Раду искал этого мальчика взглядом каждый раз, когда они выходили на улицу или оказывались среди придворных. Но за последние два месяца, которые прошли с момента знакомства с ним, он ни разу его не встречал. Это не останавливало его, и он продолжал искать друга глазами.
Однако теперь надежды у Раду уже не осталось.
Мальчик прошептал что-то своему компаньону, и тот нахмурился за очками. Он пробормотал что-то в ответ, но мальчик затряс головой, с радостным оживлением глядя на Ладу. Она холодно смотрела на него.
Раду думал, кого из них убьют первым – Ладу или его. Что будет хуже – смотреть, как казнят Ладу и ждать своей участи или… нет, вторым быть хуже. Он надеялся, что они убьют его первым. Возможно, это было неблагородно, но ведь это Лада во всем виновата.
Сухопарый мужчина направился к двум солдатам, на головах которых были коричневатые шапки цилиндрической формы, с длинными полями из белой материи, что указывало на их ранг янычар. Раду всегда внимательно присматривался к янычарам, надеясь обнаружить среди них Лазаря, но этот город определенно отказывал ему в друзьях. Затем мужчина и мальчик из сада развернулись и вышли из зала суда. Раду провожал их взглядом, пока они не скрылись из виду.
Суженый Лады напоминал одну из рыб, которых они держали в фонтанах вокруг замка Тырговиште. Он то открывал рот, то закрывал, то снова открывал. Он пожал плечами, глядя на Халил-пашу, и прочистил горло.
– Возможно, султан… возможно, другой договор… я никогда не стал бы оспаривать решение султана, но все же…
Он был взволнован, слегка рассержен, но, судя по лицам собравшихся в зале, никто не воспринял угрозу Лады всерьез.
Раду же знал, что она отвечает за каждое свое слово.
Рядом с ней появились солдаты.
– Она пойдет с нами.
Лада подняла на своего суженого спокойный взгляд. Он начал расплываться в пренебрежительной, самодовольной ухмылке – но сила ее взгляда остановила его улыбку на полпути, сделав его похожим на слабоумного. Его глаза расширились, и стало ясно, что до него дошло: она не шутит.
Он отступил.
Лада вышла из комнаты вслед за солдатами, даже не взглянув на Раду. Халил-паша проводил их взглядом, и что-то в его глазах подсказало Раду: он знал о происходящем больше, чем они. И был недоволен.
– Подождите! – побежал Раду, пытаясь их догнать. Он в мольбе протянул руки. – Пожалуйста, она не имела в виду ничего дурного. В Валахии существует такой обычай… чтобы будущие супруги… угрожали друг другу. Это проявление симпатии. Во время помолвки наших родителей мама сказала отцу, что вынет из него внутренности и станет носить их на шее вместо украшений.
Двое солдат уставились на Раду, поверив в неправдоподобную ложь, слетевшую с его уст. Лада с трудом подавила смешок. Как ей удавалось оставаться такой спокойной?
Прекрати, умолял он ее каждый вечер. Прекрати их злить. Не вынуждай их причинять нам боль. Это твоя ошибка. Из-за тебя нас убьют.
Наконец, она огрызнулась: никто тебя не убьет.
Но если они убьют тебя, я останусь один. И мне захочется умереть.
Ему совсем не хотелось умирать, но ему определенно не хотелось умирать вторым. Раду встретил взгляд сестры, напоминая ей о ее измене, причинявшей ему столько горя. Она не могла вести себя вежливо даже для того, чтобы спасти им жизнь.
Она заговорила на валашском языке, спокойно и не обращая внимания на свой вооруженный эскорт и на то, что ее, возможно, ждет верная смерть.
– Халил-паша – вот причина, по которой я здесь в заточении. Я не позволю ему забрать у меня остатки моей свободы. Я не считаю, что политический брак – моя судьба. Этот брак означает, что меня отбросят в сторону и забудут, а я лучше умру, чем соглашусь быть забытой.
– Я никогда этого не допущу, – сказал Раду, но он не знал, что имел в виду – что никогда не позволит ей умереть или что никогда не позволит ей стать забытой.
Ему бы хотелось иметь больше двух вариантов.
