Политическая наука № 4 / 2014. Массовый фактор в современной политике
Представляем номер
Выбор темы представляемого вашему вниманию номера «Политической науки» обусловлен остро проявившимся в последние годы несоответствием между ходом событий в общественно-политической жизни и теоретико-методологическим аппаратом, предлагаемым политической наукой для изучения текущих политических процессов. Начало 2010‐х годов ознаменовалось резким и для многих неожиданным подъемом массовой политической активности в самых разных регионах мира, причем в некоторых случаях массовые акции сопровождались обострением социальных и политических противоречий вплоть до вооруженных конфликтов и свержения действующих властей. Вместе с тем в политической науке – как зарубежной, так и отечественной – проблематика участия масс в политике в последние несколько десятилетий ушла даже не на второй, а на гораздо более дальний план. Российские политологи, как и их зарубежные коллеги, были склонны рассматривать политику как сферу взаимодействия элит, а рядовым гражданам отводить роль аполитичного, безликого «населения». Невозможность применения доминирующих подходов для адекватного осмысления происходящих событий ставит вопрос о реактуализации и реконцептуализации понятий «масса», «массовое участие», «массовая политика».
Очевидно, что сейчас уже можно говорить о процессе «реабилитации» анализа политики как пространства взаимодействия «широких народных масс», однако этот процесс далек от своего завершения. Отсутствие устоявшихся, общепризнанных теоретических схем объясняет неоднородность материалов, представленных в данном номере журнала, – многие из них являются «незавершенными» в том смысле, что они скорее ставят вопросы о роли массового фактора в политике, нежели дают на них ответы. Некоторые из направлений, по которым может развиваться анализ форм и способов массового вовлечения граждан в политику, освещены в первом разделе номера.
Реконцептуализация понятия «массовая политика» на основе типологизации самого феномена позволила С.В. Патрушеву и Л.Е. Филипповой предложить читателям опыт разграничения понятия и явления – «массовой политики» и «политики масс», раскрыть логику противопоставления массовой политики – массового политического участия и действия, осуществляемых на основе универсальных норм и ценностей, формирующего и структурирующего политическое пространство – и политики масс – потенциально деструктивного «вторжения» масс в политику. Продолжая традиции С. Роккана и с учетом его достижений, авторы разработали теоретическую модель, позволяющую эмпирически оценить состояние и тип массовой политики в России.
Необходимость наполнить новым смыслом само понятие «масса» предполагает, в первую очередь, его «очищение» от негативных коннотаций, уход от отождествления «массы» с «толпой», т.е. с сущностью исключительно иррациональной и деструктивной. Попытку раскрыть содержание понятия и зафиксировать описываемую им реальность предпринимает в своей статье Ю.М. Баскакова. Когда масса выступает как объект управления со стороны элит и когда она действует как самостоятельный участник политики, непосредственно влияющий на принятие решений, на первый план выходят разные ее количественные и качественные характеристики. По мнению автора, имеет смысл говорить о различных «массах», которые могут сосуществовать в одном обществе; для анализа того, как масса может «запускать» радикальные политические и социальные трансформации, особое значение приобретает понятие «критическая масса».
Механизмы демократического представительства в первую очередь задают условия осуществления массовой политики, поэтому трансформации, которые претерпевают эти механизмы в современном мире (снижение эффективности традиционных форм политического представительства и распространение инновационных форм), являются значимым фактором, во многом определяющим содержание и направление политической активности масс. В России, как отмечает в своей статье Т.В. Павлова, в условиях рутинизации электоральной активности, преобладания ориентаций на «сильную руку» и снижения запроса на политическую конкуренцию, формирование институтов демократического представительства едва ли возможно.
С.Г. Айвазова обращается к рассмотрению массового вовлечения граждан в политику как процесса, в ходе которого различные социальные группы, изначально лишенные возможности заявить о себе в рамках существующих структур господства – подчинения, обретают политическую субъектность и идентичность. Ключевую роль в этом процессе играет стратегия «эмпауэрмента» – осознание людьми собственных возможностей влияния на политику и освоение способов такого влияния. Массовая политика, осуществляемая на основе стратегии «эмпаурмента», формирует в конечном итоге демократическую политику. Анализируя результаты массовых опросов, автор дает оценку политической компетентности российских граждан, их готовности включаться в различные практики воздействия на власть, и делает вывод о том, что в настоящее время стратегия «эмпаурмента» не определяет формы и содержание массовой политики в России.
