Но и после этого он еще довольно долго не обращал внимания на подошедших к нему мужчин, поскольку в голове его прокручивались сценарии действий, с помощью которых на лопатки была бы уложена она, а не он. Наконец, Вир обратил внимание на стоящую рядом троицу. Это были Августус Толливер, Джордж Карраферс и Адольфус Креншоу. Они его тоже знали или думали, что знают. В любом случае, выглядел он как завсегдатай пабов, какового они и ожидали увидеть.
– Пусть это будет уроком для нее, так? – ухмыльнувшись, произнес Толливер. – Хотел бы я знать, что это за урок? Как сломать челюсть?
– Сломать челюсть? – возмущенно вмешался Карраферс. – Как бы он говорил сейчас со сломанной челюстью? Клянусь, ты – полуслепой. Его уложил не апперкот. Она применила какой-то трюк.
– Я слышал про такие штучки, – произнес Креншоу. – Это что-то, связанное с поддержанием равновесия. Их придумали в Китае или Аравии. Черт его знает, чего еще можно ожидать от этих загадочных нехристей.
– Речь, однако, идет о том, что можно ожидать от леди Гренвилл, – вернулся к изначальной теме Карраферс. – Я слышал, она родилась на болотах Борнео и разводила там крокодилов.
– Более похоже, что в Севен-Дилс, – возразил Толливер. – Слышал, как тамошние ребята аплодировали ей. Они знают девчонку. Не сомневаюсь, что она – одна из них, уроженка трущоб Холли Ленда.
– Где же она тогда выучилась этим языческим трюкам? – спросил Креншоу. – И как так вышло, что еще несколько месяцев назад о ней никто не слышал? Где она жила такую уйму времени до этого? Ведь такую каланчу, как она, трудно не заметить, не правда ли? Или она бывает невидимой?
Он повернулся к Виру, отряхивающему грязь с брюк.
– Ты находился достаточно близко к ней, чтобы рассмотреть и послушать, как она говорит. Чувствуется ли какое-то влияние Холли Ленд в ее речи? Можешь ли ты утверждать, что она родилась в Лондоне?
Название Севен Дилс носила черная сердцевина одного из самых бедных пригородов Лондона – приход Сент-Джайлз, известный также по ироническому наименованию Холли Ленд – «Святая земля».
Вир сомневался, что горгоне Гренвилл потребовалось путешествие, чтобы обучиться грязным приемам драки, один из которых она только что применила. Намеков на кокни он в ее речи не распознал, но это по большому счету ничего не значило. Джейнес вырос в трущобах, однако сумел избавиться от этого специфического акцента. Возможно, ее речь в большей степени была речью леди, чем речь Джейнеса речью джентльмена. Но что это значит? Множество девушек из простонародья корчат из себя светских дам.
Да, в данный момент он, пожалуй, не сможет припомнить хотя бы одну, которой это удалось бы до такой степени. Но стоит ли болтать об этом? Покрытый сверху грязью и бурлящий от раздражения внутри, Вир резонно рассудил, что не стоит далее поощрять своим присутствием «интеллектуальные упражнения» этих болванов на уже затронутые или какие-либо еще темы.
Оставив их, Вир побрел к Бриджес-стрит вне себя от обиды, подобной которой он в последние годы, пожалуй, не испытывал. Ведь что получилось? Он бросился спасать эту никому не известную женщину, которая, как выяснилось, сама нарывалась на скандал. Промедли он хоть чуть-чуть, она, вне всякого сомнения, получила бы нож в спину. Но он не промедлил и в качестве награды получил множество бестолковых рассуждений и издевательские насмешки.
Мисс Наглость в самом деле угрожала ослепить его. Она угрожала ему! Виру Эйнсвуду Мэллори, которого сам владыка темных сил лорд Вельзевул не мог бы испугать и заставить повиноваться.
Не означает ли это, что она, зная, с кем имеет дело, просто подначивала его, чтобы он заткнул ей рот самым простым и доступным для мужчины способом? А если это не так, то почему просто не дала ему пощечину, как сделала бы на ее месте любая порядочная женщина? Думала, что он может дать сдачи женщине? Опасалась, что он утащит ее в Винегар-Ярд и изнасилует перед толпой пьяниц, сутенеров и шлюх?
