Ей-богу! Такую вещь, как «высота служебного положения», – мы сами же ее и создали; власть – мы сами ею и были. Мы могли для того, чтобы трудоустроить одного человека, создать целое министерство, основать фонд или другую организацию. Как можно было злоупотреблять тем, что мы сами и построили?
Употребляйте хотя бы такие слова, которые будут принадлежать к судебной лексике, а то я в этом суде ни одного уместного слова от вас так и не услышал.
Ну что же, снаружи доносится шум и треск выстрелов и вдохновляющий грохот вертолетов; всё это говорит мне, что прибыли мои друзья и что наконец можно поставить точку в этом смехотворном деле и задать всем вам такого перца, что до конца дней ваших не забудете, хотя я не думаю, что этих дней вам осталось много. Разве что чудо вас спасет, но в наши времена, как известно, чудес не бывает.
Но, чтобы не оставить неотвеченным ни одного вопроса, я сейчас озвучу последний, полученный мною, и отвечу на него, чтобы, дорогуши мои, ни один из вас не ушел бы из этого мира босой, голый и разочарованный.
Итак, вот последний вопрос; он, в отличие от предыдущих записок, в закрытом конверте, снабженном печатью секретности. Но, поскольку вы проживаете сейчас последние минуты вашей жизни, никаких тайн и секретов у меня от вас нет. И я на глазах у вас распечатываю…
Итак… Вопрос звучит следующим образом:
«Какой вид смерти… Какой вид смерти… вы пред… почитаете? Расстрельный взвод?.. Веревку виселицы?.. Всё уже приготовлено, чтобы…»
Нет… Мне эти глупые шутки вовсе… Видите ли… Поистине, клянусь Аллахом! Я ни в чем не замешан. Всё это делали другие люди, а я к ним был в оппозиции. Нет, будьте добры… Передергивать затворы на заседании столь… Я вообще предпочел бы остаться в живых… Но если выхода нет… То мои давние проблемы с сердцем… Сердечный приступ…
Современный Каин
Здание, по верхнему этажу которого мы прохаживались, было самым высоким зданием в городе. Старший брат сказал:
– Мы приняли решение… – (Акогда он говорил «мы», то имел в виду самого себя…) – Приняли решение отдать самое высокое здание города самому маленькому члену нашей семьи. Оно будет местом твоей работы, отдыха, а также источником твоих доходов.
Я ответил, оглядывая с высоты красивую панораму города:
– Вообще-то я предпочитаю стоять на своих ногах.
Здесь он хладнокровно сгреб меня в охапку, крепко схватил за ноги и вниз головой свесил меня с этой высоты, то есть с самого высокого здания в городе.
Настолько же, насколько я худенький, низкорослый и слабый, Старший брат, наоборот, высоченный и здоровенный. Я словно был ребенком в руках великана, легко покачивающего меня в подвешенном состоянии между небом и землей.
Старший брат отлично знал, что я до потемнения в глазах с детства боюсь высоты; от нее мне сразу становится очень плохо. Возможно, именно поэтому он и выбрал данное место для разговора. У меня было ощущение, что мой желудок и сердце вот-вот вывалятся изо рта, в глазах у меня потемнело, но я старался не барахтаться. Шли секунды, и вот я уже привыкал, что весь мир перевернулся вверх ногами, тогда он немножко подтянул меня вверх, так чтобы живот мой лег на парапет, а ноги коснулись бы пола, точнее, поверхности крыши.
Но голова моя и плечи всё еще свешивались вниз: так меня удерживала его лапа, заграбаставшая мою рубаху.
– Если брат поступает недостойно, – спросил он, – что с ним нужно сделать?
– Его надо убить, – ответил я хрипло, едва выдавливая голос из горла. – Таков был закон всегда, начиная со времен…
– Историю Авеля и Каина я знаю, – перебил он. – Не юродствуй.
– Я готов к этой судьбе, – вновь прохрипел я.
Он поднял меня и посадил на парапет.
– Вот и ошибся. Мы не такие отсталые.
– Заставите меня покончить с собой? – спросил я.
– И это уже в прошлом.
– Вы большим экспертом стали, – мое дыхание немного восстановилось. – Раньше вы таким не были.
– Жизнь изменилась, – ответил он.
Это была правда: после смерти деда очень многое изменилось: и ситуация, и люди, и больше всех изменился Старший брат.
Деду для управления семьей в конце жизни не нужны были уже ни слова, ни дела. Одно давление его взгляда расставляло всех по местам. Дед был грозен и был славен; а отец мягок, обаятелен, но времена были уже не те, чтобы можно было кого-нибудь без ругани заставить занять свое место.
Наша борьба, впрочем, началась еще в дедовские времена…
«Не делай этого, братец! – сказал я ему тогда. – Не продавай эти рукописи! Всё, что у нас есть, появилось благодаря этим пергаментам. Предки перевернутся в гробу, если узнают, что ты выставил на торги главное достояние нашей семьи, нашего рода…»
После этих слов Старший брат затаил на меня злобу. И если даже кто-то другой заговаривал о рукописях, он делал вывод, что это я подстрекаю, и ненависть его ко мне росла.
– Ты парень хороший, – говорил он мне. – Единственная проблема в том, что слишком много болтаешь.
– Вообще-то я весь молчание, – отвечал я. – Четыре слова в сутки – это много?
– Не прикидывайся дурачком, – говорил он. – Я имею в виду то, что ты пишешь.
