Галина Витольдовна опустила голову и тихонько зарычала.
И тогда проклятые двери открылись в третий раз.
«Яковлевич, ручку посмотри, разболталась», – сказала директор, не поднимая головы.
«Галина Витольдовна, – спросил незнакомый усталый женский голос, который не обещал ничего хорошего. – Помогай бог, добрый день».
Директор резко подняла голову. В комнату вошли сразу две довольно молодые женщины, одна невысокая, в белом платье, с лица – законченная мерзавка, а вместе с ней – худая и долговязая, как смерть, которая сразу же начала шастать глазами по кабинету.
«Так, вы кто такие? Журналистки? Почему без предупреждения?»
Женщина в белом платье улыбнулась: «Нет, мы не журналистки, Галина Витольдовна. Мы, скорее… Скажем так, молодые художницы…»
«Ага. Реставра-а-аторши…» – зловеще прошипела худощавая.
«Откуда вы знаете, как меня зовут?» – подозрительно спросила Галина Витольдовна, нащупав рукой на столе тяжелый стеклянный Замок.
«На дверях написано», – сухо ответила та, что в белом платье. Её глаза, большие, как у мухи, смотрели прямо на директора, будто Галина Витольдовна была обычным стулом. Пустым стулом под портретом усатого мужчины.
«А Яковлевич – это, видимо, тот мужичок с инструментом, – сказала Худая. – Он ещё и пистолетом махал, дурак, стрелять собирался. Убить меня хотел».
«Наверное, он любит мертвых женщин. Вот же извращенец, – кивнула та, что в белом, и снова повернулась к директору. – Яковлевич просил передать, что задержится. Дня на три», – добавила она язвительно.
«Чего-чего, – нахмурилась Галина Витольдовна, набирая номер Яковлевича. – Какие ещё три дня?».
«Какие они будут, зависит только от нас с вами», – вздохнула та, что в белом, и подмигнула своей приятельнице.
Яковлевич почему-то не отвечал, и это было очень, очень подозрительно.
«Да, что вам здесь нужно, девушки? Я занята», – истерически выкрикнула Галина Витольдовна, чувствуя, как растет внутри тошнота. Две девки, молодые, здоровые, стоят так близко, что она чувствует их дыхание, чувствует, как пахнут их по-летнему открытые тела.
«Мы проводим у вас, хм… – задумалась та, что в белом. – Скажем так, художественную акцию. Три дня поживём тут в Замке, а потом посмотрим».
«Что значит поживём, – поднялась, блеснув синевой, из-за стола Галина Витольдовна, схватила стеклянный замок и сжала его в руке. – Попрошу вас, девушки, очистить мой…»
«Джек Потрошитель, расставь, пожалуйста, все точки над «i», – ласково обратилась женщина в белом, слишком белом платье к своей спутнице. – Займись пунктуацией, дорогая. Ты это любишь».
В руках Худощавой появился длинный, размером с её руку, чёрный предмет, в котором Галина Витольдовна не сразу узнала самое что ни есть обычное мужское оружие. Такое, как в кино про войну.
«Уберите это, – перешла она с перепугу на второй государственный язык. – Уберите ваши штучки!»
Женщина в белом платье деловито закрыла уши, поморщилась, и оружие в руках Джека Потрошителя заговорило.
Татататата. Мамамамама.
Мгновенно по всему кабинету Галины Витольдовны были расставлены чёрные точки – четко артикулируя все звуки, оружие объясняло, что рабочий день в Замке на сегодня закончен. Полетел на пол пробитый в нескольких местах портрет Главного государственного мужа, разлетелась на мелкие осколки чашка с чаем, покрылись сыпью, как от кожной болезни, белые стены, и даже стеклянный замок в руке Галины Витольдовны в одно мгновение рассыпался на красивые стёклышки. Галина Витольдовна взвыла и чуточку умерла. А когда воскресла, две эти мерзкие бабы стояли возле неё и вежливо кричали прямо в лицо, корча страшные морды: «Вы не знаете, случайно, где ключи? Ключи от нижних помещений? Мы нигде не можем найти! Галина Витольдовна! А, Галина Витольдовна! Госпожа директор! С вами всё нормально? У вас тут такой пара-а-адак! И замок – абалдзець просто! Вы же любите искусство? Правда? Нам только ключи! А потом чайку выпьем!»
Директор каким-то чудом взяла себя в руки, закрыла глаза и кивнула.
«Ну вот и хорошо, – девки сразу же закончили эту психическую атаку и рассмеялись друг другу в лицо. – Давайте их сюда! Кого? Да ключики-то эти!»
На мгновение стало тихо.
«Они не здесь, это в другом кабинете, – сказала Галина Витольдовна то ли с облегчением оттого, что на неё перестали кричать – на неё ещё никогда так не кричали женщины; то ли обрадовавшись какой-то своей тайной мысли. – Я отдам, отдам, я всё отдам…»
Она повела их по темному пустому коридору к лестнице.