В.А. Быкова обращается к концепции коммуникативной власти Ю. Хабермаса и возможности ее адаптации для анализа новых форм массового протестного действия, в том числе движения Окупай, возникшего в США и распространившегося на ряд европейских и азиатских стран. Несмотря на существенные отличия проводившихся в российских городах акций «Оккупай Абай» от зарубежного образца, воспроизводство в России нетрадиционной, новаторской стратегии позволяет ставить вопрос о том, возможно ли становление в нашей стране коммуникативного пространства, в рамках которого формируется политическая субъектность масс и актуализируются новые основы солидарности.
В следующих двух разделах представлены материалы, посвященные различным формам политической активности масс и мобилизационным стратегиям, используемым различными акторами. Очевидным объектом внимания стали протестные выступления, в значительной степени обусловившие сегодняшнее возрождение интереса к проблематике участия масс в политике – события так называемой «арабской весны» (А.Р. Шишкина) и протест 2011–2012 гг. в России; в разделе представлено региональное измерение массовой политической активности в России на примере выступлений под лозунгом «За честные выборы!» в Тюмени (О.Ю. Лобанова, А.В. Семенов). Материалы раздела, таким образом, позволяют увидеть сходства и различия в социально-политическом контексте, в мотивациях и установках участников протестов в странах арабского мира, с одной стороны, и российских граждан – с другой.
Столь же необходимым представляется обращение к анализу спектра институционализированных и неинституционализированных форм политического поведения, бытующих в современной России, и факторов, определяющих выбор гражданами тех или иных форм из этого спектра (О.А. Мирясова). Проблематика представительства на новейшем эмпирическом материале рассмотрена Г.Л. Кертманом, анализирующим отношение российских граждан к избирательной системе, политическим партиям и представительным органам различных уровней. Т.Б. Рябова и О.В. Рябов исследуют место антизападничества в структуре российской национальной идентичности и показывают, каким образом различия гендерных порядков в России и европейских странах актуализируются в российском публичном дискурсе и становятся мобилизационным «лейтмотивом» для поддержки действующей власти.
В уже традиционной рубрике «Первая ступень» публикуется очерк студента МГУ А.М. Кучинова, посвященный теоретическому наследию русского социолога Н.К. Михайловского. Заголовок его главного произведения – «Герои и толпа» – вновь начинает звучать вполне злободневно. А.М. Кучинов указывает на то, что «социология толпы» Н.К. Михайловского предвосхитила некоторые положения современных социологических теорий и может быть реактуализирована и применена для объяснения условий, продуцирующих толпу в современном мире (в частности, в виртуальном пространстве современных средств массовой коммуникации). Магистр политологии М.В. Туровец представляет результаты собственного полевого изучения протестов против медно-никелевых разработок в Воронежской области как формы рационального действия. В рубрике «С книжной полки» представлены обзор ряда работ датского социолога К. Борка, переосмысливающего в приложении к современности различные версии теории толп XIX–XX вв., а также реферат книги об альтерглобалистском движении бельгийского социолога Дж. Плейе. Номер завершает коллективная рецензия на вышедшую в 2013 г. монографию «Гражданское и политическое в российских общественных практиках».
Состояние дисциплины: исследования массового фактора в политике
Массовая политика в России: к проблеме изучения и концептуализации1
С.В. Патрушев, Л.Е. ФилипповаПостановка проблемы
Волна протестных выступлений в разных регионах мира, включая Россию, в первые десятилетия XXI в. вновь ставит вопрос о значении массового фактора в политическом процессе. Ответ на него предполагает концептуализацию и реконцептуализацию самого явления. Теоретические дебаты сопровождаются попытками актуализации и реконцептуализации понятий «масса», «массовое участие», «массовая политика»2.
Феномен массового вторжения в политику далеко не нов. Не уходя глубоко в историю, напомним, что обсуждение проблем, связанных с «неожиданным появлением» большого количества людей в политической жизни, которое получило название «массовая политика», шло чрезвычайно активно по крайней мере с начала XIX в., создав плотную сеть понятий и концепций, за которыми не всегда проглядывала реальность.
Понятие «масса» начало широко употребляться во время Великой французской революции. Именно здесь государство впервые сознательно мобилизовало народные массы в собственных целях [Кревельд, 2006, с. 246]. Исторический опыт коллективного действия масс, сложившийся в ходе Великой французской революции (1789–1799), затем был многократно повторен и умножен социальными конфликтами, революциями и войнами XIX и XX вв.
