Вышеописанные опыты показывают, что человек не утрачивает мыслительной способности ни при каких обстоятельствах. Более того, мыслительная деятельность может создавать собственные миры, слабо доступные для проникновения – параноидальный бред, шизофрения, прочие типы умственных расстройств. Не говоря уже о творческих запоях, сложностях диагностики аутизма у детей и прочее.
Алкоголь, наркотические средства как форма, меняющая сознание, так же весьма наглядно демонстрирует, что даже при скоротечном глубоком поражении мозга (состояние алкогольного опьянения), утрачивая речевую функцию, человек продолжает стремиться к мыслительной деятельности, а подчас и пытается ее выразить доступными ему средствами (буйство, плачь, и так далее).
Наконец, всем известен зазор, емко выраженный фразой о том, что истина, высказанная вслух, есть ложь. Здесь же: говорящий не знает, знающий не скажет.
Иными словами, следует отметить, что область мысли, как область бытия, составляющего бытие в возможности мира, доступна только индивидуально, но, вместе с тем, обеспечивает сопричастность миру внешнему, оставляя в личности необратимый зазор между выражаемым, доступным для перцепции третьих лиц, и лично переживаемым и мыслимым. В стандартных терминах – беспокойство, мечты детства, несбывшиеся надежды, страхи, мелкие собственные радости, чувство неудовлетворенности и прочее, и прочее. Зазор есть всегда. Постепенно этот зазор в той или иной степени начинает составлять свойство личности, возможно определяя ее поведенческую составляющую. В народе: чужая душа – потемки. Этот зазор очень точно формулируется понятием души человека. Христианство пошло дальше, связав его с Богом. Таким образом, христианский Бог сопутствует человеку всегда и находиться внутри его, пока он способен коммуницировать, и во внешней деятельности, пока человек способен любить (а любви все возрасты покорны). Две данные составляющие и определили христианство как религию- надежду. С субъективной точки зрения, как возможность сбыться всему сокровенному и тайному в душе человека, в объективном – как возможность преодолеть время и пространство, приобщиться к миру, превзойдя себя (любовь, в конечном счете – редуцированная форма инстинкта размножения).
Но на этом свойстве Христианства надо остановиться подробнее. Христианство в своей сути дает спасение в форме надежды и гарантии для того, кто верит, что он спасется. Именно этот тезис подвел церковь в новое время, когда жизнь телесная «здесь и сейчас» была признана самодостаточной. Ранее бытие человека было столь болезненно и столь беззащитно, что проще было создать догму о том, что жизнь «здесь и сейчас» – лишь испытание и переход в мир иной, который, как раз и является формой подлинной жизни. Даже фараоны начинали свое правление с подготовки перехода в этот мир- строительства пирамиды. Христианство давало надежду, позволяя преодолеть старый мир, при этом преодоление этого старого мира сводилось по сути к преодолению старой ритуальности и мифологии, к практике стабилизации хаоса социального бытия в возможности. Неслучайно ад у Данте – это место без надежды («оставь надежду всяк, сюда входящий»). Конструкция подобного рода представляет собой яркий пример правильной организации социальной системы, так как является абсолютным противовесом любому сомнению, в том числе и экзистенциальному (если я еще жив, значит, для чего-то нужен Богу, мое предназначение не исполнено до конца). Действительно, при наличии когнитивного сомнения перед личностью предстает мир, ограниченный представлениями о рождении (факт, эмпирически не установленный и не проверенный на собственном опыте субъектом рассуждения) и смерти (факт, который проверить не удастся – пока есть человек, нет смерти, когда приходит смерть – нет человека). Таким образом, знание о начале и конце жизни не относится к проверяемым эмпирически явлениям. И начало жизни, и конец являются парадигмами бытия, в которых превалирует целевая причина, то есть бытие в возможности. Данное бытие в возможности может быть по содержанию наполнено чем угодно, но по своей конструкции останется неизменным. Противоречие между идеальным и реальным в данных парадигмах не выражено паритетно, и не является антагонизмом по типу «реализуется – не реализуется». Желает или не желает субъект познания, но соотношение идеального и реального в данных парадигмах неизменно. В индивидуальном плане для познающего – это собственные воспоминания о прошлом, рассказы родителей, но никогда личная уверенность (в праве даже есть такой институт – тайна усыновления), в волевом моменте влияния индивидуума, разницы между смертью и рождением действительно нет (и там, и там без волевого участия). Познание смерти, опять же, происходит путем относительного проецирования смерти других. Но человеку свойственно предполагать в своих действиях бессмертие, именно поэтому любое теоретизирование на любую философскую тему начинается с осознания конечности своего существования. Логика постепенно трансформируется в логику абсурда и личности буквально не на что опереться при любом пролонгировании проникновения в парадигму бытия смерти. В некотором роде человеку здесь по – прежнему (помимо веры в Бога) остается только некоторая ритуальность бытия, продолжать которую можно до бесконечности. Христианство первым заметило, что рождение и смерть – это прежде всего бытие идеи, парадигмы этих явлений состоят в большей части из бытия в возможности. Следствием этого стала активная работа по наполнению данных парадигм конкретным содержанием для тех, кто ближе всех находится в коммуникации с ними (приговоренные к смертной казни преступники, умирающие по естественным причинам, тяжело больные, и прочее). При этом, в отличие от предшественников, Иешуа не выдвигал никаких материальных предпосылок к тому, что субъект мог присоединиться к сформированному им бытию в возможности после смерти. Единственным условием была вера в Бога, сопутствующие этому покаяние и обращение в веру. Таким образом, с точки зрения конкуренции культов Христианство так же выигрывало, давая взамен только одно – форму, которую наполняла надежда самого верующего. Надежда уходит последней, христианство – тот механизм опознавания реальности, при котором, чтобы ни случалось, надежда не уходит никогда, превращаясь в элемент движущей причины парадигмы бытия верующего. Подъем эмоциональности субъекта обеспечивается за счет природы бытия в возможности, ибо надежда, как таковая, есть ничто иное, как противоречие по бытию в возможности к тому бытию в возможности, которое является результатом познания бытия в действительности, которое субъектом не приемлемо, является противоречием к нему, как материальному субстрату, объекту материального мира. При этом сама действительность, чем сильнее она давит на такого субъекта, тем сильнее бытие в возможности, составляющее его противоречие (представления христианства). При том, как зарождалось христианство -смерть, как личный пример и как действительно путь к лучшему, к свободе – воскресение, – то смерть является избавлением и освобождением, но только для тех, кто уверовал и приобщился к Христу, прочим же (и опять специальный запрет на самоубийство) – нет надежды на спасение и на избавление, а только адские муки вечные. Надежда, как естественное противоречие бытия в действительности, продуцируемое бытием в возможности, подтверждается многократно самой организацией христианства, а в дальнейшем и церковью как организацией, во многом превосходившей государство. Таким образом, Бог христиан является продуктом естества человека, формой, которая развивает и усиливает природные, исходно заданные свойственности человеческого вида: мысль, как форму бытия, надежду, как личное противоречие бытия в возможности, любовь, как базисную положительную эмоцию. Структурирование надежды в субъективном плане тесно связано и с областью зазора бытия в возможности и с областью любви – и там, и там это бытие в возможности (надежда) является сопутствующим фактором. В системе религий того времени, требовавших подчинения правилам и устоям, которые во многом уже были устаревшими или не применимыми к области действительного (не снимали социальные противоречия) христианство, регулировавшее исключительно область бытия в возможности, абсолютно не требовательное к культу (вино – кровь, хлеб – плоть в католицизме, например) было однозначно жизнеспособнее, так как не ставило себе, помимо всего прочего, политические цели. Христианство преследовало только одну цель – дать счастье и успокоение обычному, точнее, любому человеку. Все отвергнутые, проклятые, забытые, решительно все могли приобрести внутреннее спокойствие, получить то, что не дает ни одна власть, никакие деньги. При этом не забудем и о том, что основанием этого было управление бытием в возможности приобщающейся к религии личности.
В остальном христианство развивалось как обычный культ и обычная организация. Структура церкви отвечает большинству социальных институтов, обладающих высокой степенью эффективности (алеантности реализации бытия в возможности в действительность).