– У нас есть приказ отвести ее в южное крыло, – произнес один из янычар. – Можешь пойти с нами, если хочешь.
Раду посмотрел на солдат и одарил их улыбкой такой же лучезарной, как летнее солнышко. Он пошел рядом с ними, спросил, из какого они региона, вовлек их в беседу. Вскоре он уже знал, как их зовут, род их обязанностей и что они собирались съесть в тот день на ужин. Их руки ни разу не шелохнулись в сторону сабель, висевших у них на боку, а их болтовня оставалась легкой и дружелюбной. Раду делал это для того, чтобы они оставались спокойными и не спровоцировали сестру на совершение очередного глупого поступка.
Лада шла за ними и благодарно молчала.
Солдаты велели им дожидаться на позолоченной скамье возле массивных медных дверей. И ушли.
Раду опустился на скамью, облегченно протирая ладонями глаза.
– Если они оставляют нас здесь, значит, ты не умрешь.
– Как ты это делаешь?
– Делаю что?
– Заставляешь людей разговаривать с тобой. Это потому, что ты мальчик?
Раду знал, что она завидовала его способности добиваться расположения людей. Она выглядела резкой, непокорной и коварной. У нее было лицо лисицы, ворующей птицу из курятника. У Раду было личико ангела. Но ему стало больно от того, что она решила, что это трюк, хитрый прием. Любил ли его кто-нибудь по-настоящему, или она была права? Может быть, его лицо и язык лишь одурманивали людей, заставляя поверить в то, что он им нравится?
Раду раздраженно посмотрел на золоченый потолок.
– Люди отвечают на доброту, Лада. Они верят улыбке больше, чем обещанию, что ты заставишь их поперхнуться собственной кровью и умереть.
Лада фыркнула.
– Да, но мое обещание искреннее твоих улыбок.
Конечно, она была права. Прошла целая вечность с тех пор, как он улыбался искренне, а не отчаянно и лживо. Он вздохнул, стараясь не обижаться и не злить сестру.
– Но об этом никто не знает.
– Когда-нибудь об этом узнают, Раду. Когда-нибудь…
Они испуганно вздрогнули, когда дверь за их спинами открылась. В коридор вышел долговязый мужчина в мягкой коричневой одежде, непривычно аскетичной для двора. Даже его тюрбан выглядел скорее удобным, нежели нарядным. Он посмотрел на них пронзительным взглядом, увеличенным линзами очков. Раду еще никогда ничего подобного не видел. Фрагменты стекла были ровно отрезаны, идеально отполированы и балансировали на переносице мужчины благодаря тонкой полоске металла, которая соединяла оба фрагмента и прижимала их к лицу.
– Вы можете войти, – сказал он, указал на дверь и ушел.
Раду и Лада вошли. Эти апартаменты так же разительно отличались от их скудно обставленных комнат, как Эдирне отличалась от Тырговиште. Над головой парил потолок ярко-синего цвета с надписями золотым шрифтом, завивающимся по краям. В свисающих канделябрах свечи горели даже днем. Окна, в рост Раду и даже выше, сужались кверху и были забраны витыми металлическими решетками. Шелк синего, красного и фиолетового оттенков – цветов богатства – устилал все вокруг. Пол под ногами сверкал такой чистотой, что Раду видел в нем отражение своего лица. Посреди комнаты журчал фонтан, а вдоль стен стояли низкие скамьи с подушками. Рядом с фонтаном на одной из дюжины роскошных подушек восседал мальчик.
Он радостно захлопал в ладоши и встал.
– Вот вы и здесь!
– Где мы? – спросила Лада.
– В моих покоях!
– А кто ты такой, чтобы пользоваться таким уважением дьявола?
Раду ткнул ее локтем. Мальчик озорно улыбнулся.
– Я – сын самого дьявола. Мехмед Второй, сын Мурада.
– Матерь божья! – выдохнул Раду, схватился за живот и низко поклонился. Он надеялся увидеть этого мальчика снова, часто думал о нем с момента их встречи, представлял, как они подружатся. И вот это случилось. Лада угрожала ему, оскорбила его отца, и, несомненно, продолжит делать и то, и другое. Страх Раду сменился усталой покорностью. Лада его погубит, и эта смерть будет быстрой и скорой.