«Босая, а если она врёт, – спросила вполголоса Худощавая у той, что в белом. – А если у неё нет никаких ключей?»
«Что ты как не художница, – сказала Босая, пропуская Галину Витольдовну вперёд. – Если ключей нет, их всегда можно придумать! Галина Витольдовна, вы куда?»
Но Галина Витольдовна уже юркнула в спасительную нишу под лестницей и покатилась вниз по ступеням чёрного хода – быстро-быстро.
«Ого, – вздохнула Джек Потрошитель. – Не догнать».
«То, что Галина Витольдовна нас оставила, ещё не значит, что ключей не существует, – сказала Босая и хмыкнула. – Даже не простилась, а ещё начальница… Смелая баба, мне понравилась. Кстати, вон она где».
И Босая показала в окно на внутренний двор, по которому, осторожно оглядываясь, кралась к ещё не закрытым воротам несчастная директор.
«А может, в расход её, – Джек Потрошитель поймала директора в прицел, подержала в нём, потрясла, попробовала на глаз. – В ножку или в жопу? Или в темечко?»
«Нет, не надо, – Босая положила руку на ствол. – Пусть живёт. И пусть несёт светлую весть людям и женщинам, всем малым и великим существам, в города и веси…»
7. Их больше, чем мы думаем
Как же так могло случиться, что среди бела дня в демократической стране под женским названием Республика Беларусь, в стране, которая по первому требованию могла показать любому желающему справку о том, что она находится в самом центре Европы, в стране, которой правили мудрые и могущественные государственные мужи, в этой чудесной стране произошло такое несчастье? Как такое вообще оказалось возможным: отреставрированный на государственные деньги княжеский замок с великолепными высокими стенами и неплохим магазином сувениров, замок, который с гордостью показывали туристам со всего мира, вдруг оказался в руках банды террористок, кучки неуёмных баб без царя в голове?
Возможно, дело в том, что в Замок пускали всех без исключения. Сто тысяч билет, школьникам – скидка. На автобусе: триста тысяч плюс чаевые экскурсоводу. Если бы для посещения замка были введены строгие правила и на воротах стояли металлодетекторы, или хотя бы детектор лжи, такого безобразия никогда не случилось. Может быть, проблема заключалась в недостаточной бдительности экскурсоводов – они могла бы обратить внимание на то, что некоторые экскурсантки ведут себя нетипично для беларусских женщин: у них слишком твердые спины, и держатся они отдельно от коллектива, говорят мало, красятся вызывающе и надевают белые, слишком белые платья. Наверное, женщинам вообще следовало бы запретить посещение замков. Защитить их от Истории, от которой они очень часто страдали, а если не страдали, не терпели и вмешивались в ход событий, то пользы от них не было никакой, только интриги, обман, яды и тёмные закоулки. Без женщин История, большая История, была бы более ровной, более величественной и куда более прямоугольной.
Но так или иначе, Замок, издали похожий на голову индейца с открытым ртом, стал лёгкой добычей бандиток. Рот закрылся. За опущенной замковой решёткой устроилась на раскладном стуле часовая с Фаллическим Символом на коленях. Другие заняли свои места на башнях и стенах – молодые женщины в летних платьях и лёгких ветреных юбках, в джинсах и даже в спецодежде. Ведь среди участниц банды Босой были и сотрудницы дворцово-замкового комплекса.
И это тоже было недосмотром администрации и нового директора. Давно следовало обратить внимание на то, что за последний год в Замок устроилась сразу несколько молодых женщин, выпускниц беларусских вузов, которые таким образом нашли себе работу по распределению. Несколько лет отреставрированный Замок стоял себе спокойно, мёртвый и непреклонный, и послушно служил декорацией для различных банкетов и телевизионных балов. И вдруг работать сюда устроились молодые женщины, которым бы замуж и в роддом, а не в холодные замковые залы, пахнущие свежей штукатуркой и застарелым туберкулёзом. Это были девушки с дипломами библиотекарей, историков, филологов, учительницы никому не нужного языка, не пригодные ни к чему культурологи – все те, кто при любом политическом режиме живут завтра, и поэтому сегодня от них никакой пользы.
Впрочем, с ними нашей группе близко познакомиться не довелось – как и с другими экскурсантами и тем обслуживающим персоналом, что оставался в замке на момент захвата. Нас охраняли дикие девки Босой: насмешливая и некрасивая Аленький Цветочек, китаец (а на самом деле тибетка) Царонг, толстая Немона Лиза и худая, как манекенщица, девушка с кобыльим лицом, которую все называли Джек Потрошитель. Слишком длинные прозвища – и было что-то извращённое в том, что они с удовольствием произносили эти прозвища до конца, никогда их не сокращая. Было в этом что-то основательное – будто террористки заявляли таким образом, что их власть в Замке надолго. Что ж, пришлось и нам привыкнуть называть их именно так.
