– А я не дам тебе свою зажигалку, – всхлипывает Бейонс. – Кури их теперь как хочешь…
Отставляю чашку с последней каплей, которую вытрушиваю себе в рот, тушу окурок и натягиваю футболку. Надо бы взять еще чая. Крепкого и несладкого, такого, от которого вяжет во рту. Благо, что рядом очередное кофе и мне до него идти двадцать шагов.
А чайника нет, и в номера подают только простыни, – это мотель.
Снова тебе в носу кажется, что ты чувствуешь дым. Это мой. Да, сейчас я его брошу. Сколько можно? Возвращаться с чашкой кипятка и ставить ее на стол. Снова и снова, копаться в воспоминаниях, разглядывая белый лист.
Забываться, вспоминая города и ориентиры Леже – Сен Жон Перса и разглядывать птиц по утру застывших подобно каменным истуканчикам на проводах.
Бледное, восходящее солнце медленно поднимающееся над серыми сумерками, застает меня врасплох и я забываюсь, глядя в пустоту нетронутого Эрих Краузе прямоугольника, – плоского и белого, – прилепленного к столу, а в голове роятся мысли и слова, эмоции от которых беспорядочно тают в предрассветной дымке. И я проваливаюсь в Паттерсоне еще в одну ночь, которая превратилась в день. А на стоянке в Вилласе, меня встретит Боб и торгующий очками с лотка паренек. Будут заглядывать в мои заплывшие синяками глаза.
Бу! Сегодня я ужас Мао Дзедуна с чашечкой кофе и пончиком с пудрой в кровать, говорит Люси Лиу Бандеросу.
– Нет, спасибо, – прихлебывая из чашечки, отставляет мизинец тот. – Китайская зарядка уже закончилась. А если честно, то мне с тобой соревноваться не с руки. Ибо я – церковная свечка, разгульная пьянка… безмолвная речка. Японская танка!
Тебе кажутся мои шутки злыми? А что, если даже так. Жизнь вообще одна большая злая шутка. Так почему бы не воздавать ей, по заслугам?
Ум-м-м, какие хорошие топоры, госпожа Мадонна. Как интересно они раскуриваются…
Мы все такие – злые и мстительные. И я был когда-то… – кажется, целых три жизни тому назад. Хотя не думаю, что раскуривать топоры, вместо того, чтобы ими пользоваться, можно назвать прогрессом.
Ты права, Эни, если считаешь, что я романтик. Но я прикрываюсь циничностью, и у меня неплохо выходит. Разве нет?
Не знаю еще ни одного человека, кому бы плохо жилось с такою чертой. Это как переключать каналы с мыльных опер на Опру Уинфри. Удовольствия мало, зато много опыта.
Знания, это сила. Бух в Мадонну, – валяйся Рианна. Жах в Бейонс, – лови зажигалку Ульямс. Гах из-под локтя в Ульямса, – улыбайся Мадонна. Умоюсь кровью. Умоюсь! Все ровно она не моя, а Мэнсона. Кто это тут под ногами валяется? Пинк топором задело…
Шутка ковбойская, шутка бандитская.
Они у меня через одну.
Сидит зверобой в кругу индейцев.
– Ты не нажмешь, – говорит старый вождь.
– На что спорим?
– На мою жену!
А вот продолжение.
Зверобой нажимает курок, отводя дуло в сторону:
– Шутка. А сейчас, – наводя ружье на вождя, говорит зверобой, – спорим, что попаду?
– На что, – спрашивает старый вождь.
– Ваша жена меня не о чем не просила… но я все же хочу сохранить вашу семью.
– Отпустите его, – говорит старый вождь. – И дайте ему мою, – глядя как зверобой поглаживает свое ружье, продолжает:
– Трубку!
– Ало, малышка, прости, что я опоздал с днем рождения. Тебе привет…
– Куда вы звоните?
– А в кого я попал?
Не знаю. Нашел, здесь на скамейке валялся. Оставлю, может кто-нибудь тоже найдет.
Дам жену, точно пристрелит, думает вождь. Дам топор – убьет кого-нибудь еще, скажут, что я. Такая там примерно логика была у вождя.
Вспоминаю отчего-то Гадалина. Еще не открытую звезду психоделики. Как там ты? Неужто опять загремел в психушку? Хватит отлеживаться на казенных харчах. Вставай и работай.