– Я велел привести вас сюда, – Мехмед пренебрежительно махнул рукой. Раду взглянул вперед из-под опущенных ресниц и увидел за этой залой еще одну огромную комнату и несколько дверей.
– Да, поздравляю, – сказала Лада. Она не двинулась с места с того самого момента, как узнала, что они находятся в покоях сына султана. Она стояла, широко расставив ноги, и в этой позе не было ни уважения, ни почтения. – Но почему мы здесь?
– Потому что я ненавижу Халил-пашу и своего кузена.
Лада раздраженно покачала головой.
– И кто же твой кузен?
Раду вздрогнул от ее тона и выпрямился. Не было никакого смысла продолжать кланяться, если Лада собиралась обречь их обоих на верную смерть.
– Кто? Твой суженый, кто же еще? Мужчина, язык которого ты собираешься отрезать и проглотить. – Мехмед откинулся на бархатную подушку, огромную, как лошадь, и расхохотался. – Я думал, он описается! Его так унизили! Да и кто – девчонка! Он – гадкий и подлый. Я еще никогда так не веселился, как сегодня.
– Я думал, Ладу накажут, – Раду с надеждой сделал шаг вперед.
Мехмед покачал головой и закинул ногу на другую подушку.
– Нет. Я потребовал, чтобы ее – и тебя тоже, полагаю, – привели ко мне. Меня отправляют обратно в Амасью управлять этим городом. Подозреваю, это делается скорее для того, чтобы убрать меня отсюда, потому что отец не может найти мне применения, а мой наставник, мулла Гюрани, – тот, что впустил вас сюда, – не ладит с Халил-пашой.
Лада нетерпеливо притоптывала. Раду ущипнул ее, но она резко убрала его руку.
Мехмед щелкнул пальцами.
– Ах, да! Почему вы здесь: я попросил, чтобы вы отправились со мной в Амасью в качестве моих компаньонов.
Лада села на подушку, ближайшую к двери, и вздохнула:
– Значит, меня все же накажут.
– Она не имела этого в виду! – Раду посмотрел на нее во все глаза, потом перевел взгляд на Мехмеда, стараясь не выдавать своей надежды, написанной у него на лице. Прочь отсюда! Прочь от учителей и главного садовника! С Мехмедом, с мальчиком из сада, который, возможно, в итоге станет его другом. Ему болезненно и страстно хотелось узнать Мехмеда поближе. Даже теперь, когда он уже знал, кто он такой.
Мехмед улыбнулся.
– По-моему, именно это она и имела в виду. Но я не возражаю. Твоя сестра кажется мне очень забавной.
Раду сел на подушку рядом с Мехмедом, выпрямил спину и сложил руки перед собой.
– В таком случае будь начеку. Она ненавидит забавлять.
Лада злобно и метко кинула подушку Раду в лицо. Мехмед наблюдал за ними с явным восторгом. Раду не знал, как относиться к этому новому развитию событий, но позволил окрепнуть взошедшему внутри ростку надежды. Он улыбнулся Мехмеду, на этот раз совершенно искренне.
15
Амасья, Османская империя
Новый город, новый наставник. Жизнь Лады, казалось, представляла собой нескончаемый парад занудных мужчин, вбивавших в ее голову разные сведения. Однако могло быть и хуже. Это мог бы быть бесконечный парад занудных женщин. Халиме, видевшая мир в радостных цветах, и нависшая над ней Мара, настаивавшая на том, что она смирилась со своей участью. Вышивание вместо истории, услужливость вместо языков. Но, по крайней мере, если бы она училась вышивке у Халиме, не было бы надобности вырезать ножом глаза муллы Гюрани.
Мулла Гюрани, безучастный учитель Мехмеда, либо не осознавал, либо не беспокоился о том, что большую часть времени Лада проводит либо в праздных мечтаниях, либо мысленно швыряя ему в лицо очки. Она подозревала, что если бы он об этом знал, выражение его лица не изменилось бы. Это был мужчина, начисто лишенный страстей. Он не бил Ладу за непослушание. К счастью, он и Раду не избивал за ее проступки. Облегчения она не испытывала: она знала, что им наверняка удастся найти иной способ сделать ей больно. Им это всегда удавалось.