Чувство обиды еще более усилилось, возбуждая злость. Разве он когда-нибудь опускался до такого? Разве ему когда-либо надо было брать женщину силой? Да разве сейчас он не предотвратил назревавшую женскую драку?
Вир был на полпути к Бриджес-стрит, когда его возмущенный внутренний монолог был прерван чьим-то громким окриком:
– Постойте. Вас же зовут Эйнсвуд, не так ли?
Вир остановился и обернулся. Перед ним стоял человек, которого он вытащил из-под колес кабриолета.
– Сначала никак не мог узнать ваше имя, – сказал, подходя к нему, парень. – Но потом стал вспоминать о Дейне и моей зловредной сестричке, ставшей его женой, и понял, кто вы такой. Я должен был сразу это понять, ведь он много раз о вас упоминал. Но, признаюсь, я страшно торопился добраться до почты, прямо как тот греческий парень. Как его звали? Ну тот, за которым гнались фурии. Короче говоря, так спешил, что мои мозги совершенно заклинило. Короче, если бы та длинная баба на меня наехала, я бы ничего не заметил. Тем не менее, я очень обязан вам, поскольку уверен, что переломать кости под колесами – это более чем глупый и неуклюжий способ отойти от дел. В общем, я буду польщен, если вы согласитесь разделить со мной бутылочку. – Незнакомец протянул руку. – Позвольте представиться. Я – Берти Трент. И я рад с вами познакомиться.
Лидия загнала герцога Эйнсвуда в самый дальний угол своего сознания и сосредоточила внимание на девушке. Это был далеко не первый случай, когда Лидия спасла от улицы юную бродяжку. Как правило, она отводила их в одну из лондонских благотворительных организаций. Однако в начале лета, когда Лидия встретила Бесс и Милли, двух семнадцатилетних девушек, сбежавших от жестоких хозяек, она решила оставить их у себя для помощи в различных делах, которые вечно оставались недоделанными, или, как говорят, в качестве прислуги за все. Что-то подсказало ей, что эти девушки пригодятся, и теперь было очевидно, что интуиция ее не подвела. Сейчас внутренний голос ей подсказывал: этой девушке тоже будет лучше у нее.
К тому моменту, когда Лидия усадила ее и Сьюзен в кабриолет, было ясно: бедняжка не из самых низших слоев общества. Хотя она говорила с легким корнуэльским акцентом, сама речь была грамотной. Кроме того, чуть ли не первым, что она произнесла, было: «Не могу поверить, что это вы – мисс Гренвилл из “Аргуса”. Вряд ли домашняя прислуга или простая деревенская девчонка могли знать об «Аргусе» и его сотрудниках.
Имя девушки было определенно корнуэльским – Тамсин Придокс. Ей исполнилось девятнадцать. Лидия думала, что не более пятнадцати, и даже поначалу не поверила новой знакомой. Однако приглядевшись внимательнее, Лидия отметила, что та обладает полноценной женской фигурой. Обманывал ее небольшой рост, в соответствии с которым миниатюрными были все части тела. Правда, имелось исключение – бархатисто-карие глаза девушки. Просто огромные! К сожалению, это не мешало ей быть, как скоро выяснилось, близорукой.
Если не считать одежды, единственным имуществом Тамсин были очки. Их заметно покорежило, а одна из линз треснула.
Мисс Придокс достала очки сразу, как вылезла из кабриолета, объяснив это необходимостью очистить их от пыли, густым слоем лежащей на стеклах. Очки получили повреждения на постоялом дворе, когда кто-то толкнул ее. Как раз после этого, насколько она помнит, из рук выхватили ридикюль и саквояж, причем так резко, что она потеряла равновесие и упала. Когда бедняжка поднялась на ноги, то поняла, что пропал и ее сундучок. Поэтому к ней и подошла та женщина. Она предложила проводить ее на Боу-стрит, где находится магистратура, чтобы заявить о преступлении.
Лидия знала этот старый трюк. Но знала и то, что на него нередко ловятся даже коренные лондонцы, о чем она сообщила девушке, стараясь ее успокоить.