11
Сформировав и реализовав своей смертью такую мощную парадигму бытия как Христианство, Иешуа не предвидел и не мог предвидеть рост организации до сверхмасштабов. Никто так не дискредитировал Христианство как Церковь, неважно, какая – Римская Католическая, Православная, Грегорианская. И дело здесь даже не в том, что были допущены множественные фальсификации Священного Писания, преднамеренные исключения (как, например, Евангелие от Иуды- забвение гностицизма), осуществлены Крестовые Походы, Священная Инквизиция и так далее, и тому подобное. Дело в том, что самого Иешуа, который пожертвовал своей жизнью ради того, чтобы избавить человека от божков, архаичного тотемного символизма, превратили в Бога. Христианство никогда не конкурировало с действующими культами, оно создавало собственный мир, который жил и умирал вместе с последователями Учения Христа. Канонизация Учения и признание его государственной религией при Константине перевело христианство в разряд инструментов политического управления, превратив лучшие его стороны в абсурд, а само Учение в идеализм, недостижимый при жизни. Из практики управления собой, а значит миром (мыслю- следовательно существую), из универсального инструмента преобразования мира, государство сделало орудие подавления, организованного насилия, основание для оправдания своих действий, идеальное прикрытие любой своей деятельности, «санкционированной» Господом. Этот факт очень важен и подлежит изучению, с целью избежать повтора подобных ошибок, предупредить о них. Но Шпенглер был абсолютно прав – третья стадия развития Христианства есть стадия его полного преобразования.
Прежде всего, когда Христианство стало государственной религией, оно потеряло универсальность встречности и подобия. Учение Христа было всегда добровольным. Обращение в Христианство было подобно сегодняшнему добровольному помещению в психиатрический стационар (по собственности желания отчаявшегося духом). Христос собирал уставших, отчаявшихся, всех тех, кто осознавал абсурдность, никчемность, неправильность своего круга бытия против мироустройства в целом до него и после него. Христианству нельзя обучить, к нему можно только прийти и успокоиться в нем, перестав бояться всех и вся. Христос, образ жизни Христа есть путь к Богу, но этот Путь надо пройти, при том, что время, потраченное на дорогу к Богу, никогда не будет потерянным. Везде, где есть государство в отношении элементов, составляющих его сущность, отсутствует принцип добровольности, что понижает алеантность любого процесса, так как делает некоторые вещи естественными, не первичными для восприятия, автоматически реализовываемыми в отношении такого метода насилия как убеждение. Что касается принуждения, то, как правило, в отношении граждан своей страны, подданных, государство добивается внутреннего перелома личности, осознания им своей виновности, как основания для применения в отношении него насилия (преступное поведение). Став государственной религией, став формой оправдания государственной власти, Христианство стало включенной опцией для подданных государства. С малого возраста граждан государства приучали к Христу. Именно этот период Христианства породил класс индивидуумов, которые подверглись острой критике Ф. Ницше. Калечные, безвольные овцы, послушные всему и вся, все принимающие без любого ропота, понимающие лишь свою обязанность служить и подчиняться.8 Государство сделало из удивительного Учения Христа догму повиновения, без инициативности. Не случайным было понимание Христа как Бога. Эта провокация преследовала исключительно управленческую цель отвлечения познающего от сущности Бога как постоянно заданной неизвестности мерзости определенности жизни мирской. Любой рассудок, обращающийся от Христианства теперь в сторону Бога, встречался с неизвестностью познания, с ситуацией, устрашающей своим хаосом. Это то, с чем боролся Иисус. По иронии судьбы, оставаясь наедине с Богом, вне формы познания Бога, человек погибает, так как в момент усталости познания сущности Бога фиксирует свои представления, руководствуясь ими в дальнейшем как собственно – достигнутой истиной. Становясь таким образом «прислушивающимся параноиком», субъект вступает в коммуницирование с Богом, исходя из тех представлений и сформированных им ожиданий, которые были им зафиксированы. Но, в подавляющем большинстве случаев, эти представления купированы повседневной деятельностью, не имеют достаточной глубины и универсальности, а потому подводят личность в области планирования, самоидентификации, управления жизненными процессами. Это отворачивает от Бога, это убивает таких людей. Иешуа же потратил более 20 лет только для активного познания Бога, это были именно годы наполненные познанием, кто среди нас, «философов на час», способен на такое?