Во время их первого урока, когда Раду лихорадочно старался не отставать, а Мехмед по памяти читал целые разделы Корана, Лада говорила только по-валашски. Мулла Гюрани взглянул на нее, бесстрастный за своими ненавистными очками, и сообщил ей, что его единственный долг – обучать Мехмеда.
И, добавил он равнодушным тоном, я не думаю, что женщины способны учиться. Все дело в форме их головы.
После этого Лада училась превосходно. Она выучивала наизусть больше разделов Корана, чем оба мальчика вместе взятые, и зачитывала их вслух, смешно копируя интонацию муллы Гюрани. Она решала все теоремы и практические задания по математике и алгебре. Она знала историю Османского государства и все поколения рода Мехмеда не хуже его самого. Мехмеду почти исполнилось тринадцать. Он был младше Лады, но старше Раду. Он был третьим сыном. Его родила наложница, а отец благоволил к двум старшим сыновьям, что обрекало Мехмеда на пересуды и стыд. Узнать об этом было тяжело, и Лада упорно работала над собой, чтобы не привязаться к Мехмеду или не начать его жалеть.
Большинство предметов были ей неинтересны, но вот сведения о прошлых битвах, исторических союзах и приграничных спорах она ловила на лету.
Какое-то время она боялась, что мулла Гюрани своим оскорблением хотел с помощью хитрости вовлечь ее в учебу, но он оставался таким же невозмутимым, как и прежде, не радовался ее внимательности, никогда не поддавался на ее издевки. Зато Мехмед очень огорчался каждый раз, когда она превосходила его в учебе. Для нее это превратилось в новую цель.
Каждый день она ждала, что ее начнут бить, что ее и Раду постигнут какие-нибудь новые ужасы, что откроется истинная причина, по которой их привезли в Амасью. Напряжение делало ее молчаливой и угрюмой. А Раду тем временем потихоньку набирал вес. Лада перестала слышать его плач по ночам. Она замечала, какой спокойной становится его жизнь, и ненавидела его за это. Это означало, что какой бы урок ни ждал их впереди, он будет гораздо хуже.
В конце концов, Мехмед был сыном Мурада. А не их другом. Он был тем, кто захватил их в плен и держал в неволе.
После основных предметов мулла Гюрани всегда разговаривал с Мехмедом о Пророке, о предназначении османцев, заключающемся в том, чтобы раз и навсегда свергнуть Византию и Константинополь. Лада мрачнела при упоминании о том, что таинственный бог, парящий над всеми, выбирает султана, чтобы распространить мусульманскую религию по всему миру. Она такого бога никогда не видела, как и никаких доказательств его существования. Османцы были успешными потому, что были организованными, богатыми и потому, что их было много.
Почти каждый день после обеда, уставшая от учебы и вымотанная неотступной тревогой о том, какие новые испытания придумает для них султан, Лада уходила, оставляя Раду кивать, соглашаться и повторять все подряд, как щенок за своими хозяевами. Амасья была не похожа на Валахию, но она была ей ближе, чем Эдирне. Город стоял на каменистых холмах, у его подножия лениво извивалась полноводная зеленая река. Многие здания, в том числе крепость, в которой жили Лада и Раду, были высечены прямо в склоне горы. За крепостью, на холме, в одичалых садах росли яблони.
Лада забавлялась, лежа на спине и бросая кинжал вверх, пытаясь зацепить яблоко. Иногда ей это удавалось. Иногда нож падал обратно и едва не пронзал ее. Она одинаково радовалась и тому, и другому исходу. Сам факт, что ей снова было разрешено носить при себе кинжал, говорил о том, какой незаметной и незначительной она стала.
В Амасье даже самые свежие и хрустящие яблоки казались ей рыхлыми и горькими на вкус.
Именно в этом фруктовом саду она лежала однажды ранней осенью, когда свет вокруг стал таким низким и золотистым, таким густым, что она подумала, что сможет испробовать его на вкус. Он будет не таким, как яблоки в неволе. Он будет на вкус, как дом. Дом.