– Тебе не в чем себя винить, – сказала Лидия, когда они подошли к дому. – Это могло со всеми случиться.
– За исключением вас, – уточнила мисс Придокс. – Вы не попадетесь на уловки мошенника.
– Не говори глупости, – поспешно возразила Лидия, подталкивая девушку к двери своего дома. – Я тоже успела наделать множество ошибок.
Сьюзен, как она отметила, не проявляла ни малейших признаков ревности. Это обнадеживало. Осталось только предупредить возможные попытки со стороны собаки поиграть с новой игрушкой в виде человека. Ничего плохого мастифиха, безусловно, не сделала бы. Но и без того запуганная выше всякой меры девушка могла неверно истолковать намерения собаки и, не дай бог, завизжать. А это бы очень сильно расстроило Сьюзен. Поэтому, войдя в холл, Лидия сразу предприняла превентивные меры.
– Это друг, – сказала она, слегка похлопав по плечу Тамсин. – Не обижай ее, Сьюзен. Слышишь? Спокойно.
Сьюзен деликатно лизнула руку девушки.
Тамсин осторожно ее погладила.
– Сьюзен очень умная, – объяснила Лидия, – только общаться с ней надо с помощью самых простых понятий.
– Раньше мастифов использовали для охоты на диких кабанов, не так ли? – спросила девушка. – Она кусается?
– Скорее проглатывает, – уточнила Лидия. – Тем не менее, тебе не надо ее бояться. Если она слишком разыграется, твердо скажи ей: «Сидеть!» Иначе она собьет тебя или с ног до головы вымажет своими слюнями.
Тамсин тихо хмыкнула, что было еще одним обнадеживающим знаком. Вскоре появилась Бесс, а еще через небольшое время гостью напоили чаем, она приняла горячую ванну и задремала.
Лидия, быстро умывшись, прошла в свой кабинет. Только там, заперев дверь, она могла стянуть с себя маску неколебимой и абсолютно уверенной в себе особы.
Ей действительно довелось видеть в этом мире множество таких вещей, о которых не знали благополучные жители Лондона, как мужчины, так и женщины, даже самые мудрые и опытные из них. Однако в обычных житейских делах окружающего мира она была отнюдь не такой искушенной, каковой ее в этом мире считали.
Ни один мужчина не целовал Лидию Гренвилл до сегодняшнего дня.
Даже двоюродный дедушка Сти, не слишком умный, но очень добрый, никогда не позволял себе более чем погладить ее по головке, а потом, когда она стала быстро расти, превращаясь в великаншу, только по руке.
То, что сделал герцог Эйнсвуд, было совсем не похоже на ласку доброго дядюшки. А Лидия оказалась совсем не готовой к этому.
Она поглубже забралась в кресло, сжала склоненную голову ладонями и замерла, рассчитывая, что бушевавшая внутри буря скоро стихнет, чувства придут в порядок, и мир станет вновь привычным и контролируемым.
Но этого не произошло. Более того, вдобавок к воспоминаниям о недавнем происшествии, в сознание, стремительно заполняя его, ворвался неконтролируемый мир ее детства. Смутные образы наплывали, исчезали и вновь появлялись, постепенно восстанавливая в памяти четкую картину, возвращающую в тот страшный день, когда весь мир и ощущение ее места в нем изменились решительно и бесповоротно.
Она увидела себя такой, какой была тогда – маленькой девочкой, сидящей на поломанной табуретке и читающей мамин дневник.
Писать о произошедшем тогда Лидия, конечно, не собиралась, но реши она сделать это, получилось бы, наверное, нечто в стиле «Фиванской розы».
Лондон, 1810 год
Ранним утром, четыре часа спустя после того, как Энн Гренвилл обрела вечный покой в земле приходского кладбища, ее старшая дочь, десятилетняя Лидия, нашла этот журнал. Он лежал в маминой корзинке для шитья, прикрытый пестрыми лоскутками, которые собирались для рукоделия.
Младшая сестра Лидии Сара довела себя долгими рыданиями до изнеможения и уснула, а их отец Джон Гренвилл ушел поискать утешение в бутылке или в объятиях одной из знакомых потаскух, а по возможности, и в том, и в другом.