Если все пойдет так, как я планирую, и нам удастся совместный проект с Базукой, то у тебя все будет. И это будут не пустые слова.
Я не звоню ему и совсем потерял с ним связь. А без меня он напишет кучу ненужного барахла. Хотя быть может, я себе льщу. Настало время сказать «стоп».
Я научу тебя говорить это слово: стоп наркотики – здравствуйте сигареты; стоп сигареты – здравствуй алкоголь, стоп алкоголь – здравствуйте наркотики…
Да, я учу только плохому. Хорошему должна научить мама.
Теплая вода и пар заставляет меня расслабиться и отпускает усталость. Я провожу по волосам. Остаются в руке. Так много.
Облепиховый гель.
Нет, возьму еще.
Что это у нас сегодня? Пантин про-ви. «Упругость и форма волос с многоступенчатой стрижкой». Да у меня праздник!
Волосатая все-таки у меня задница…
Я сказал, что это для мамы!
Мне помнится, как мать одного моего друга говорила, что красивый мужчина должен быть чуть-чуть красивее обезьяны. Наверное, это так.
Разглядываю свою переносицу и подбородок в ложке. Нисколько не похожи на эталон красоты.
Ты веришь Нэо, что эту ложку можно согнуть?
Я верю, что в этой ложке мое отражение вверх ногами. А если ее перевернуть, то я буду отражаться в ней по-нормальному.
– Да. Будем шутить, – говорит Мэнсон. – Только по-умному. Так, чтобы людям вокруг было весело и тебе самому…
Нет, малышка, я знаю господина Мэнсона как себя самого. Когда шутишь по-умному, никому, кроме тех, кто вокруг не весело. Шути лучше так, чтобы доставлять удовольствие самой себе. Это ситуационный подход. Сейчас так во всем мире. Не буду говорить, что он чем-то лучше другого. Во всяком случае, не хуже – уж точно.
И госпожу Ри я напрасно обидел, уличая ее в эгоизме. Она тоже неплохо поет. Сейчас так везде поют.
– Смерть заказывали?
– Ошиблись дверью. Русскую рулетку слушают этажом выше…
Ну, вам ничем не угодишь, господин Мэнсон.
– Чувствуйте себя тогда, хотя бы расслабленно, – говорит Иракский дух Биллу Клинтону. – Я в вас войду.
Нет, не буду тебе рассказывать анекдот про атомную подводную лодку с Мэнсоном на борту. Лучше расскажу анекдот про чукчу.
Прохожу в комнату и беру кофе, – остывший, но еще теплый. И закуриваю, нагибаясь над бумаги…
Здесь тихо. Так тихо, словно в склепе с безымянной табличкой. И мне отчего-то хочется подольше здесь оставаться…
– А я смотрю на эту фотографию из стоп кадра, – говорит Робби Уильямс, неожиданно для всех вынимая фотографию Триши Хэлфэр. – И мне отчего-то кажется, будто я заглядываю в реку, эту безбрежную и беспощадную как само время. И вижу в ней свое собственное отражение…
Словно я слышу старый забытый блюз, далеко отовсюду и близко везде. Сквозь ропот толпы и неспешные переговоры слабо бубнящей толпы. В далеком-далеком прошлом, которое возвращается не для того, чтобы поранить меня своею несвоевременностью и беспощадной ответственностью перед самим собой, а напевая печальные ноты моих чудесных глупостей и тоскливые треки надежд, которые потягивают меня и нежно дразнят дорожками былых оплошностей и больших разочарований. Словно потягиваясь во сне, теплой ночью или весенним утром в изобилии темных сумерек, я встаю на ноги и брожу по холодному полу, в своих мыслях, оставляя дымиться последний окурок на столе балкона, а густой мягкий дым опоясывает мои пальцы, завладевая мыслями. Гармония, которая, несмотря ни на что, уверенно занимает место в звучании длинных, протяжных вздохах и выдохах… нет, только не скрипки. Она из меня вытянет последние капли крови.
Я буду дышать ртом, и слушать воздух сегодня, для того, чтобы… чтобы… чтобы…. Чтобы меня забыли мои холодные воды, и я погрузился в тихое шуршание дождя по асфальту.
Рожденные пеплом воспоминания, клубятся в тихом мотеле, очередном уголке этой великой страны и я забываюсь, глядя в одну точку.
