– Здравствуйте, – сказала одна из девушек, которая больше походила на брата. Она была светловолосая и пухленькая.
– Алёнка, ты что ль? – спросил Иван, рассматривая девушку.
– Я. Не узнал, дядь Вань?
– Признал теперь. На брата смахиваешь. А по первости, как вошли, так не мог понять кто из вас моя племяшка.
– А это подруга моя, она со мной захотела поехать. Поддержать.
– Что ж, это хорошо. Да вы проходите, идите вон в другую комнатку, переоденьтесь, а то промокли все. А потом за стол. Бабушку помянуть надо. Не успели вы. Видать, позвонил я тебе поздно.
Когда девушки переоделись и сели к столу, одна из женщин поставила перед ними чистые тарелки, подвинула поближе к ним остатки еды и, улыбнувшись, сказала:
– Кушайте, детки. Проголодались, небось, горемычные. Егорыч нам рассказал, что вы по старой промысловой дороге к нам шли.
– Ну, помянем бабушку, – сказал дядька Иван, наливая по рюмкам водку, – царствие ей небесное, земля ей пухом…
– Земля ей пухом, – повторили обе девушки и проглотили горькую жидкость.
– Что ж бабке-то не писала? – укорил Алёну дядька.
– Так я и адреса не знала. Мама мне не сказала, а я ее не помню уж совсем.
– А бабушка-то переживала за тебя. В последние дни все просила, чтобы тебя вызвал, да не дождалась. Скучала она по тебе, страдала.
– Так не знала я! – заплакав, проговорила Алена. – Если бы не отчим! Мать совсем забыла об отце. Хорошо, что живу отдельно от них, мне бабушка квартиру оставила.
– Так выходит, что и другая твоя бабушка уж померла? – спросил Иван.
– Да. Два года назад. Тяжко мне было с матерью и отчимом жить. Не люблю я его. А мама в нем души не чает.
– Ну, выпьем еще по стопке, да отдыхайте, – сказал Иван. – Ты, не очень-то мать осуждай. Ей тоже счастья хочется. Вот я никому не нужен. Детей нет, жена ушла, в город уехала. Остался я один. А подвернулась бы хорошая добрая женщина, так и женился бы. Счастья все хотят.
– Вот и я о том же! – воскликнула захмелевшая Катерина. – Она все мать простить не может, а надо бы! Женский век короток, не успеем оглянуться, как состаримся!
– Ну, вам до этого еще далеко! – засмеялся Иван. – Еще замуж выходить, да детишек рожать надо.
– А что, бабушка хотела меня видеть перед смертью? – спросила Алёна со слезами на глазах. Водка согрела внутренности, затуманила голову, и ее потянуло плакать.
– Да говорила чтой-то о том, что хочет, чтобы ее дом тебе достался, а не другим внукам. У нее их еще пятеро. Нас же много было, детей-то. И у каждого, кроме меня, по сыну. А у двоих еще и по дочке. Все они тутошние, сибирские. Все хотели этот домик заграбастать. А она все о тебе пеклась. Хотела, значит, тебе оставить. Вот и завещание имеется. Правда, не заверено оно. Но она в нем, обращаясь ко всем своим детям, просила, чтобы они от дома отказались в твою пользу.
– А зачем он мне? И где это? Тут?
– Нет. Это в двадцати километрах отсюда. В тайге. Там что-то типа хутора, заимка по-нашенски. Всего четыре избы. Две уж обветшали, а две жилые. В одном бабушка твоя жила, а в другом сосед ее Архип Петрович. Дед в сто лет. Считай, одна в тайге будешь, если ее наследство примешь. Говорил я ей, что вот тебе-то этот дом и не нужен совсем, а она настаивала. А ты сама решай. Принимать тебе ее дар, аль нет.
– А другим-то внукам, зачем такой дом?
– Знамо дело, ненашенская, не сибирячка! – воскликнул Егорыч, внимательно слушавший разговор дядьки и племянницы. Так это ж, какие деньги иметь можно! На реке в тайге заимка! Если там отремонтировать все, да устроить что-то вроде турбазы – рыбалка и охота, так это ж золотое дно! Вот все внуки-то и передрались за него. А ты зачем, зачем!
–Так для того, чтобы там все под турбазу оборудовать, тоже деньги немалые нужны. А у меня их нет. Так, зарплата неплохая, кое-какие сбережения. Накопила чуть-чуть. Их все равно не хватит. А в кредит влезать, не зная заведомо, пойдет дело или нет – не хочу. Вот и весь разговор!
