– Вам грех жаловаться на жизнь. Вы, мои любимые, накормлены, напоены, помыты, причёсаны. Для зимовки и ночлега вам созданы хорошие условия. Вашей задачей остаётся лишь одно – приносить здоровое потомство.
Пять кобыл, пять жеребцов, предназначенных на продажу, три жеребёнка, два жеребца-производителя, один из которых был в юном возрасте, преданно смотрели на хозяина и в знак любви к нему кивали головами. Филипп ещё раз посмотрел на своих любимцев и пошёл домой. Было семь часов вечера. Жена Елизавета, круглолицая, светловолосая женщина с живыми голубыми глазами, суетилась возле вытопленной русской печки, доставая оттуда сваренный в мундирах картофель. К приходу мужа на деревянном столе уже стояла сковородка с жареным луком и глиняная кружка с молоком, рядом лежал ржаной хлеб. Сын Василий, долговязый шестнадцатилетний парень, уже поужинав, сидел на лавке возле керосиновой лампы, подвешенной к потолку, и читал своим двум младшим братикам десяти и восьми лет детский журнал «Задушевное слово», один экземпляр которого был привезён отцом из Петрограда. Рядом с детьми лежала книга по географии, которую Вася уже зачитал до дыр, мечтая стать путешественником.
Филипп, сняв тулуп, шапку и рукавицы и повесив их возле тёплой печки, вздохнул:
– Две кобылы вот-вот должны жеребиться. Сейчас поужинаю и пойду караулить.
– А можно мне посмотреть? – Вася отложил журнал на лавку.
Младшие, Павлик и Ваня, завизжав от радости, подбежали к отцу и тоже стали его просить взять их с собой. Филипп добродушно улыбнулся в густые усы.
– Я вас позову, когда появятся жеребята. А до этого кобылам не надо мешать. Если уснёте, я вас разбужу.
– Меня, чур, не будить, – Лиза села за стол рядом с мужем, – я уже насмотрелась на это явление и лучше посплю.
– Я сам справлюсь. Да там-то и справляться нечего. Кобылы сами всё сделают. Я лишь потом подстилку сменю, – хозяин семейства достал из чугунка картофелину и, положив её в сковородку с луком, стал разминать вместе с кожурой, – из Петрограда доходят тревожные вести. В связи с этим нам надо подумать о своём будущем.
Лиза в испуге посмотрела на мужа:
– Нам что-либо угрожает?
– Пока – нет, но любая война, смута чреваты плохими последствиями. Нам надо быть готовыми к ним. Я тут подумал и решил, что нужно дом твоих родителей, который находится в деревне, подремонтировать и подготовить, в случае чего, для твоего переезда в него, Лиза, с детьми. А я останусь здесь один до лучших времён. На прошлой неделе я разговаривал с земским участковым начальником, который меня проинформировал, что в Петрограде уже в открытую готовится восстание под лозунгами свержения монархии, национализации земли и частных предприятий, а царь не принимает никаких серьёзных мер. У нас десять десятин земли, породистые лошади, свой хутор. Что с этим будет, когда к власти придут революционеры? Не знаю.
– Ты у нас, Филипп, умный, разбираешься в политике, одно время сельским старостой был. Народ тебе доверил эту должность, поэтому тебе лучше знать, что делать в складывающейся обстановке, а я от этого далека. Моя жизнь посвящена тебе и детям.
– Спасибо тебе, Лиза, за любовь и верность мне, а я тебя люблю и сделаю всё возможное, чтобы вас обошла беда. Ладно, пойду в конюшню. А вы, мужики, быстро спать, если хотите посмотреть, как жеребята первый раз будут становиться на ноги и сосать вымя своих мам.
