Так Rudebox и запомнят как глупую причуду Робби Уильямса, приведшую к провалу. С историей этой Роб потом часто будет заигрывать, много лет. Он не из тех, кто боится растравливать свои раны. Особенно когда можно повеселить, а здесь юмора хоть отбавляй. Ну и какая разница, что по правде очень мало его альбомов – если такие вообще есть еще – которые он сам любил бы сильнее, чем этот, и что ни один другой настолько точно не отражает его характер и вкус? Как правило, всегда легче и веселей – а может, и менее болезненно – просто подыграть.
* * *
Январь 2016 года
Даже в близком кругу он, прям как в интервью или со сцены, по-всякому высмеивает Rudebox.
Однажды Роб пожаловался Айде, совершенно серьезно притом, что «Тедди меня отталкивает». Он начинает такую беседу, которую ведут все родители, когда подросший ребенок начинает изучать и пытается понять окружающий мир, и его поведение меняется день ото дня.
«Наверное, – предполагает Айда, – она наконец послушала Rudebox».
* * *
Утром за завтраком Роб читает Тедди книжку «Все какают». Потом едет к психотерапевту. Он периодически ходит к врачу – почувствовав, что надо. Сегодня у него новый доктор, они еще не общались. После приема он делится впечатлениями: «Я говорил очень много, долго. Но доктор мне очень понравился».
Он уточняет кое-что, о чем именно говорили: «О том, как я не хочу общаться с людьми и как паникую, когда я не дома, хотя не так сильно здесь, как в Юкей. И что когда сажусь в самолет или выхожу из машины – то обосраться могу». Потом добавляет: «И я еще рассказал типа про траты. Меня пугает, как утекают деньги, потому что я не умею быть взрослым».
Он смеется, потом продолжает.
«Я серьезно. Я не шутил, ничего не приукрашивал, не прятал счет, не ходил в супермаркет – здесь у меня прогресс слабоват. У меня здесь дети, а если деньги уйдут, то я не знаю, что делать. Я пойму как, достаточно быстро, но…»
Тут он сам понял, как это звучит. Что вот это вот то, что его беспокоит. «Я знаю, – признает он, – что по-настоящему это проблема из серии “сердце кровью обливается”». Но по-настоящему для меня это и есть моя жизнь».
А если вы – Робби Уильямс, то какой вам смысл, придя к врачу, разговаривать о чьих-то проблемах?
* * *
Ближе к вечеру, сидя с Майклом и Дэвидом, Роб высказывает одну просьбу. В который раз.
«Мне, Майкл, новый компьютер нужен». Он показывает трещину в том компьютере, которым он сейчас пользуется.
«Ты что, снова его ронял?» В вопросе Дэвида скорее веселье, чем что-либо еще.
«Чувак, за последние полмесяца он у меня пять раз падал», – отвечает Роб.
Но тут он с радостным возбуждением делится новым открытием – что вина за это и другие подобные несчастья лежит, возможно, не полностью на нем.
«Доктор спросил, а вот в детстве вы теряли ли вещи, роняли их, не могли сконцентрироваться… И я такой: ну да!»
И его радует то, что это может означать.
«Так что, – провозглашает Роб, как будто это значит как минимум в одном смысле, что за все за такое с него можно снять ответственность, – это обстоятельство».
* * *
На следующий день в гости приезжает продюсер Стюарт Прайс – в теннис поиграть. Роб упоминает, что вчера начал курс психотерапии. «И он мне такой: ставили вам в 15 или 16 лет диагноз депрессия?» – говорит Роб и заливается смехом. Ну абсурд же – как кто-то может подумать, что в Британии может такое происходить?
«Да уж, такого у нас в Британии нет», – соглашается Стюарт. (Он тоже англичанин.)
«Я вообще о таком узнал только когда в клинику попал, – говорит Роб. – Что? Я это могу называть каким-то термином?»
В теннис выигрывает Стюарт, но Роб отыгрывается за бильярдом. Потом они совершают мандариновую прогулку с Крисом Бриггсом и Дэвидом. Пока идут, Роб уже по-другому, более сжато и сухо, рассказывает, как был у врача:
«Я заговорил об Айде и детях, и добрался до того, что мне надо исправить самооценку».
Все смеются.
«Нет, – возражает он, – именно так и произошло».
* * *
Декабрь 2006 года – февраль 2007-го
В первых числа декабря Роб отправил мне мейл из Австралии:
«Год ужос нах… почти кончился… потом смогу наконец башку в порядок привести… пора менять все уже… в итоге весь тур и все, что он сделал с моей головой, будет мощным (духовным) даром. Но сейчас… и т. д.».
* * *
Последний отрезок тура Close Encounters стартовал в конце ноября.