– Так там можно все постепенно обустроить. Сначала отремонтировать все. Чай у меня еще руки есть! Да помочь найдем. Так у нас издавна в Сибири заведено. А потом потихоньку – сначала одного, двух рыбаков приветить, а потом пойдет.
– Так тут жить тогда надо! А у меня работа, которую я терять не хочу! – твердо сказала Алёна.
– Ну, думай сама, – сказал Иван. – Тебе решать, отказаться всегда можно. Не горячись, не торопись. Решение и в Москве принять успеешь. Пока туда еще никто не рвется. У всех свои дела. Но особенно-то не тяни. У братьев моих денежки есть. Они быстро там все наладят. Пока еще не говорил я им.
– Что не говорил? – спросила Алена и побледнела.
– Что мать ихняя умерла, не сказал!
– Как это? – совсем побелев и уже чуть не падая в обморок, спросила она.
– Так мать велела! Я, думаешь, изверг какой? Она велела мне не говорить им ничего, пока с тобой не свяжусь.
– С ума сойти! – сползая с лавки, промямлила Катя. – Пойду, покурю. Ну и дела!
– Неужели бабушка могла о таком тебя просить?
– Сам удивляюсь! Чтобы родные дети не проводили в последний путь, из-за какой-то развалюхи на реке в глухой тайге! Странно это. Хотя я тоже согласен с Егорычем. Деньги там можно хорошие делать. Места там знатные. И рыбалка, и охота замечательная. Кедровника много, ягод грибов, купание отменное. Да, ты сама знаешь! Неужто не помнишь ничего?
– Смутно. А вообще-то кое-что вспоминаю. За ягодами мы ходили с бабушкой. И грибы собирали. Помню, потом нанизывали на нитки и сушили на зиму. Она тогда мне впервые в руки иголку с ниткой дала. Мама долго не позволяла.
– Так воспитывают сейчас. От всего берегут. Вот мы, бывалочи, и в тайгу за ягодами-грибами, за шишкой ходили. С малолетства. Кого старшего приставят к нам, и все! И от работы не берегли. И дрова кололи и воду таскали. Скотину пасли, да чего вспоминать-то. Время тяжелей нынешнего было. Некому над нами кудахтать было. В школу сами через тайгу бегали кажный день. Это потом уехали в интернат. Так что наше детство было самостоятельное. Мы быстрей взрослели, не то, что ваши московские. Да и сейчас у нас дети более закаленные. Все тоже сами приучаются делать. Отцы на промысел уходят, а сыновья и дочери за место них с матерью остаются.
– А что, все в тайгу уходят?
– А что тут делать-то? Работы нет. Раньше колхозы были, а теперь кажный сам за себя.
– А ты как же? – спросила Алёна. – Тоже в тайге зимуешь?
– Нет. Закончил я с этим. Что-то теперь мне неуютно там. Как брат помер, батя, значит, твой, так что-то перевернулось во мне. Поначалу еще ничего было, ходил. Жить-то надо было чем-то. А теперь на пенсию вышел. Уж пять годков как пенсионер. Так и живем, не шикуем. Ну, и хозяйство свое. На жизнь хватает. Да и что мне бобылю надо-то?
– А ты знаешь, что там случилось? В тайге. Почему мой папа умер.
– Мать твоя говорила белый весь пришел. Будто испугался чего. На лавку присел и все!
– А чего там испугаться можно? Медведя?
– Что ты, нет! – и захохотал. – Медведей-то чего бояться. Без ружья в тайге делать нечего. Не знаю я! Вот и сам когда последнее время ходил, все думал об этом. Жутко как-то становится, чего там может быть такого, чтобы поседеть?
– А он поседел? – с ужасом спросила Алёна.
– Да, весь седой пришел.
– Странно! – воскликнула Алёна.
– То-то и оно!
– А ты нас завтра на могилку к бабушке проводишь?
– А как же! Провожу, постоите, цветов снесете. А потом и в дом, где жила она, свезу. Посмотришь наследство. Поживете там пару дней. Осмотритесь. Там хорошо. Купание, воздух.
– А тут не воздух? – улыбнулась девушка.
– Ну, и тут тоже. А там не тот… Там он звенит! Тайга дает такой дух, что не в пример деревенскому воздуху. Тут у нас и машины и навоз… А там, как вдохнешь полной грудью, так сразу благодать по всей груди разливается. Так нигде не пахнет, как в родном месте, да последи леса. Сама поймешь, завтра.
– А разве мы не на машине туда поедем? – удивилась Алёна.