В отличие от сестры Лидия спать совсем не хотела, а ее глаза были совершенно сухими. Она была не в состоянии плакать в тот день. Она была слишком сердита на Бога, который дает детям родителей, абсолютно не пригодных для этой роли. В самом деле, что имел в виду Бог, посылая девочкам их отца? Лидия в очередной раз задалась этим вопросом, убирая упавшую на лицо прядь золотистых волос и подбирая кусочек ткани, подходящий для заплаты на передник Сары. Тогда она и увидела небольшую книжечку, заполненную мелким каллиграфически красивым и четким почерком матери.
Забыв о штопке, она подвинулась поближе к очагу и ночь напролет читала увлекательную, так и оставшуюся во многом загадочной историю. Дневник был невелик, а мать не была склонна к излишней откровенности. Поэтому к моменту, когда на рассвете вернулся отец, она успела прочитать его до конца.
Однако Лидия дождалась середины дня, когда Сара играла на ближайшей аллейке с соседскими детьми, а отец протрезвел и худшие стороны его дурного характера начали смягчаться.
– Я нашла кое-какие мамины записи, – сообщила она отцу. – Это правда, что когда-то она была леди? И что ты когда-то играл на сцене? Или маме просто хотелось в это верить?
Отец почему-то принялся внимательно разглядывать бельевой шкаф, но через какое-то время прекратил это занятие и перевел слегка насмешливый взгляд на дочь.
– Какое это имеет значение теперь? – спросил он. – Ничего хорошего это нам не принесло, не так ли? Неужели ты думаешь, мы жили бы в такой конуре, если бы за твоей матерью было приданое? Что-то для вас изменится, если все, что там написано, правда, мисс Высокородие? Представляешь себя знатной леди?
– Получается, у меня по маминой линии имеются знатные предки, не так ли? – задала очередной вопрос Лидия, игнорируя отцовский сарказм. Она знала его достаточно хорошо, чтобы обращать внимание на подобные уловки.
– Предки? – Отец открыл буфет, пожал плечами, осмотрев его скудное содержимое, и захлопнул дверцу. – Прекрасный способ настроить тебя на такие глупости. И каким же образом мать рассказала тебе об этом.
– Она написала в книжечке, кажется, это был ее дневник, – твердо ответствовала Лидия, – что она леди из старинной знатной семьи. Что маркиз Дейн является одним из ее кузенов. А еще, – продолжила Лидия, – что убежала с тобой в Шотландию и ее семья была страшно разгневана из-за этого, так сильно, что оборвала все связи и посчитала ее отломанной веткой семейного дерева. Я только хочу знать, правда ли все это. Мама была… странной и мечтательной.
– Да уж, именно такой она и была, – рявкнул отец, и глаза его вспыхнули злым огнем. Все вместе выглядело хуже, чем обычная насмешка и даже чем выражение нелюбви к матери, которую он порой не считал нужным скрывать.
Лидия поняла, что зря рассказала о дневнике. Но было поздно. Оставалось, как и много раз до этого, собраться и не показывать своих чувств. Отец приказал:
– Принеси-ка мне эту книжечку, Лидия.
Лидия принесла, и произошло именно то, чего она опасалась. Лидия никогда больше не видела дневника матери. И это был не единственный принадлежащий ей предмет, который исчез подобным образом. Ее вещи продолжали исчезать и в последующие месяцы. Лидия не задумывалась о том, куда он их девал. Лично она ни за что бы не заложила этот журнал. Она не решилась бы даже что-то в нем подредактировать, не говоря уж о том, чтобы продать. Но для отца это был естественный и единственный способ разжиться деньгами. Деньги эти он, как правило, проигрывал. Иногда, конечно, случались и выигрыши. Но Лидии и Саре практически ничего не перепадало.
Многочисленным кредиторам Джона Гренвилла тоже.
Несмотря на постоянную смену имен и адресов, кредиторы поймали его два года спустя. За уклонение от уплаты долгов Джон Гренвилл был арестован и препровожден в Сазерк, в тюрьму Маршалси. В ней он со своими дочерьми провел год, после чего был признан несостоятельным должником и освобожден из-под стражи. Для Сары свобода пришла слишком поздно. К моменту освобождения она уже болела чахоткой и вскоре умерла.