовал ему проделывать такую процедуру каждый день, уверяя, что это продлит молодость и здоровье, а стареющему Фоме очень уж хотелось омолодиться.
«Опять пятки чешешь, лучше бы помолился.» – пробубнила его сонная супруга.
«Да не чешу, а делаю пяточные растирания.» – возразил Фома. «Сколько не три свои немытые пятки, а помрешь как все. Может даже раньше меня.»
Фома Ильич ничего не ответил своей благоверной, но про себя наверное сказал ей всё, что о ней думает. Он был из той породы мужиков, считающих, что с бабой ввязываться в диспуты одна морока и расстройство кишечника на две недели. Баба, она и есть баба. Что с неё взять?
Фома Ильич вышел в сад и продолжил заниматься своими пятками, когда внезапно в курятнике курицы подняли такой переполох, что пришлось бежать туда, сверкая этими самыми пятками. Оказалось поросята влезли в куричье имение и стали там безобразничать, что вовсе не понравилось наседкам. В то время, как петух мирно сидел на своём насесте и, наверно, размышлял о чём – то великом.
«Груша! Груша! Да что ж это такое? Поросята-то без надзору. Лезут куда вздумается, а я то думаю отчего куры плохо несутся.»
Молодая девка, появившаяся внезапно, подхватила поросят в свой подол и так же внезапно исчезла. Снова мир и покой в имении старого Фомы.
«Ах, хорошо жить на белом свете.» – протяжно произнес он. Обедать было решено в саду. Под большой черемухой, распустившей свой белые цветы, стоял большой стол с плетёными креслами. Было воскресение, а это значит, что отобедать пожалует дьячок местной церкви, дальний родственник супруги Фомы Ильича. Любил Фома эти обеды плавно переходившие в ужин с задушевными беседами обо всем известном и неизвестном в мире. Дьячок Демьян был человек очень спокойный и степенный. Варвара Соломоновна, являвшаяся супругой Фомы, с наслаждением слушала его разговоры о религии, душе и загробном мире. Фома, будучи человеком материальным, не очень в это верил, считая всё это забавами бездельников, в чем его поддерживал сын Глеб, веривший в технический прогресс. Помолившись, присутствующие начали вкушать то, что Бог послал. «Жутко ноги болят. Не могла спать всю ночь. К утру едва задремала, а уже и петухи запели. Демьянушка, каким святым молиться чтобы ноги не болели? Ох, страдания мои тяжкие», – причитала Варвара Соломоновна.
«Маменька, вы уже в том возрасте, когда никакие святые не помогут», – возразил Глеб.
«Я бы, голубушка, посоветовал тебе заняться своими пятками, мне очень помогает. Только этим и спасаюсь. Голова ли болит, простуда ли», – заговорил Фома.
«Эх, ничего вы не понимаете тёмные люди. Скоро изобретут такое, что новые ноги можно будет пришивать вместо больных!» – воскликнул Глеб.
«Да Бог с тобой! Никогда такого не будет», – возразил Демьян. «Отчего это не будет? Скоро такие вещи появятся, что наше слабое воображение и представить себе не может, даже в пьяном бреду», – настаивал Глеб.
«А я такое слышал, что скоро люди как птицы летать будут в небе. И такие машины изобретут, чтобы в полях пахать и сеять. Не то что на конях, вон у Емельяна лошадь прямо посреди пашни сдохла, а машины без устали будут пахать и пахать», – поддержал Фома разговор.
«Ну всё вы о тленном, а о душе когда задумаетесь? Время-то лукавая вещь. Заснул и не проснулся. И как тебе твои машины и пришитые ноги помогут на том свете? Нет, братцы, никак не помогут», – возразил Демьян.
«А я, положим, не верю что существует какой-то тот свет. Где он? Попы его сами и придумали чтоб людям головы морочить, и в страхе держать. Существует только то, что вижу своими глазами и то, что могу купить да продать», – произнёс Глеб.
«Ты, Глеб, как дитя, вышедшее из утробы матери, да после отрицающее что эта самая утроба существует. Спасай, Бог, что творится в умах ныне живущих. Куда взгляд ни кинь, кругом одно сплошное неверие, а внутри такая пустота, что ничем её не наполнить. Ничем кроме Бога», – ответил Демьян.
«Ох, как в ногах ноет. Мочи нет. Покаяться мне надо, может отпустит», – пожаловалась Варвара Соломоновна.