– Не. На машине туда не проехать. Дорога старая, вся заросла. Так вы, кажись, по ней и шли. Только на лошади, на телеге. Да и развозит там после дождя так, что и лошадь-то с трудом проходит. Только зимой хорошо. Но… зимой свои неприятности бывают.
– Какие?
– А почто тебе знать-то? – слегка улыбнувшись, сказал дядька, – все одно тебе зимой тут не жить. Испугаешься еще чего доброго!
– А если наследство приму, да базу обустрою? – бойко ответила ему племянница. – Так и дорогу надо править будет, и жить тут оставаться. И зимой и летом.
– А зачем? Сделаешь меня администратором, да и кати к себе в Москву. Зимуй. Я тут за место тебя останусь. Теперь, поди, так это называется?
– Так. Да не знаю я… Страшновато дело свое открывать. В лесу, небось, и злых людей много. Браконьеров всяких, а то и похуже – бандитов беглых.
– Всяко бывает. Только ежели об этом думать, так и жить страшновато будет. В Москве-то вашей бандитов что ль мало?
– Есть. Только там можно полицию вызвать, да вообще, людей там много.
– Это да. Народу там у вас видимо-невидимо. Тут оно поспокойней будет. Тут тоже можно и полицию вызвать, только когда приедет, да и приедет ли… Просто тайга не так страшна, как привыкли все считать. Только вот я после смерти брата, бати твоего, тоже стал побаиваться. Не то чтоб бояться, а так жутко что-то иногда становится, когда один. Это старость ко мне пожаловала и больше объяснить мне этот факт нечем.
– Мы с бабушкой за ягодами ходили. Помню, много набрали. И не боялись ничего. Я, правда, маленькая была, а она всегда спокойна была, помню, никогда даже не прикрикнет, голос не повысит. Добрая она была.
– Правда, добрая. Эх, царствие ей небесное… Пойдем спать что ль? Зови подругу. А то она там уж обкурилась.
– А завтра рано вставать? – спросила Алёна у дядьки.
– А как же! На кладбище до обеда ходят, а потом мне надо вас в тайгу свезти. Лошадь с телегой у соседа взять. У меня нет. Я, как к матери ехать, всегда у него беру. Надо такой агрегат бы купить – не помню, как называется, чтоб и летом и зимой по тайге проехать можно было. Чтой-то вроде маленького вездехода. Только вот денег на него так и не накопил… А если старого Петровича к себе заберу жить, так и не нужен он. Ты обратно уедешь, а племянники мои сами пусть там порядок наводят.
– А я еще не решила. Ты мне сначала покажи тот дом и места. Забыла я все. Помню смутно как-то. Вдруг захочу себе оставить?
– Вот я и говорю, гости уж разошлись, ложитесь отдыхать. Завтра день нелегкий будет. А я еще тут, на воздухе посижу, – сказал дядька Иван, выходя во двор.
На бревнах возле избы сидела Катя. Иван подошел к ней, присел рядом и спросил:
– Ну, какие куришь? Угостишь дядьку?
– Конечно! Только они легкие.
– Мне все пойдет. Я курить давно уж бросаю. То не курю совсем, то опять рука тянется. Правда, я всегда «Приму» курил. Она крепкая.
– Я вот тоже все хочу бросить, да никак…
– Ты молодая. Тебе бросить раз плюнуть! Еще детей рожать, а ты травишься…
– Ага! Это так просто сказать – брось и все! Не получается!
– А ты силу воли подключи! – сказала ей Алёна. – Вот я не курю, так и не хочется.
– Тебя мать все время пилила. Вот и бросила. А меня пилить некому!
– Чтой-то так? – удивился Иван. – Родня тоже курит?
– А у нее нет родни. Она детдомовская, – сказала Алёна.
– Да. Одна я, как тополь на Плющихе! – воскликнула Катька и всплакнула. Выпитая поминальная стопка еще гуляла по молодому и непривычному к алкоголю организму девушки.
– Три тополя на Плющихе! – со смехом поправив подругу, сказала Алёна.
– А, какая разница! – разревелась Катька.
– Ну, что это ты разошлась-то? – спохватился Иван. – Не плачь, устали просто, идите спать. Утро вечера мудренее. Повеселеете, утром-то. – И вспомнил, что утром ничего веселого не предвидится. Поход на кладбище совсем не веселое мероприятие.
Глава 3. Бабушкин дом
Утро выдалось солнечным. Будто накануне дождя совсем и не было. Небо очистилось от туч, и стало прозрачным и голубым, как весной. Трава была еще мокрой, но настроение у девушек несколько улучшилось, когда выйдя на двор, они зажмурились от ярких солнечных лучей. Дядька встал рано, принес букет цветов от соседа, привел лошадь с телегой.