Когда дети залезли на достаточно вместительную лежанку на печке, а жена улеглась на деревянную кровать за занавеской, Филипп вышел из дома в морозный звёздный вечер, прихватив с собой керосиновую лампу. В безмолвном воздухе изредка раздавалось фырканье лошадей и шуршание сена. Коньков набрал охапку ольховых дров и вошёл в конюшню, в которой было оборудовано два родильных отделения, более утеплённых и имеющих небольшую печку. Подвесив лампу на жердину, он разжёг очаг и уселся на солому. Когда пламя заплясало по стене, Филипп задул лампу и подумал: очевидно, скоро огонь запылает по всему российскому государству. Народ, особенно крестьяне, доведённые до нищеты и голода, соберутся в толпы и сожгут всё на своём пути. Достанется и ему. Люди не любят зажиточных и успешных. Хотя он всегда старался помочь обездоленным куском хлеба, деньгами. Но спасти людей от нищеты не мог. Это должно было делать государство, но оно этого не делало, а наоборот, ещё больше ухудшало положение крестьян, забирая последние крохи. Коньков помнил голодные годы, когда люди, доведённые до отчаяния, покидали свои места и уходили куда глаза глядят в поисках еды. Многие тогда умерли от голода. В то же самое время государство, выполняя договоры перед иностранными государствами с целью получения валютной выручки, вывозило зерно за границу, что вело к обогащению только определённой части дворянства. Денег этих, конечно, крестьянство не видело. Основная их часть проматывалась элитой в той же Германии, с которой теперь ведётся война. Коньков знал это и понимал, что так долго продолжаться не может. Он вдруг вздрогнул и реально осознал, что время для взрыва настало. Теперь его задача – спасти семью. Размышления Филиппа прервали тяжёлые вздохи кобыл.
Через час в соломе на полу по удивительному стечению обстоятельств появились два жеребёнка. Коньков зажёг лампу и вошёл в дом, чтобы разбудить детей.
Утром Елизавета, поднявшись первой, перекрестилась на икону и улыбнулась.
– Василий, хватит спать, бока от грубки заболят.
Парень закряхтел на печке:
– Сейчас ещё минутку полежу, мама, и спущусь, а ты пока приготовь ведро, платок и деньги.
– У меня всё готово. Ладно, полежи ещё чуток. По времени Захаровы только начали дойку, и они знают, что ты должен к ним приехать за парным молоком.
Через некоторое время парень, закутанный в тулуп до пят, ехал на другой хутор, который находился на крутом берегу реки в двух верстах от его дома, и радовался жизни, мечтая о дальних странствиях. Смуты, бунты и революции его пока не волновали и не страшили.
4
Утром Новиков проснулся от громкой суеты жены возле печки. Он сел на кровати и тряхнул головой.
– Что ты каждое утро попусту гремишь пустой посудой? От этого еды не добавится.
– А от твоих пьянок добавится? – Маша поджала губы.
– Цыц, женщина, давно вожжами не получала? – Степан посмотрел на жену всё ещё мутными глазами, но заметив на её щеках слёзы, добавил: – Ладно, успокойся и прости. Голова раскалывается от жидовской дармовой водки. С сегодняшнего дня я постараюсь завязать с пьянками. Сейчас немного прочухаюсь и пойду на работу к Конькову.
Маша повеселела.
– Я не зря гремлю. Вон на столе стоит суп из засушеной лебеды с картошкой. Кроме этого я в посёлке раздобыла кусок пирога с капустой и хлебные корки.
– Опять попрошайничеством занималась? Чтоб это было в последний раз!
– А чем детей кормить?
– Я коньковскую зарплату пропивать не буду. До лета как-нибудь дотянем, а там легче будет. Кстати, вот огурец и хлеб, отдай их детям.
– Ты хоть пару ложек супа съел бы.
Степан махнул рукой.
– Обойдусь водой. Пусть дети наедятся вволю. А я пошёл к Конькову. У него много работы, за которую он платит неплохо.
Маша скрестила руки на груди.
– Я всё хотела тебя спросить: а чем конкретно ты на конюшне занимаешься?
– У меня очень ответственная работа. Я чищу скребницей и щёткой кожу коней, вычёсываю их гривы и хвосты, протираю шерсть, выгуливаю коней, убираю навоз. Кормит и поит их сам хозяин с сыном Василием.
– А сколько ему лет?
– Кому?
– Васе.
– Кажется, шестнадцать. А что? – задвигал бровями Степан.
– А нашей Тонечке пятнадцать.
– Ты очумела, мать? Выбрось эти мысли из головы. Кто они и кто мы?
– Всякое в жизни бывает.
– Забудь. Ладно, я пошёл. А ты коня покорми и напои, и чтобы в посёлок больше без меня ни ногой. В противном случае уж точно вспомню про вожжи.