Выпив обещанный кофе и наевшись бутербродов из замковых припасов, мужская половина нашей группы сразу же начала строить планы освобождения. Женская часть смотрела на нас с надеждой, которая очень быстро уступила место разочарованию, и это женское разочарование нервировало нас ещё сильнее, чем наш неожиданный плен. Человек в очках предложил объявить голодовку – и тогда, пояснил он, никакое женское сердце не выдержит: увидя толпу голодных мужиков, террористки быстренько перекуют мечи на черпаки и накормят нас борщом, а когда баба готовит борщ, она мгновенно вспоминает своё место.
«На коленях приползут», – уверенно говорил он, и в глазах его были только белые колготки с черными пятнами на коленях от этого покорного ползанья по полу, призраки белых колготок, которые так пугают и так манят всю нашу жизнь.
Никто не отнёсся серьёзно к операции «Борщ», даже Человек со значком. Тот решил, что разумнее всего будет обменять нас на политзаключённых.
«Каких ещё политзаключённых, – грохнул кулаком по столу Отставник. – Хватит пиздеть. Я знаю, что делать».
«Дык скажите нам, батя!» – бросился к нему Муж скромной женщины.
«Подумать надо, – глухо сказал Отставник. – Так быстро дела не делаются. Здесь надо, чтобы без жертв. Чтоб не пострадали дети, старики и женщины. Это в нашей работе главное».
Никаких детей среди нас, к счастью, не было. Дети бегали внизу, по замковому двору, и в нашем просторном зале было слышно, как они придумывают себе игры: девочки играли в классики прямо на мостовой, и вот уже одна подвернула себе ногу, и весь двор огласил её пронзительный крик.
«Сердце кровью обливается, – сказала Женщина в зеленом. – Пусть бы лучше нас мучали, но детей-то зачем?»
Мальчишки внизу крутились вокруг Часовой. Интересно, разрешила она им прикоснуться к Фаллическому Символу? К тому, что мечтает иметь каждый мальчик – чтобы убивать врагов, придуманных для него взрослыми.
Блондинчик, который цеплялся к Босой, чувствовал себя самым осведомлённым во всём, что касается террористок – как-никак, он был знаком с главной бандиткой лучше всех, говорил с ней, прикасался и – мы все ему почему-то поверили – знал женскую психологию. План Блондинчика был следующий: он попытается соблазнить Аленького Цветочка. «Это нетрудно, – убеждал он, презрительно скривив губы. – Пусть только зайдет». Будто услышав эти слова, Аленький Цветочек вошла в комнату и объявила, что мы можем по одному сходить в туалет, который находился прямо за дверью.
«Всё продумали, – проворчал Отставник. – План, я смотрю, не здесь разработан. Бабы сами не додумались бы…»
«Я первый, если вы не против», – Блондинчик, ухмыляясь, неторопливо вышел. А вернувшись, объявил, что все они лесбиянки вонючие. Особенно Босая.
«Я бы её научил искусству любви, – сказал он, разглядывая свое отражение в стеклянном кубе, где лежали книги в кожаных переплётах. – Бля буду, я её научу!»
И в глазах его выступили слёзы.
Немцу, казалось, всё это приносило невероятное удовольствие. «Пиф-паф, – повторял он то и дело со смехом, наставив на нас палец. – Эти девушки нас всех пиф-паф! Эй, Шпецль, ты будешь первый. И никто не узнайт, где могилька твоя… Я напишу твоей женщине. Даю слово».
Закатив глаза и покачиваясь, Шпецль сидел в углу на стуле. От него уже давно не было слышно ни слова.
«Это и ест твой план, герр Шпецль, – веселился Кунце. – Сидит бичок, качается. Пока настоящие мужчины думать про спасенье. Австрия никогда не умел воевать!»
И Кунце показал нам на отсутствующую, безучастную фигуру Шпецля и расхохотался.
Настала и моя очередь посетить туалет. Я шёл последним. Аленький Цветочек осталась в коридоре, посмотрев на меня безо всякого любопытства. Фаллический Символ тускло поблескивал в руках этой женщины с тяжелыми челюстями и большими ушами. Я почему-то кивнул ей и зашёл. Убежать из туалета не было никакой возможности – там не было ни окон, ни дверей в смежные помещения. Просто маленькая комнатка, туалет для персонала. Когда за мной закрылась дверь, я почувствовал себя замурованным в замковой стене. Я достал сигарету и закурил. Удивительно: что-то мне мешало курить там, в большом зале с массивным столом, где когда-то, наверное, лежали дорогие фарфоровые трубки и стояли пепельницы на полсотни курильщиков.