Но те, кто организовывал Церковь, заботились только об одном – об усилении государственной власти. Если и можно было побороть Христианство, то это было достигнуто – государство завладело душами людей, вернув себе авторитет, божественную сущность. Богу для общения не нужны посредники, человеку для общения с Богом нужен только Путь, метод познания, ибо жизнь человека слишком коротка для лабиринтов истины. С появлением государственной церкви путь к Богу был заменен ритуальностью религии, Бог государством, а Иисус стал рекламным агентом – вербовщиком, самоотверженно положившим жизнь ради овец, пастырями которых явились священники.
В каждой социальной системе необходимо понимать, какие ее элементы являются сущностными, какие ее элементы гарантируют ее последовательное бытие как задуманной системы.
Первым шагом к гибели христианства стал текст. Сам Иисус неоднократно предупреждал против книжников, подчеркивая, что святость и Бог не зависят от книги и от слова написанного. Вместе с тем, сама по себе запись понятого и сказанного не могла существенно повредить Учению, но вот титульность только определенного изложения, предпочтение одного источника другому – это вещь, совершенно не соотносимая с системой познания, основным составляющим которой является приобщенный человек. При этом Христом неоднократно декларировалось, что нет перед Богом ни старших, ни младших, все равны и во грехе, и в благочестии. Сам по себе текст в доступе возможности прочтения обладает собственной властью, является формой познания, которая по своему содержанию совершенно неадекватна авторскому пониманию вопроса. Но канонизированный текст, причем канонизированный по субъективной допустимости – наказание Божие. Заставить же жить каждого по букве «слова Божьего», – это уже чисто государственный подход. Поэтому не будем обманываться – изучая церковь, мы будем говорить не о христианстве, ибо само Христианство в том виде, как оно существовало после смерти Христа и до его огосударствления было вполне самостоятельной когнитивной социальной системой, прекрасно справлявшейся с поставленной задачей – обеспечивать бытие Бога в жизни человека.
В то же время Христианская Государственная Церковь – прекрасный пример того, каким образом необходимо организовывать социум. Функция любой религии – в установлении форм познания Бога, приобщении верующих к организации через ритуальность, управлении материальными активами, если таковые имеются, выработка системы «истина – ложь». Приобретя наследие многобожия, Христианская церковь тем самым извратила понимание дома Бога. Для христианина Бог живет внутри него самого. Языческие храмы, построенные по всей территории Римской империи, были всего лишь игровым атрибутом, они выражали прежде всего победу над неуверенностью самого верующего в том, что его боги существуют. Игра структурирует социальную материю (бытие в возможности) в форму (бытие в действительность) всегда с необратимостью при соблюдении игровых законов и традиций. Храм как сооружение – это место игры, это часть игры, часть веры в то, что определенная последовательность действий приведет к определенному результату уже в процессе самих действий (сравните с культурой амфитеатра). Это часть мифологической культуры, которая совершенно оправданна в мифологически публичном типе мышления. Главное, что в момент принесения жертвы, в момент нахождения в храме, – все участники равны, и все растворяются в культе, приобщаясь к пределу возможностей соответствующего божества. Если это Марс (Арес), то, принося ему жертву, воин устранял свои сомнения, так как понимал, что лучше, чем Марс никто не справится с поставленной задачей победы, и, если он заручился его поддержкой, значит, может идти без страха до конца. Конец для воина – это либо победа, либо смерть. Выходя из храма, воин уже был не ничтожеством перед божеством, но его представителем, носителем его воли. Достигалось это простыми игровыми действиями жрецов – гаданиями, жертвоприношениями, ритуалами и прочее. Их успешное проведение снимало неуверенность и сомнение в области мышления (бытия в возможности) воина. Фактически, функция религии здесь сводилась к очищению целевой причины парадигмы бытия, нацеливанию на победу, устранению всего лишнего. В области социальной деятельности – это исключительно важно. Так, качество реализации напрямую зависит от субъекта реализации (кадры, как известно, решают все). Отношения с божественным таким образом в мифологическую эпоху носят исключительно деловой характер. Храм – место оказания особой услуги. Именно с этим боролся Иисус Христос, – с функциональностью религии как общественной формы деятельности. В данной системе человек лишен возможности повлиять на божество; божественность, соответственно, влияет на человека ограничено; при полном влиянии человек становится ограниченным. Материальные ценности как предметная сторона энтелехии в вопросе общения с Богом, в любви, – всегда помеха на пути полного развития и функционирования бытия в возможности в предельности его функции реализации.