Неприятие изменений. Это, возможно, одна из наиболее примечательных черт рассматриваемого социокультурного стереотипа. Ведь успешность всякой реформы зависит не только от решительности реформаторов и обоснованности самого нововведения, но и от готовности к его восприятию со стороны участников, т.е. всех, кого она касается. Эта черта затрагивает самый широкий спектр сторон жизни, как общественной, так и личной, и коренится во глубине веков (новые правители неизменно обещают возврат к традициям предков).
В теории нидерландского социолога Г. Хофстеда эта боязнь новизны определятся как степень ощущения угрозы, которую чувствуют представители данной культуры в ситуации неопределенности или неизвестности [Hofstede, p. 161]. Потенциальное воздействие на поведение, в том числе и на экономические решения, определяется в данном случае такими факторами, как стремление избежать риска, потребность в более жестких правилах и структурах, предпочтение формализованных контрактов, негативное отношение к конкуренции и т.п. Одним словом, подразумевается правило: «Что ново, то опасно».
Отсутствие естественного стремления к новизне, предпринимательству можно рассматривать как наследие режимов, нетерпимых ко всякой свободе и инициативе, и оно служит мощным препятствием для превращения выдающихся и прорывных изобретений и открытий в инновации, меняющие облик производства и несущих выгоды не только их творцам, но и обществу в целом. Одним из следствий этого поведенческого стереотипа, дошедшего до наших дней, является низкий уровень трудовой и профессиональной мобильности, отрицательно сказывающийся на занятости и уровне жизни.
Синдром кавалерийской атаки. Например, опричнина Ивана Грозного была по своим методам явной кавалерийской атакой с целью устранения массы неугодных людей, мешавших единовластию, и, конечно, завладения их собственностью. Возможно, это стало заразительным примером: придя к власти, можно делать все, что способствует достижению поставленной цели, а это, кстати, вполне ленинский принцип.
Два примера поражают сходством манеры исполнения при противоположности направления: тотальное огосударствление после переворота 1917 г. («кавалерийская атака на капитал») и тотальная приватизация после 1991 г. Захват политической власти в России большевиками в октябре 1917 г. сопровождался установлением экономической власти, которая распространялась на землю, банки, крупные промышленные предприятия, железные дороги, помещичьи имения и т.д. Рабочие занимали предприятия, прогоняли их хозяев, но при этом управление производством переходило не в руки рабочих и крестьян, как утверждалось в лозунгах и политических требованиях, а в руки большевиков.
Захват политической власти «шоковыми терапевтами» в 1991 г. сопровождался тотальным акционированием, обернувшимся в конечном счете захватом экономической власти окологосударственной олигархией. Акционирование в пользу трудовых коллективов быстро провалилось, в том числе из-за полной их неспособности к эффективному выполнению функции собственника, коллективы опять остались ни с чем. Видимо, метод «кавалерийской атаки на капитал», провозглашенный и осуществленный большевиками, пустил глубокие корни в менталитете реформаторов. Такая приватизация, какими бы благими намерениями она ни обосновывалась, есть обман, она по своему существу аналогична тотальному огосударствлению по-большевист-ски, только с обратным знаком.
Вообще-то рыночная экономика не декретируется, она должна «прорасти» на новом поле, накопить потенциал, постепенно набрать силу, не вызывая диспропорций в сложившихся экономических структурах, связях и стимулах. Капитал создается, а не раздается, создается трудом, изобретательностью и риском предпринимателя, а не решением высокопоставленного бюрократа, тем более с нарочитыми нарушениями закона и нравственных норм.
Кадровая политика и неэффективность бюрократии. Испокон веков на Руси назначения на государственные посты базировались на принципе близости к власти, что сохранилось и после уничтожения местничества. Проблески системы назначений, основанной на merit rating, возникли при Петре I, что внешне выразилось, например, в учреждении ордена Андрея Первозванного. Тем не менее личная преданность так или иначе всегда служила и служит главным критерием. Собственно говоря, иначе и быть не может, и в этом нет ничего сверхъестественно порочного, если не переходить определенные границы. Каждому руководителю нужна преданная команда, на которую он может опереться. Такая практика назначений свойственна всем формам власти, но при демократических системах она смягчается сменяемостью самой власти. Что касается авторитарных систем, то здесь иные принципы просто невозможны. Вопрос только в том, кому нужно это засилие неэффективной бюрократии. Ответ хорошо известен: всякий правящий режим нуждается в социальной базе, служащей для него политической опорой и источником подпитки.