«В Австралии было реально жестко, – вспоминает он. – Я не спал. Мне от синдрома дефицита внимания и гиперактивности прописали таблетки, а они, конечно же, содержат амфетамин, на который я, конечно же, подсел, так что одна таблетка не действовала на меня, две не действовали, три, так что я стал уже горсть зараз принимать. А это как мешок Pro Plus съесть: тебе сразу страшно, неуютно, с ума сходишь, паранойя».
Последний концерт состоялся в Мельбурне 18 декабря 2006 года.
«Не спал вообще, – рассказывает он. – А надо было выходить петь перед восемьюдесятью тысячами народу или сколько их там было. Это вот напрягало сильно. Себя подвести, их подвести, подвести тех, для кого я работаю. И к тому же отыграв в том году несколько успешных концертов и понимая, на что я способен – вне зависимости от того, считаю я себя этого достойным, или нет. А в тот вечер – ну точно нет. Энергии у меня уже просто вообще не осталось. Я был затраханным. Но о концертах, которые оказались дерьмовыми, никакой волны плохих отзывов не было. Так что я объявился и выдал все, что у меня оставалось, пусть и в измененном состоянии».
После этого – обратно в Лос-Анджелес. Теперь наконец-то у него есть время и место, чтобы расслабиться, прийти в себя, выздороветь.
Но так не случилось.
«Никакого облегчения, – говорит он, – потому что я понимал, что придет какая-то расплата – душевная, физическая и умственная – за то, что я только что прошел».
Когда твой мир рушится, подчас трудно это остановить.
* * *
После любого тура всегда какое-то время тяжело.
«Даже когда ты заканчиваешь тур совершенно трезвым, потом происходит страшный упадок. В восемь вечера твое тело само включается в режим «Привеееет! Слышите меня??? Let me entertain youuuuu!!!» А что делать – ты не знаешь. Вот так бьешься об стену, я бы сказал, месяц после тура. Потому что там все распланировано: «В только-то часов столько-то минут идешь туда-то, делаешь то-то…»
На сей раз он в еще большем раздрае.
«Я полагаю, что это был… – он подбирает слово, – срыв». Затем распекает себя за то, что плясал вокруг слова: «Конечно, ну конечно же это был он».
Ну а когда тур уже состоялся, о чем вы думали?
«Я к тому моменту вообще не думал. Я столько таблеток съел, что изменился… так, что, может, это уже и не исправить. Столько переварил веществ, что с ума сошел».
Вы вернулись в Лос-Анджелес. Там что происходило?
«Совсем не сложно получить чего хочешь, оно всегда где-то близко – поскреби поверхность и что-то обнаружится. Странное дело: когда ничего не ищешь, ничего к тебе и не идет. Я за те годы, что трезвым был, такое заметил: когда кто-то нюхает кокаин – меня нет с ним в туалете, и экстази мне никто не предлагает. Короче, когда ты с темы соскочил – все, ты с нее соскочил. Вообще не в курсе ничего. Блаженное незнание. Но вот когда ты употребляешь, ты все находишь за секунду. Так что когда я вернулся в Лос-Анджелес, я принялся покупать очень дорогие наркотики. Я вообще сидел на «Адероле». У себя в комнате занюхивал кокаин. Но от кокаина мне ничего хорошего – у меня от него в башке что-то перещелкивает, что я кудахтать начинаю, как курица. И не я поднимаюсь, а меня сносит куда-то в сторону. И никаких быстрых разговоров, тешащих эго, а просто ужасная печаль: я один в комнате, параноик испуганный».
Занятие, похоже, не очень привлекательное.
«Совсем не привлекательное».
Тогда почему вы это употребляли в таких обстоятельствах?
«Потому что зависим был. На “Анонимных алкоголиках”, на терапии и в рехабе тебе говорят, что при рецидиве ты начинаешь там, где бросил, и набираешь еще. Точно это у меня и было. В 1995 и 1996 году было нечто изумительно-гедонистическое, такое не вернешь – сексуальность и полная оторванность. Много адских ночей, но также просто полный отрыв, моему телу и мозгу нужны только секс, наркотики, рок-н-ролл и место, куда надеешься вернуться когда-нибудь. Так что, думаю, я просто хотел воссоздать то время. Но получилось неважно. Не справился вообще. Уже кишка тонка на все на это. Грустно, встаешь на тот путь – это как написать самому себе записку самоубийцы. Я тогда не понимал, но все разваливается моментально: искажается реальность, твои ощущения, когда надо остановиться, и тут уже начинается настоящая зависимость, по-серьезному. Да, вот в таком месте я побывал… Я бы сказал – умирал медленно, но умирал-то я быстро. Левая рука немеет – обычное дело. Один поклонник дал мне «Сероквель» – это вроде от шизофрении таблетки или типа того. И в любом случае тяжелая смесь кокаина с этими таблетками обеспечила мне «приход» в худшем смысле. Ноги не слушались. В ванной я упал, ударился о футляр выключателя бровью, сорвал его и типа валялся потом на полу в луже собственной крови. Так и лежал. Но хотя бы свет включил – это плюс, так что мог видеть, что вокруг».