Степан шёл на хутор, поскрипывая снегом, и думал: сегодня в кабак он точно не пойдёт. Алкогольную болезнь как-нибудь перетерпит, залив её водой. А завтра у него появятся ясные мысли, и он подумает, как жить дальше. Хотя кое-кто в Петрограде за него уже подумал, и там рассчитывают на таких, как он. И он их поддержит.
Впереди показалась резвая кобыла, запряженная в сани с завитушками. Когда Степан поравнялся с ними, из саней раздался голос Васи:
– Здравствуйте, дядя Стёпа. Хорошего вам дня! А Тоня прочитала книгу, которую я ей дал?
Дядя Стёпа опешил от такого вопроса:
– Э-э-э, какую книгу? Когда?
– Ладно, дядя Стёпа, пока, – парень хлопнул вожжами по крутым бокам кобылы и захихикал.
Новиков, придя в себя, подумал: надо точно с пьянками завязывать. А то пропустит самые интересные моменты в жизни, которая несмотря ни на что, продолжается. И жена, очевидно, не зря про Васю и Тоню начала говорить. Что-то тут затевается. Но главное, чтобы эта затея привела к лучшему. Степан, довольный, хмыкнул под холодный нос и ускорил шаг.
5
Вася полулежал в санях на душистом сене, пребывая в хорошем настроении. На восточном небосклоне обозначилась еле заметная светлая полоска. «Солнце уже где-то рядом, – подумал парень, – оно отдало своё тепло, энергию, свет другим людям и теперь спешит на его землю, чтобы здесь пробудить жизнь и вдохновить людей на полезные дела. Он обязательно сегодня тоже сделает что-то полезное: поможет родителям по хозяйству, почитает книгу по географии и обязательно прокатит Тоню на санях по своим полям, покрытых чистым, искристым снегом» Парень улыбнулся и легонько ударил кобылу по её тёплым бокам, от которых шёл еле заметный пар. Конькова-младшего распирало чувство гордости за себя. Он верил в свою значимость на земле и причислял себя к настоящим мужчинам.
Через некоторое время, привязав лошадь возле плетня из лозы и кинув ей под морду охапку сена, Вася с ведром вошёл в дом Захаровых и поздоровался. Навстречу ему вышла женщина невысокого роста, лицо которой светилось от доброты:
– Василёк, ты как раз вовремя. Давай ведро, я перелью в него парное молоко и завяжу платком. Оно уже процежено и готово к употреблению. Вернёшься домой, напомни родителям, что мы ждём вас всех у нас. Пост закончился, и начался колядный праздник.
– Спасибо, тётя Вера. Обязательно передам. А где Семён?
– А он с отцом у коров прибирается.
– Передайте ему, что я с ним после обеда встречусь. Надо будет колядные гуляния обсудить.
– Понимаю, наряды, гадание и всё прочее. Без них праздник не получится.
– Надо подумать, кого выбрать Щодрой.
– Сложный вопрос. В деревне много красивых девушек. А моя красавица ещё мала для этой роли.
– Есть одна на примете, но о ней потом, а сейчас мне надо ехать.
– Поезжай, Вася, родители, небось, тебя уж заждались.
На восточном горизонте светлая полоска расширилась и стала более яркой. Сумерки уже не были такими густыми. Вася уселся в сани, сказал «но» и под скрипучую снежную песню, что лилась из-под полозьев и копыт лошади, стал думать о Тоне. Он считал, что только эта девушка достойна, быть Щодрой – святой, лик которой с огромными голубыми печальными глазами постоянно волновал его. Изящная худоба девушки казалась неземной и таинственной, вызывающей тайные желания. Вася подхлестнул кобылу, желая хоть как-то ускорить встречу с необычной девушкой.
6
Хутор Захаровых находился между деревней и посёлком и занимал земли, лежащие по левой стороне реки. Этой земли хватало, чтобы прокормить десять коров и семью, состоящую из хозяина, Захарова Кондрата, его жены Веры и троих детей – Семёна, Анны и Миши. Двадцатилетний Семён был старшим и уже в полную силу помогал родителям по хозяйству. По национальности Захаровы были русскими, но об этом без надобности никому не говорили. Кондрат поддерживал хорошие отношения с евреями, проживающими в посёлке, не только из-за совместных коммерческих дел, а просто так, обладая общительным и добродушным характером. Дружил он и с двумя поляками, предки которых поселились в этих местах ещё в давние времена. Но единственным другом Кондрата был белорус Филипп Коньков. Вот с ним-то он мог и чарку выпить, и раскрыть свою душу. Друзья обсуждали и политические процессы, происходящие в стране, и своё положение в свете последних событий, понимая, что оно может оказаться незавидным.