Это было время хорошего сна и хорошей охоты, скажу я тогда и затушу в развезенной мною грязи пепельницы окурок. Добавлю еще воды, стряхнув пальцы обмакнутые в виски со льдом, и подобью подушку.
Когда у меня заканчиваются слова, я обычно сплю. Но я сплю, бывает и днем. С широко раскрытыми глазами.
Запах сандала слышен даже через рот.
Попробуй как-нибудь вдохнуть и выдохнуть через нос.
Когда я, наконец, брошу курить? Наверно, когда перестану дышать ртом.
Хватит Эни. Ты шикарно навернула круги от Монтроз в Хейзл Херст и от Вилласа в Линкольн. Не могу не вспоминать об этом на Нью Кингс Роуд.
– Здравствуйте, господин психотерапевт. Я хочу рассказать вам свою историю, но буду очень тужится… потому что она доставляет мне дискомфорт.
– Не извиняйтесь, здесь все пукают, когда очень хочется…
Помнится, кое-кто говорил, время необратимо и даже, если вам это некстати, вселенная продолжает двигаться, – когда вы спите, курите и пишете свои произведения, – одному лишь господу Богу дано превращать бывшее в небывшее. «Поэтому проверьте, всегда ли тот, кто ушел, пришел. А тот, кто пришел – ушел. Вы себе даже не представляете, сколько лишнего народу топчется почти на каждой странице подобного творчества. А между тем, достаточно помнить, что если кто вышел из точки А, отправляясь в точку Б, то в точке А его больше нет. И его неприбытие в точку Б может иметь место только в крайних обстоятельствах, о которых читателю необходимо сообщить».
Надеюсь мне не обязательно это делать. Но на всякий случай напомню, что из Норфолка – А в точку Джэксонвилль – Б я выехал через Бремен и какой-то еще германский городок. А точкой В явился 2009. Производной, от которой я полагаю, будет точка Д – Кагосима-сити.
Не спрашивайте меня, какой точкой все это закончится.
– Зачем вам этот жезл, господин постовой?
– Та, с ним так прикольно стоять. Подождите. Сейчас штраф оформим за удар в столб в трезвом виде. Кстати, как вам это удалось?
– Мне он понравился.
– Ну, тогда врежьтесь еще в один. Там за поворотом.
– Зачем?
– Раз мне так прикольно стоять, пусть моему напарнику тоже скучно не будет.
– А штраф простите?
– Еще бы!
Мама, купи слона. Купи слона, мама…
Не делай так, как я. Слушайся взрослых. Только постовых не всегда, а-то мало еще чего…
Да. И никогда не остри.
WJBT, – Бит, Хип-хоп, R&B очень редко. Надобно поменять волну. Переключаю на WPLA 107 и 3. Здесь она хорошо принимает. Сделаю погромче, когда буду проезжать Кауфорт. Это что-то вроде коровьего города, думал я, пока меня не исправили. Исторически правильно, называть Кауфорт Коровьим бродом, сказал какой-то очкарик, встреченный мной в Даунтауне. И я передумал тогда въезжать с шиком, прикрутив громкость альтернативной волны. К тому же, оказывается, я въезжал ни в какой не в Кауфорт, а колесил по Арлингтону, прямиком с Нью Кингс Роуд. Но и там Нью Кингс Роуд не заканчивалось, пока я не пересек Харт Бридж. Сукин сын сказал, что это Харт Бридж! Не доверяйте попутчикам без очков. Они явно едут не оттуда откуда вам сообщают и не туда, куда вам нужно.
Панджаб МСи. Нет, это я просто обязан дать послушать всем, кто только услышит, даже если им это без надобности.
«Now listen to me, baby…» тоже неплохая. Пусть мама порадуется. А-то ей уже надоело петь об одном и том же.
Одна моя учительница говорила, выдавая секреты английского языка, что есть такие вот heartbreakers. Нет, я только прикидываюсь. Это не так. Она меня знает.
– Я тебя знаю, – говорит Майк. – Ты не такой, каким хочешь казаться последнее время. Долгие годы пессимизма накладывают на человека свой отпечаток. Поверь мне. – И я ему верю, поднимая стакан с чем-то вроде виски. Но чем-то очень дорогим. Это вкусно.
– Ликер, – говорит он. – И что самое поганое, то, что все эмоции куда-то ушли. Пропали, словно в черной-черной комнате я ищу черную кошку.