На кладбище были недолго. Дядька Иван постоял немного, потом отошел в сторону, увлекая за собой Катерину – пусть, мол, одна возле могилки постоит, подумает.
Алёна всплакнула, положила букет на свежий холм земли, и срывающимся шепотом попросила прощения у бабушки – за то, что не успела приехать к ней, пока та была еще жива. За то, что ни разу в сознательном возрасте не побывала у нее, не погостила, да что говорить – даже и не вспоминала о ней. Слезы капали из глаз, растекались по щекам, Алёна вытирала их тыльной стороной ладони, и вместе со слезами приходило понимание того, что ничего уже изменить нельзя, сколько себя за это не кори.
Иван понял, что пора уводить племянницу, пока та совсем не разревелась. Он подошел, обнял Алёну и, стараясь успокоить, погладил девушку по голове, как когда-то в далеком прошлом, когда девочка была еще совсем малышкой и так радовала их с матерью.
– Ну, что так убиваться-то! Мать уж старенькая была, больная. Жизнь долгую прожила, устать от нее успела. Как в народе говорят – отмучилась. Царствие ей небесное! – и перекрестился. – Не плачь, Алёнка, поедем домой, молочка парного попьете, да на заимку свезу вас. Дом посмотришь. Вспомнишь все. Душа ее еще там витает, там ты у нее прощения и попросишь. Там она тебя и услышит, и простит.
– Поедем, дядь Ваня, – утирая слезы, сказала Алёна. Она еще раз оглянулась на могилу и пошла за дядькой и Катериной к дороге, где стояла лошадь с телегою, на которой они сюда и приехали.
– Никогда еще на телеге не ездила! – засмеялась Катя. – Просто экстрим!
– И не говори, – согласилась с ней Алена, уже немного успокоившись. – Тут и пешком не так далеко, да дядя Иван решил нас в экипаже прокатить.
– А что плохой экипаж? – засмеялся Иван.
– Отличный! – хором воскликнули девушки, и засмеялись.
– А здесь многие лошадей держат? – спросила Катя.
– Есть такие. Хотя в последнее время совсем мало стало. Лошадь кормить надо. Корма заготавливать. Это ж не машина – залил бензин и едет!
– Так и корову надо кормить. Сено косить, тоже тяжело.
– А у нас, кто держал коров, тот и держит. У кого-то козы – с ними проще. Хозяйство, оно заботы и труда требует. Вот я со своей Зорькой расстаться не могу. Она мне как родная. Никого ведь нет, кроме нее. Лаек двух держал раньше, когда в тайгу ходил. Так умерли от старости. Больше не завожу. Старый стал. В тайгу не хожу, ну, если только недалеко. За кедровником, за живицей, да за грибами. Это все там, у матери на заимке. Там и ходить-то далеко не надо – за забором тайга. Река там знатная. Рыбы много. Дак, сами увидите. Может и понравится, задержитесь, отдохнете. Успеете еще в Москве выхлопными газами надышаться.
– А мы Томск посмотреть хотели, – сказала Катя.
– Ну, глянете. Че там смотреть-то? Вот на реке и купание, и солнышко. Вона погодка-то как разгулялась. Только купаться и загорать.
– Может, ты и прав, – согласилась с дядькой Алёна. – Погостим немного, осмотримся. Я в отпуске не была еще, никуда не ездила. Вон, какая белая, как молоко.
– Я тоже согласна. Че мы там, в городе забыли. Может, за ягодами сходим? Такие вкусные, мы по дороге к вам поели немного, – сказала Катя.
– Так можно. Только без меня не ходите. А то заблудитесь еще.
– Хорошо, не пойдем, – сказала Алёна.
Девушкам показалось, что ехали очень долго. Лошадь шла почти шагом, выбирая дорогу. Телега утопала в высокой траве, но ехала, подпрыгивая и переваливаясь из стороны в сторону. Иной раз казалось, что она вот-вот перевернется, девушки визжали, а Иван посмеивался в усы, и умело управлялся со своим «транспортным средством». Он задумчиво сидел, держа в руках поводья, и почти весь путь молчал. А Алёна с Катей смотрели по сторонам и восхищались красотой и величием леса. Теперь они ехали, а не шли, светило солнце, а не моросил противный дождь, девушки, сидя на соломе рядом с Иваном, чувствовали себя защищенными и почти счастливыми. Все им было в новинку, все интересно, все радовало.
– Ну, вот и приехали, – сказал Иван и натянул поводья.