«Маменька, это к дождю в ногах ноет. Дождик пройдёт и перестанет ныть, и каяться не придётся. И как попам только охота слушал кто в чём кается. Будто сами они ангелы безгрешные грехи других отпускать? Вон поп-то наш на исповеди девок трогает где не положено, а они дуры хвалятся, что особую благодать получили. А в церквях? Почто Бога святыми заменили? Муж пьёт беспробудно поставь свечку этому угоднику, плохой удой поставь тому. Уже и непонятно кому люди молятся, кого почитают. Разве в Библии сказано, что Дева Мария сама себе молилась? Я ещё с церковно – приходской школы засомневался в поповских сказочках», – продолжал Глеб.
Демьян ничего не возразил. Порой подобные сомнения закрадывались и в его душу, но что ему делать, будучи простеньким дьячком, не умеющим ни писать, ни читать, повторяя то, что сам слышал от попов. Выросший в приюте при монастыре, он и не знал что можно думать по-другому.
«К тому же, если вам будет интересно, то на следующей неделе к нам прибудет собственной персоной доктор магии Ваншницельпук и я, как человек новых идей великого будущего, пригласил его проконсультировать мамашины болезни и просветить всех желающих на предмет магии. На сём позвольте откланяться», – заключил Глеб, вставая из-за стола.
«Илья Фомич, – обратился к нему Демьян после недолгого молчания, – я опасаюсь подобного рода идеи погубят вашего сына в недалеком будущем ещё до того, как научаться пришивать здоровые ноги вместо больных. Мне как человеку церковной принадлежности не пристало посещать бесовские собрания, но в строжайшей секретности я прибуду лицезреть этого великого доктора шарлатана магии. Однако, настойчиво бы вас просил не допустить такого богохульства в вашем доме».
«Я бы и не допустил, если бы не был человеком свободных взглядов. Если уж он шарлатаном окажется так и нет в том никакой беды, а коли человек серьезно относящийся к своему делу, с большими способностями?»
«Ну да Бог с вами. Коли вы уж так решили…» – развёл руками Демьян.
«Ой, ну это мне не подходит совершенно. Это меня полнит, это делает цвет моего лица нездоровым», – сетовала Варвара Соломоновна, роясь в своих изъеденных молью чепцах.
«Варварушка, да ведь не министр же к нам едет», – успокаивал её супруг.
«Маменька, сейчас чепцы никто не носит. Так что бросьте это старое тряпьё и купите себе шляпу», – объявил Глеб.
«Видел я в городе этих важных дам с клумбами на головах. По мне так эти шляпы как гнезда, осталось только птицам в них поселиться», – поделился своим наблюдением Фома Ильич.
«Зачем мне гнездо на голове? Мне бы просто голову покрыть. Апостол Павел заповедовал носить головной убор», – задумчиво вымолвила Варвара Соломоновна.
«Ну вот начитались своих книжек и бредёте как овцы, а куда и зачем сами не знаете. Скоро вообще никто ничего на голове носить не будет. Упразднят и ваши чепцы, и шляпы! И платья эти ваши длинные обрежут тоже! Будет такая свобода, что хочешь голым по улицам ходи! И никто ничего тебе не скажет», – захохотал Глеб. «Ну это ты лишнее уже говоришь. Зачем голым по улицам ходить? Да и кто пойдёт срамится? Скажешь тоже. Голым по улице.» – усмехнулся Фома Ильич.
«Будут, будут срамиться! Такое будет, что нам и не представить! Ведь человек – существо очень безнравственное по своей сути. Я бы сказал, не далеко ушедшее в своём моральном поведении от свиньи. Если учесть общую тенденцию от общественного к индивидуальному, то в скором времени каждый холоп объявит себя барином и начнёт творит всё, что забредёт в его пустую голову», – возразил Глеб. «От твоих разговоров у меня бессонница всякий раз. Что ж уж совсем и Бога бояться перестанут?» – вопросила Варвара Соломоновна, выпустив из рук свои чепцы.
«Ну какой Бог, маменька? В него уже сейчас большинство людей не веруют, а в будущем и вовсе религия станет просто доходным делом где пастырь будет выгодно стричь своих пасомых овец, а те будут радостно блеять в своём неведении. А те которые не признают таких пастырей найдут себе богов в чем- нибудь другом».