– Укажите на ошибки, – предлагал я. – Я их исправлю.
– Опять скорость прибавил! Очень быстро ездишь.
– Но и рулем я владею, – отвечал я. – Я внимателен к тому, чтобы…
– Внимательность твою к делу не пришьешь! – обрывал он меня. – Тот, кто быстро ездит, хочешь – не хочешь, столкнется с нами. А в столкновениях с нами под колеса попадает другая сторона.
Тут он был прав. В семье были братья и сестры, которые в результате столкновений попадали в больницу, в психлечебницу или на кладбище; а если ты начинал докапываться до сути дела, то видел, что они превысили скорость.
Я сказал тогда:
– В нашей семье большинство подвержено порокам и вредным привычкам. Ни к какому делу люди не годны.
А он хладнокровно ответил:
– Уж лучше это, чем совать свой нос куда не следует.
– Так, значит, правду говорят, – спросил я его, – что вы сами их довели до этого состояния?
– Кто под нас не подстраивается, – ответил он, – того мы сами под себя подстроим. Профессия у нас такая: строительство.
Старший брат строил и продавал: это была его работа. Покупал дома на снос, ускоренно возводил на их месте дешевое некачественное жилье и забивал его жильцами.
Отец не раз кричал ему: «Эти дела не имеют будущего!» Но голос отца терялся в строительном шуме, в лязге лопат и стуке топоров.
И вот он посадил меня на пол, отпустил мою рубашку и, яростно глядя на меня, приказал:
– А теперь вставай на ноги. Я буду с тобой серьезно говорить.
Тут невыносимый страх и апатия овладели мной.
Ничего я с этим не мог поделать: мы все боялись Старшего брата. Кто-то больше, кто-то меньше… Не потому только, что у него была власть и все рычаги управления нашей семьей. Много вокруг было людей с гораздо большей властью, чем у него, а мы их не боялись. Его страшились потому, что знали: он ни перед чем не остановится. Ничто ему не могло помешать сделать то, что он захочет.
Он сам любил вызывать и усиливать в нас это чувство. Внедрил ужас в души других братьев и подчинил их себе, сделав своими иждивенцами.
Оставался только я, ведь я сам добывал свой хлеб. Зарабатывал я чтением стихов и писанием рассказов, рисовальными заказами. Запросы жизни моей свел к минимуму и гордился тем, что стою на своих ногах и говорю свои речи.
И вот я встал. Встал с трудом и стоял. Спрятал взгляд от его взгляда и опустил голову.
– Что у тебя есть в этом мире, – спросил он, – что ты так упрямишься?
– Ничего нет, – ответил я. – Лишь немного чести.
– С этого момента на нее не надейся. Однажды утром встанешь и узнаешь, что и ее не осталось.
– Я ведь ни в чем не виноват, – возразил я.
Он осклабился, с шумом выпустил из ноздрей и изо рта целую тучу воздуха и с наигранным равнодушием произнес:
– Наше искусство состоит в том, что нам признаются в несодеянном.
Боль пронзила мой позвоночник. На лбу выступил холодный пот, а ноги ослабели, и я сел на пол.
Когда следующим утром я прочел собственные признания о себе, я немедленно решил обратиться к ближайшему представителю власти и сдаться ему. Мне было стыдно находиться рядом с самим собой.
Ошейник волдырей
Врач убрал свои инструменты в саквояж и накрыл лицо Адхама белым полотном. Повернувшись к Хормат, сказал ей:
– Инсульт головного мозга. Словно давным-давно умер.
Хормат сжимала в кулаке платок и вытирала им слезы. Лилось у нее больше из носа, чем из глаз.
– Доктор, он вчера вечером пришел домой здоровый, как огурчик. Поужинал, взял чашку с чаем и ушел к себе, то есть вот сюда. Ну и лег, конечно. Утром я послала Ройю разбудить его, идти за молоком. Она кричала-кричала – не встает. Я сама через дверь сколько ни кричала – не просыпается. Потом вошла, ну и вижу…
Сноски
1
Баклава – пирожное в виде трубочек с начинкой из миндаля и т. п.
2
«Машди» или «машхади» называют людей, совершивших паломничества в Мешхед к мавзолею Имама Резы.
3
«Дашти» – название одной из мелодий иранской классической музыки.
4
Вакф – термин в исламе, обозначающий безвозмездную передачу любой недвижимости под использование, главным образом в религиозных целях.
5
Арабское слово «Насер», помимо имени человека, означает также «спаситель, избавитель» (эпитет Бога); кроме того, «помогающий, дарующий победу».
6
Слово «назарянин» («назареец») в персидском языке имеет два значения: 1) христианин, 2) уроженец города Назарета, назареец.
7
По иранскому поверью, если беременная женщина увидит лунное затмение, то на ее теле якобы появляются родинки или пятна, переходящие на соответствующую часть тела ребенка. Такие родинки называют «лунными пятнами» – «махгерефтеги».
8
Шахид – в исламе это понятие применяется как в отношении свидетеля на суде, так и в отношении верующих, принявших мученическую смерть на войне против врагов, сражаясь во имя Бога, защищая свою веру, родину, честь, семью.
9
Ширин (перс. «сладкая») – популярное женское имя.
10
Время действия этого рассказа относится приблизительно к 1970-1976 гг., т. е. показана ситуация, непосредственно предшествовавшая революции (Прим. авт.).