Принцип личной преданности может оказаться обоюдоострым инструментом, поскольку, во-первых, критерии компетентности при этом отодвигаются на второй план и, во-вторых, преданность может перейти в несогласие, в противостояние и вражду. У маниакально подозрительных лидеров, всеми силами стремящихся удержаться у власти, сознание такой возможности ведет к террору, совершенно необоснованному, не говоря о законности (Иван Грозный, Сталин), что не только не укрепляет, но разрушает систему.
Поэтому так важны моральные основы, нравственное воспитание, укрепляющие человека в преданности благородной идее, справедливым принципам и целям, в служении обществу.
Некоторые восточные общества пошли по линии моральной проповеди, обращенной и к правителям, и к подданным, европейские – по линии укрепления и соблюдения законности. Сегодня, как никогда ранее, необходима конвергенция этих двух императивов. Там где они отсутствуют, перспективы очень мрачные.
Централизация власти и внесистемность построения структур управления. В Древней Руси ее правители представляли одну семью, с тем или иным успехом державшую все – великий и удельные – княжеские столы. Такой тип властных государственных отношений, близкий восточно-деспотическому («ордынскому») типу, установился на Руси еще в доордынский период и характеризовался скорее враждой, чем единением. Фактически это означало отсутствие вассалитета по типу Западной Европы. Вместе с тем стремление к централизации власти, завершающееся неограниченным самодержавием, проходит красной линией через всю историю России. Централизация может быть эффективным методом управления, но только в чрезвычайных ситуациях, как метод антикризисного управления. В противном случае она ведет к отрицанию важнейшего принципа саморегулирования в рамках больших систем.
Обычно аргумент о саморегулировании опровергается доводом о неуправляемости огромной страны, невозможности согласовать деятельность ее частей, опасности доминирования частных интересов и бесконтрольности, открывающей простор для беззакония и коррупции. Дело представляют таким образом, что нельзя управлять большой системой (гигантской страной, ее хозяйственным комплексом) без жесткой централизации, что в противном случае она якобы распадется. Однако системный подход подтверждает, что именно попытки управлять всем и вся из центра приводят к неуправляемости. Проблема в том, как совместить максимально широкое самоуправление на местах, т.е. приближение локализации принятия управленческих решений как можно ближе к месту возникновения потребности в них, с централизованным контролем, т.е. постоянной сверкой результатов функционирования подсистем с общесистемным целеполаганием и коррекцией отклонений.
Все системы независимо от своего класса (будь то физические, биологические или социальные) обладают общими элементами – входом (для экономики это затрачиваемые ресурсы), выходом (результат функционирования), процессором (механизм превращения затрат в результаты) и обратной связью. Наличие саморегулирования на основе обратных связей на всех уровнях – один из краеугольных принципов системной теории. В сложных системах саморегулирование необходимо и реально существует на всех уровнях (во всех подсистемах) – в социальных системах вплоть до индивида (в биологических – вплоть до уровня клетки), и придает всякой системе устойчивость и жизнеспособность.
Все дело в разделении функций, обоснованном и стабильном. Саморегулирование в виде местного самоуправления вовсе не означает неограниченной самостоятельности или неконтролируемой автономии. Оно означает наличие механизмов, заставляющих подсистемы действовать в нужном для системы в целом направлении. Чем сложнее система, чем из большего числа иерархических подсистем она состоит, тем насущнее для нее наличие свойства саморегулирования. Без него не может существовать никакая система. Многочисленные необходимые при этом формальные органы координации не способны достичь эффективности. Единственным действительным координирующим началом является общность цели. Когда у каждого звена и элемента системы она своя, личная, никакие административные надстройки не помогут.
Демократия, между прочим, есть набор механизмов, обеспечивающих такое саморегулирование в социальной (общественной) системе. Ее элементы (в первом приближении) таковы.
– Электоральная система (именно система, а не результат). Она обеспечивает важные сигналы для власти – а все ли благополучно в царстве-государстве (даже если она, т.е. власть, не меняется, может меняться ее политика). Если выборы сфальсифицированы, то этот элемент фактически отсутствует.
– Народное представительство. Смысл его в учете всех общественных интересов, всех групп и слоев населения, в том числе интересов меньшинства (а не только большинства, т.е. фактически властной элиты, маскирующейся под большинство). Обычно реализуется с помощью механизма многопартийности. Смысл – в создании механизмов сдержек и противовесов, проще говоря, в защите бедных от богатых и богатых от бедных. Понятно, почему так ненавидят демократию носители марксистской идеи классовой борьбы.
– Разделение властей. Служит предохранителем от произвола и от узурпатора. Различные ветви имеют различные функции и контролируют друг друга.