Это заставило вас задуматься над тем, что вообще с вами происходит?
«Я уже до такой точки дошел, где все равно – жив ты или мертв. Это не самое здравое место. Мягко говоря. Но просто зависимость и все, что я принимал, довели меня до того, что мне было уже плевать».
Так думали ли вы, что вы в опасности?
«Ага. Понимал, что в дерьме».
И о чем думали?
«Думал: помираю, но это меня не волнует».
Грустная мысль.
«Да вообще кошмарная. Я, понимаешь, в очень-очень темных местах оказался. Самых, наверное, мрачных, куда только можно добраться. Если есть какие-то уровни там – то снова их посетить я не хочу».
А почему вам было все равно?
«Я думаю, что зависимость уничтожает саму способность к неравнодушному отношению. Собственно, поэтому так много народу умирает, будучи наркозависимыми. У меня лично была самая гигантская апатия в жизни».
А дни как строились?
«Днем я приходил в себя после того, что было ночью».
А ночи?
«Ну снова шлялся и все делал, что обычно».
А остальное время?
«А не было никакого остального времени. Все – только это».
* * *
Странно, но единственное, что не употреблял Роб даже в самые плохие времена, – выпивка.
Одна из причин, как он вспоминает – если он честен сам с собой – чистое тщеславие.
«Выпивка, – утверждает он, – делает меня гигантом».
Возможно, и какие-то рудименты гордости остались – он до сих пор упорно вспоминает это маленькое достижение: «Я столько прошел без выпивки – и сейчас не пью».
И возможно также, по его словам, таким способом он заговаривал себя – не так, дескать, все плохо. А если бы пил – ну, тут уж пришлось бы признать, что на самом деле у него проблемы…
* * *
В начале февраля я проезжал Лос-Анджелес и зашел к нему в гости.
«Помню, ага».
Вам было плоховато.
«Ага, с ума сходил».
Внезапно звонил телефон и вы бежали на улицу кого-то встречать.
«Ага, там так было: окно машины опускается, из него высовывается рука с пакетиком, я беру его, отдаю деньги, и никто со мной, как с настоящим наркоманом, не разговаривает. Чистый бизнес: товар привез – уехал. Обычно я с дилерами болтаю».
Я помню, что странный способ маскировки был избран: ты типа говорил, пойду-ка я и занюхаю кокс в одиночестве.
«Ага».
Даже тогда, в то жуткое для тебя время, ты как будто воспроизводил режиссерский комментарий.
«Ага, правду говорю с усилием. По большей части».
А я помню, пока тут гостил, что ты довольно много времени валялся в постели, все время мне рассказывая про те страницы в автобиографии Гари Барлоу, которые тебя особенно раздражали.
«Ага. Когда ты закидываешься немеряно “Адеролом”, тебя может заклинить на чем угодно. И до рехаба меня конкретно клинило на автобиографии Гари Барлоу».
Я подумал, что тебя взбесила некая несправедливость в этой книге.
«Взбесила? Ну, пока он не написал “Я был абсолютным говном по отношению к Робби Уильямсу и хочу воспользоваться данной возможностью попросить прощения, и не могу дождаться возможности все исправить…”, я так и думал».
Этот визит получился проблемным. В художественной литературе, когда персонаж катится по наклонной, в сюжете есть момент, когда главный герой вдруг понимает, что происходит. Тут у всех с глаз пелена спадает, все вдруг в курсе, и начинается исцеление. Но одна из нерешаемых проблем с Робом заключается в том, что во всех трудных ситуациях, включая эту, он умеет показать, что-де он все прекрасно осознает всю трудность своего положения и прекрасно понимает, как вы его видите, и разговаривает с тобой об этом он совершенно честно и открыто, и даже предвидит все твои хорошие мысли и добрые советы – вот прямо как со мной в тот вечер у него дома. И на самом деле вот это вот самоосознание ситуацию только ухудшает, потому что подрывает надежду на то, что он внезапно поймет.
А что он должен понять, если он и так уже все прекрасно знает?
* * *
Можешь ли ты сказать, что окружающие за тебя волновались?
«О да. Окружающие волновались. Поэтому вмешались, отправили меня в клинику и тем спасли мне жизнь».
Через пару дней после моего визита в Лос-Анджелес должны были заехать его менеджеры, Тим Кларк и Дэвид Энтховен. Они сообщили Робу, что есть разговор. Он сразу понял, что имеется в виду. Он уже почти ополоумел, но дураком не был. «Я уже лежал в рехабе, и знал, что там так скучно, что мозги высыхают. Это было последнее место, где мне хотелось бы оказаться. Также это означало, что моя зависимость закончится, а я уже втянулся очень сильно».