Кондрат вышел из хлева и, посмотрев на восток, закрутил фитиль керосиновой лампы, чтобы она погасла. Следом из тёмного коровника вынырнул Семён, который как две капли воды походил на своего отца – такой же коренастый, жилистый и с правильными чертами лица.
– Батя, мы молоко сразу в посёлок повезём или сначала позавтракаем?
– Я думаю, приятнее будет предаться трапезе после поездки, но ты можешь перекусить и сейчас.
Семён похлопал себя рукой по животу.
– Я вчера вечером после окончания постных дней так наелся, что в животе у меня будет ещё долго полно. А сегодня должны приехать Коньковы с угощениями. Так что я воздержусь до общего стола. Кроме этого вечером пойдём колядовать по деревне. В общем, к нам пришёл праздник души и живота.
– Надо матери сказать, чтобы угощений и подарков наготовила побольше. К нам ведь в первую очередь компании будут заглядывать. Ладно, пошли в дом, немного погреемся, а потом развезём молоко. Начнём как всегда с маслосырзавода, а закончим еврейскими домами.
– Ты иди, отец, а я поговорю со Стрелковыми. Я их просил подождать.
Кондрат с прищуром посмотрел на сына:
– Я вижу, ты к ним неравнодушен, особенно к голубоглазой девочке с чёрной косой.
Парень не смутился под взглядом отца:
– А как тут быть равнодушным, когда Стрелкова Галина одна, без мужа, семь дочек старается прокормить, одеть, обуть и ещё грамоте обучить?
– Мы их и так не обижаем, работу всегда даём, хорошо за неё платим. После каждой дойки коров они всегда часть молока себе оставляют.
– Это так. Но я хотел бы с твоего согласия помочь, как ты говоришь, голубоглазой Клаве получить более достойное образование. Она очень умная, ловкая и к тому же красивая девочка, которая в скором времени превратится в прекрасный цветок. И я этот цветок не хочу никому отдавать. Я буду ей вместо брата.
– Откровенно, сын. Но я одобряю твои прекрасные стремления. Иди, поговори со Стрелковыми.
Галя и её девятилетняя дочь Клавдия стояли на дороге за сеновалом, прижавшись друг к другу. Семен, подойдя к ним, улыбнулся.
– Простите меня ради Бога, что заставил вас ждать на морозе.
– Мы не замёрзли, нас греет интерес в связи с твоей просьбой задержаться, – Галя освободила девочку из своих объятий.
– Чтобы вас не морозить слишком долго, скажу прямо, тётя Галя: я хочу заботиться о Клаве и стать для неё вместо брата.
– Вот так поворот судьбы! Ты слышишь, доча, что этот шустрый юноша тебе предлагает?
Клава перебросила свою длинную черную косу из-за спины на грудь и, ничего не ответив, лишь улыбнулась.
Галя опять обняла девочку.
– Чего молчишь? Сегодня, может быть, твоя судьба решается. Я – женщина опытная и знаю, что говорю.
Клава, теребя косу, хихикнула:
– Коль Бог не дал мне родного брата, то я не против стать сестричкой Семёну.
Галя отпустила дочку из объятий и воскликнула:
– Ну, идите же и пожмите друг другу руки!
Семён нежно взял маленькие худенькие ручки девочки в свои большие руки.
– Теперь мы – брат и сестра, до тех пор, пока ты не вырастешь.
– А что потом? – Клава посмотрела принцу в глаза.
– А потом будет так, как повелит нам Бог, и как подскажут наши сердца.
– Мудрые слова ты сейчас сказал, Семён. Поэтому я тебе доверяю свою девочку, дружите, растите, и я уверена, что у вас будет всё хорошо. Мы не прощаемся, поскольку вернёмся к обеденной дойке.
– У меня вопрос к тебе, Клава. Как ты такими маленькими ручками доишь коров?