– Независимая судебная система, обеспечивающая безусловное равенство перед законом. Это элемент разделения властей очень важный, ибо обеспечивает стабильность и общественное спокойствие (если очень хочется, то можно добавить и справедливость).
– Политические свободы и права человека. Здесь демократия сливается с либерализмом (в его политическом смысле), выступает как его воплощение, как демократический либерализм.
– Свободная пресса. Это своего рода вторая и постоянно действующая и очень важная сигнальная система.
Таким образом, видно, как далеко ушло понятие демократии от простого перевода с греческого языка.
Отношение к труду. Саморегулирование в экономической системе – это многообразное явление. Затронем лишь один аспект – мотивацию к труду (отнюдь немаловажный).
В России в системе социокультурных ценностей труд сознательно или, что еще хуже, подсознательно веками воспринимался и продолжает восприниматься как наказание. Снова вспомним о церкви, и в этом нет ничего удивительного, ибо церковь как институт культуры оказывала и продолжает оказывать на нее огромное влияние. Провинившихся верующих и монахов в монастырях наказывали разными работами, причем, как правило, бессмысленными (епитимья). Праздник ассоциировался с бездельем, о чем говорит и семантика слова (праздность – это отсутствие труда, безделье). Как уточнял Антоний Сурожский, праздновать – значит «оставаться без дела». Таких «праздников» церковь насаждала огромное множество. Так и сложилось соответствующее отношение к трудолюбию и добросовестному труду. Между тем было бы правильно в воспитательном смысле наказывать человека отлучением от труда: смотри, все пошли работать, а ты будешь сидеть без дела, пока не поймешь ценность труда.
Прослеживается и связь между такими, казалось бы, далекими друг от друга сферами, как модель взаимоотношения общества и власти, с одной стороны, и отношением граждан, членов этого общества к общественным обязанностям, в том числе и в первую очередь к труду – с другой. Диалектика отношений свободы и ответственности – важнейшая, фундаментальная тема, здесь отметим лишь, что мотивация к труду является одним из элементов механизма саморегулирования на первичном уровне, т.е. на уровне клеточки хозяйственной системы – человека. Именно этот механизм в нормальных условиях заставляет человека трудиться. Известная сентенция А. Смита здесь вполне уместна – действительно, мы обязаны своим обедом не благожелательности мясника, булочника и зеленщика, а тому, что они тоже хотят есть. Это, конечно, общая формула, в реальности мотивы разнообразны (когда-то их делили на экономические и неэкономические), но они должны быть. А если их нет, то что тогда? Тогда, хотим мы или нет, но возникает необходимость принуждения к труду: сначала общественное порицание, затем суд, потом принудительное нормирование за паек, дальше – прямое принуждение, надсмотрщик с палкой, трудовые лагеря, крепостное право. При этом не надо забывать, что именно свободный труд, т.е. труд мотивированный внутренними стимулами, наиболее производителен. Социализм и его плановое хозяйство на первых порах дали прилив энтузиазма, по крайней мере в некоторых локализациях и периодах, когда люди верили в обещания светлого будущего, когда же они поняли, что их обманули, началось новое крепостное право.
Труд незаинтересованный, без внутренней мотивации и тем более принудительный оказывается существенным тормозом роста производительности и эффективности. Низкий уровень производительности и качества труда может быть связан с отсутствием свободы как главного мотиватора реализации творческих способностей человека, с пережитками не преодоленного крепостного сознания, и не только в части его отношения к власти, начальству, хозяину. Ведь крепостной труд – это, по выражению В.О. Ключевского, «ежеминутный саботаж – работа, низверженная до допускаемого законом минимума» [Ключевский, с. 441].
Недостаточно зрелое осмысление свободы и демократии. Это наследие, к сожалению, ощущается и сегодня. Проблема состоит в том, что прошлое еще не является прошедшим. Как точно сказано у классика «…свобода осмысляется только с определенного уровня сознания» [Солженицын. Красное колесо, Узел 2: Октябрь шестнадцатого, глава 30].
Большевики в соответствии со своей революционной доктриной попытались заменить вековую общечеловеческую мораль коммунистической моралью, основанной на идеологии классовой борьбы, насилия, социального равенства, интернационализма и т.д., в которой было не только плохое, но и хорошее. Однако затея в конечном счете провалилась, «моральный кодекс строителей коммунизма» бесславно ушел в небытие, оставив нравственный вакуум. А общественная природа не терпит вакуума, она требует нравственных законов, иначе – полный беспредел.