– Нет. У меня другая кошка…
– Какая?
Он ждет, покачивая ликер, и облокачивается на подоконник. За окном идет снег.
– Ей тридцать лет, – говорит потом Майк. Не дождавшись ответа. – А тебе двадцать семь…
– В наши суровые дни это кризис среднего возраста…
– О каком кризисе ты говоришь. – Он говорит много. И много правды. Но я слушаю его невнимательно, сквозь призму собственного эгоизма, которому наплевать на притязания Майка на светских львиц. А потом вдруг оказывается, что ему нравится совсем другая, какая-то бедная девушка, выходившая его от нервного срыва, – сиделка или санитарка. И мне наплевать на то, что он мечется и не может остановить свой выбор на ком-то конкретном, в конце концов. И я совсем засыпаю, когда он начинает рассказывать какие подарки и как он дарил и придумывал. И наконец, оказывается, что обе от него без ума и ему теперь тяжело свыкнутся со своей совестью. Мне, конечно, не полностью наплевать на то, что он мне все это рассказывает. Потому что ему удается рассказать это немногим, и он предпочитает с другими молчать. Также как я. В таком мире душно. И сигареты всего лишь отзвук подобного творчества: «Пишите кровью», – Маркиз де Сад. «Нет, спасибо я лучше вашей», – Граф…
Желание американцев жить подальше от шума городских улиц, в собственном доме, и возможность, это желание осуществить, сделали свое дело. Люди купили себе дома, сели в машины и переселились в пригород. Вслед за ними из пригорода переехали супермаркеты, кинотеатры и рестораны.
Вы спрашиваете, как мне в Джэксонвилле?
В каждой части этого города, разросшегося и раздобревшего молами – под их великолепной и просторной крышей (почти в километр протяженностью) разместились магазины, парикмахерские, рестораны и еще много чего. Теперь народ отправляется в мол не только за покупками и развлечениями, но и на прогулку. Впрочем, по улицам особенно-то и не погуляешь. Улиц как таковых тут нет. Шоссе-магистрали, вдоль которых на расстоянии друг от друга тянутся здания бизнес центров, окруженные большими парковочными площадками. Иногда застроенные домами участки сменяют большие парки флоридского леса. Тонкие, близко растущие друг к другу сосны, между которыми буйно разрослись кустарники южной флоры.
«Сейчас городские власти стараются придать Джексонвиллю более или менее городской вид. В самом центре заложен фундамент высотного жилого здания с шикарно-дорогими квартирами; совсем недавно открылся новый, большой, многоэтажный отель, а также существует проект строительства платформы, которая в будущем соединит нынешнюю, довольно короткую набережную с парком. Но станет ли Джексонвилль когда-нибудь настоящим большим шумным городом, с развитой сетью общественного транспорта, – метрополитена с шумными электричками и разветвленной подземкой, – многоэтажными жилыми домами и улицами, запруженными людьми? Это большой вопрос. Потому что никто не знает, где та сила, которая вытащит джексонвильцев из-за руля собственного автомобиля, швырнув их в сутолоку урбан-стрит, – продолжал мое знакомство с городом радиодиспетчер, и я его прикрутил, – …замкнутое пространство квартир…
«…город на юге США, шт. Флорида. 550 т. ж. (1984), с пригородами 760 т. ж. Мор. Порт на р. Сент-Джонс близ впадения в Атлантич. ок. Судостроение. Целл.-бум., пищ. Пром-сть…», – это вы можете прочитать в любом энциклопедическом словаре за 1981 г. Но зачем? Так, на всякий случай…
Публичная библиотека, фонтан дружбы, какое-то здание, – как оно называлось? – Арлингтон, Урбан сити, и наконец, Даунтаун. Я проехал четыре моста. Или три? Хочу побывать на четвертом.
Иногда мне кажется, что человеческой историей управляет невидимая длань: семь президентов, семь мостов. Если поискать еще, то можно наверняка отыскать в этом городе такие же семь незаметных вещей.
На Фуллен Варене, мне показалось будто я парю над географической сеткой меж участками домов, пересеченными множеством белых дорог. Но они были серыми и желтыми, а вода синей. Такой, какой ее видит множество людей. Такой, какой она встречается в большинстве городов на воде. Только не надо мне вспоминать еще красное и желтое море.
Кому здесь хочется плакать?