Возникновение массовой политики нередко относят к началу XIX века и связывают, в частности, со временем Эндрю Джексона, американского президента «демократического перелома» (1829–1837). При нем люди, которые были официально исключены из политики (женщины, представители низших классов или этнических и религиозных меньшинств), получили возможность активно участвовать в политической жизни страны [Согрин, 2001, с. 100–130].
В свете позднейших дискуссий интересны оценки внимательного наблюдателя – А. Токвиля. Французский аристократ обнаружил в Америке Джексона «огромную массу людей, у которых сложилось почти одинаковое понимание религии, истории, наук, политической экономии, законодательства, государственного устройства и управления» [Токвиль, 1992, с. 60]. По его мнению, «чем больше расширяются избирательные права граждан, тем больше потребность в их дальнейшем расширении, поскольку после каждой новой уступки силы демократии нарастают, и одновременно с упрочением новой власти возрастают и ее требования. Чем больше людей получает право избирать, тем сильнее становится желание тех, кто еще ограничен избирательным цензом, получить это право. Исключение становится наконец правилом, уступки следуют одна за другой, и процесс развивается до тех пор, пока не вводится всеобщее избирательное право» [Токвиль, 1992, с. 63]. Без такого понятия, как «народ», пишет Токвиль, остаются лишь «отдельные, равные между собой граждане, сливающиеся в общую массу» [Токвиль, 1992, с. 90]. И дальше формулирует «золотое правило»: «Все, что оказывается успешным без прямого участия в этом народа, с трудом обретает его поддержку» [Токвиль, 1992, с. 162]. Этот вывод, видимо, опирался и на опыт Франции.
Исторически появление «массовой политики» сопровождалось образованием (или обновлением) институтов политического представительства, в частности в виде избираемых всеобщим голосованием парламентов, а также институтов политического участия и политического действия в виде, прежде всего, массовых партий, опосредованных институтами политической мобилизации. По существу, речь шла, с одной стороны, о конституировании политического поля и разворачивании политического процесса, того, что называется политикой модерна, а теперь современной политикой, а с другой стороны, – о формировании национальных государств и политических систем.
В 1870–1914 гг. политическая жизнь Европы испытала влияние экономических изменений, включая технологические сдвиги в ходе второй промышленной революции и глобализации производства, торговли и потребления. Все это повлияло на демографические процессы, рост иммиграции, урбанизацию и усилило социальную напряженность. Столкновения между социальными группами изменили характер европейской политики3. Во многих европейских государствах рабочий класс добился права голоса. Это подтолкнуло и женщин к выдвижению тех же требований. Расширение франшизы создало «эру массовой политики», когда наблюдался рост социалистических партий слева и расистских, радикальных националистических партий справа. Триумф демократии и личных свобод в конце XIX в. во многом обязан современной промышленной экономике, увеличившей численность и экономическую власть обычных рабочих, которые объединились с промышленниками, чтобы повергнуть старый режим [The coming of mass politics, 2010; Голдстоун, 2014, с. 188].
Под влиянием этого нового опыта слово «масса» («массовый») приобрело широкое употребление, стало едва ли не ключевым для характеристики социальных явлений и событий новейшей эпохи. За исключением понятия «массовый митинг», появившегося в Америке в 1773 г., большинство слов вошли в лексикон, например английского языка, сравнительно недавно: массовое убийство – в 1880 г., массовое движение – в 1897, массовая истерия – в 1914 г., массовая культура – в 1916, массовое захоронение – в 1918, массовое производство – в 1920, массмедиа – в 1923 г. [Online etymology dictionary, б. г.].
Слово «масса» было известно еще римлянам (лат. massa – совокупность вещества в известном теле, глыба) и даже, вероятно, античным грекам. Однако существовало и другое слово – «множество» (лат. multitudo (multus) – большое количество, толпа, простые люди, много). «Масса» стала научным понятием в 1704 г. в механике Ньютона как мера инерции и тяготения. Выявляя одно общее свойство различных тел, физическое понятие «масса» уравнивает их в отношении других свойств. Поэтому «масса» характеризует единства, структура которых либо предельно неустойчива, либо не имеет значения [Найдорф, 2013]. К ХХ в. понятие «масса» практически вытесняет понятие «множество».
В теоретической традиции массы трактуются либо позитивно как субъект и основание политического действия, либо негативно как опасный феномен «естественного состояния». Истоки этого противостояния уходят в позиции Б. Спинозы и Т. Гоббса4.